Он говорил вполголоса, но я вздрогнула от испуга. Проблема состояла не только в том, что меня застали там, где я не должна была находиться. Лицо писца отчего-то показалось мне тревожно знакомым. У него была аккуратно подстриженная угольная борода, черные волосы, темно-серые глаза. Лицо этого человека было бы даже красивым, если бы не острый, выдающийся нос. Писец смотрел на меня негодующе и гневно.

— Сер, прошу прощения, — сказала я, опуская глаза. — Я просто искала перо. Честно говоря, я едва не забрала ваше, но вижу, что оно необходимо вам самому.

Он внимательно посмотрел на меня, как будто бы тоже припоминая, где мог видеть раньше, потом спросил почти шепотом:

— Давно вы уже здесь?

— Всего секунду, — ответила я искренне.

Он прошел мимо меня, открыл ящик конторки, вручил мне новое перо и сказал:

— Вот, возьмите. А теперь уходите и больше не возвращайтесь.

Я вышла, а он закрыл за мной дверь и задвинул засов.

Я вернулась к Катерине, села рядом с ней на балконе и написала под ее диктовку письмо. В нем говорилось о ее желании встретиться с месье де Монтанем в укромном месте. «Я хочу увидеть тебя снова, чтобы продолжить дискуссию, начатую вчера вечером». Катерина мучилась довольно долго, подбирая слова, но в итоге раздраженно махнула рукой, признавая собственную неспособность облечь мысли в стройные фразы.

— Ты не хочешь рассказать о своих чувствах к нему? — спросила я, гадая, что подумала бы обо мне Бона, если бы узнала, какое преступление мне приходится поощрять.

Искренне озадаченная, Катерина изогнула золотистые брови. Белая кожа на лбу наморщилась.

— Чувствах?..

Я понизила голос:

— Ты любишь его, мадонна? Он завоевал твое сердце? Возможно, ты не в силах думать ни о ком, кроме него?

— Любовь, — протянула она кисло, после чего коротко рассмеялась. — Дея, только не говори мне, что ты веришь во всякую чепуху, которую воспевают трубадуры!

— Многие верят. — Я вспыхнула. — Он захочет узнать о твоих чувствах к нему, мадонна.

Катерина вздохнула, откинулась на спинку кресла, потерла лоб, закрыла глаза, как будто одна мысль об этом утомила ее до предела, и сказала:

— Он очень симпатичный. Я его хочу.

— Ты, конечно, испытываешь к нему привязанность?

Она приоткрыла глаза, раздраженная этим предположением, принялась массировать лоб над переносицей и пробормотала:

— Я едва с ним знакома, но не собираюсь прожить всю жизнь, так и не познав плотских наслаждений. Ведь Джироламо не удосуживается меня научить. Я слышала, что французы — прекрасные любовники.

Должно быть, я изумленно раскрыла глаза от такой холодности и расчетливости.

Катерина что-то проворчала и раздраженно махнула рукой.

— Мне плевать на все это! Просто напиши то, что подходит к случаю, чтобы он тоже меня захотел, — пояснила она сердито. — Притворись хоть раз, будто ты, совершенно не стесняясь, пишешь любовное письмо своему мужу. Не забудь его зашифровать. У меня и так голова болит, не хватало еще, чтобы Джироламо или кто-нибудь другой прочитал письмо.

Тут, стоя на солнечном балконе, слушая птичье пение и жужжание пчел в саду, я вспомнила, где видела раньше таинственного писца Джироламо: на Ломбардской равнине, с безжизненным телом Маттео, перекинутым через седло.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В тот же день, пока Катерина сидела на балконе, выветривая похмельную мигрень, я отправилась в кладовую, где хранились ее многочисленные платья, головные уборы и шкатулки с драгоценностями. Здесь же стоял единственный сундук, привезенный мною из Павии. Я сунула руку под аккуратные стопки нижних платьев, корсетов и юбок, вынула спрятанные там бумаги Маттео, просмотрела их и отыскала ключ к шифру. Остальные документы я снова положила на дно сундука.

Затем я отнесла листок с шифром, бумагу и перо в кабинет Катерины и заперла за собой дверь. Гораздо труднее оказалось сочинить более-менее убедительное любовное послание, чем зашифровать его. Я использовала ключ Маттео в качестве образца, внесла в него несколько изменений и придумала собственный код.

То ли это и на самом деле оказалось нетрудно, то ли у меня, как и у брата, имелись способности к криптографии. Я записала новый ключ на двух бумажках, зашифровала любовное письмо для месье де Монтаня, сложила втрое листки с письмом и копией кода и запечатала их воском. Оригинал письма я сожгла на свече, глядя, как почерневшие, скрюченные останки падают в холодный камин.

Затем я вернулась в кладовую и спрятала свой ключ к шифру в сундук, после чего пошла на конюшню. Стойла вычищал одинокий конюх, совсем еще мальчик, с ошеломляюще рыжей копной волос и ужасно чумазым лицом, на фоне которого белки голубых глаз едва ли не светились. Я предложила ему два динария за доставку письма. Мол, хозяин велел отнести его в дом французского посла, но об этом никто не должен знать, поскольку в нем содержатся тайные сведения. Я велела отдать письмо лично в руки помощнику посла Жерару де Монтаню и передать, чтобы тот никому его не показывал, а дождался бы завтра второго. Если первое письмо благополучно достигнет адресата, я дам мальчишке еще две серебряные монеты и вторую бумагу для доставки на следующий день месье де Монтаню.

Подогретый мыслью об опасности, парнишка с готовностью согласился.

— В полдень меня отпускают, чтобы я мог сходить к мессе. Старшему конюшему не обязательно знать, что я ходил куда-то еще. Никто ничего не проведает, клянусь.

Я вручила ему ключ к шифру и напомнила, что завтра мы встретимся с ним в это же время на этом же месте. Я не осмелилась послать сразу ключ и шифровку из опасения, что кто-нибудь посторонний прочтет письмо.

Вернувшись в покои Катерины, чтобы рассказать ей о своих достижениях, я обнаружила, что она снова легла в постель и спит. Я вышла на балкон и села под навесом, размышляя о смерти Маттео и том всаднике, который привез его домой.

Я понятия не имела, с какой целью покойный герцог Галеаццо отправил Маттео в Рим. Очевидно, миссия была деликатная, имевшая какое-то отношение к Лоренцо де Медичи, иначе зачем тот приезжал бы к герцогу инкогнито? С чего бы Лоренцо хотел тайно встретиться с Маттео сразу после его возвращения? Перед своей скоропостижной смертью мой брат сопровождал из Рима папских легатов, ехавших на встречу с герцогом. Как ни старалась, я так и не вспомнила, что за кардиналы приезжали к Галеаццо, — дни после смерти Маттео прошли для меня как в тумане. Я запомнила только черноволосого всадника.

Он служит писцом у графа Джироламо, сидит в маленькой комнатке, скрытой от посторонних взглядов, и шифрует тайные послания. Этот человек ехал в Павию вместе с Маттео и папскими легатами, посланными его святейшеством и Джироламо.

Может быть, по пути он догадался, что мой брат — шпион Медичи?

Волна горя и гнева накатила на меня, я сложила ладони, но молиться не смогла.

Вместо того я шепотом обратилась к ангелу:

— Приди, покажи мне правду. Если он убил Маттео, представь мне доказательства.

Словно в ответ, на память пришли слова ангела, заглушающие мои собственные мысли: «Я уже пришел. Но тьма в твоей душе мешает мне говорить…». «Поклянись повиноваться мне до самой смерти, и я все тебе открою».

Я закрыла глаза и увидела девятку мечей, восемь скрещенных клинков и еще один, нацеленный в небеса, проходящий через остальные. Все они сочились кровью.

— Я буду повиноваться, — прошептала я. — Если ты покажешь мне того, кто убил моего брата…

Но в моем сердце и в душе царили тишина и изнуряющая горькая боль.


Ночью я спала плохо, встала еще до рассвета и накинула платье поверх тонкой льняной рубашки. Поскольку было еще темно, я взяла лампу, осторожно спустилась на второй этаж, в восточное крыло, в вотчину Джироламо, и удивилась, обнаружив, что факелы на стенах уже зажжены, хотя в коридоре стоит тишина.

Я направилась в дальний конец коридора, к небольшой кладовой, где раздобыла в прошлый раз бумагу и чернила. Это был в высшей степени неразумный поступок — дверь наверняка заперта, никакого плана у меня нет, только жгучее желание разузнать что-нибудь о черноволосом писце.

Факел на стене рядом с кладовкой горел, и дверь была слегка приоткрыта. Затаив дыхание, я подошла к самому порогу и заглянула в щель.

Вдоль одной стены выстроились ровным рядом высокие стеллажи. На полках лежали стопки бумаги, рулоны чистого пергамента, пузырьки чернил, чернильницы, пресс-папье, коробки, шила, увеличительные стекла, линейки, перочинные ножи, куски пемзы, ленточки, переносные конторки, шерстяные тряпки и большой ворох новых, нечиненых перьев.

В дальнем конце помещения, рядом с закрытой дверью, ведущей в каморку писца, возилась женщина в черном шарфе, обмотанном вокруг головы. Она склонилась над переносной конторкой, находившейся на одной из нижних полок, рядом с ней стояла метла и ведро для мусора. Щеки у нее оказались морщинистыми, ввалившимися, глаза тонули в кожистых складках. Она была ширококостная, в белом фартуке и черном крестьянском платье без всяких корсетов. На шее у женщины висел кожаный шнурок с несколькими ключами. Они зазвенели, когда она со стоном опустилась на колени, приподняла край переносной конторки скрюченной рукой, другую сунула под ящик и вынула еще один ключ.

Уборщица опустила конторку на место, оперлась одной рукой о стену и со стоном поднялась. Я наблюдала, как она вынула ключ, отперла каморку писца, а затем затащила туда свою метлу и ведро.

Покончив с уборкой, она заперла дверь и пихнула ключ обратно под конторку. Я кинулась к ближайшей открытой двери на другой стороне коридора и вжалась в стену. Женщина старательно заперла дверь кладовой, затем поднялась на цыпочки и положила ключ на держатель ближайшего факела.