Лицо Сикста уже не было скучающим и надутым, он лучезарно улыбнулся, наконец-то продемонстрировав губы, такие же маленькие и округлые, как у сына, и серые беззубые десны. Понтифик с жаром пожал Катерине руку и похлопал по стульям, стоявшим по бокам от трона. Джироламо сел справа от Папы, Катерина — слева, и следующие три часа всем нам пришлось страдать, внимая бесконечной службе, во время которой Сикст регулярно одаривал Катерину улыбкой. Испанский посол, вынужденный стоять всю церемонию, лишился чувств, и его пришлось вынести из церкви.

Когда месса закончилась, никто не двинулся с места, желая увидеть, что произойдет дальше. Кардинал делла Ровере поднялся и велел Катерине снова опуститься на колени перед его святейшеством. Она во второй раз поцеловала красную бархатную туфлю и осталась стоять на коленях, а оратор из Милана вышел вперед, нервно откашлялся, вынул из кармана лист бумаги и принялся перечислять на латыни все удивительные достоинства невесты. Этот панегирик, казалось, длившийся бесконечно, уже вызывал тошноту, но тут Сикст благодушно улыбнулся, взмахнул рукой, прервал оратора и похвалил его за блистательно исполненную работу. Затем он жестом велел Джироламо встать и занять место рядом с невестой.

Тот взял Катерину за руку, и Сикст приступил к венчанию. У него был мощный, глубокий и звучный голос, вот только дикция канула в Лету вместе с зубами. Согласные звучали невнятно, шипящие растягивались как у пьяного. Но все равно его речь завораживала, потому что в юности Франческо старательно овладевал не только теологией и философией, но и ораторским мастерством и риторикой. В результате его крестьянское происхождение выдавала лишь легкая гнусавость.

По указанию Папы Джироламо, побелевший от переживаний и неулыбчивый, надел на палец Катерины простое золотое кольцо, затем наклонился и быстро поцеловал ее.

Сикст с мальчишеским восторгом захлопал в ладоши, его рот растянулся в черной беззубой улыбке, углы губ исчезли в складках жирных щек.

— Ну же, ну же, моя дорогая! — Он протянул Катерине огромную пухлую ладонь.

Она пожала ему руку и уже хотела снова опуститься на колени, но Папа удержал ее и махнул Джироламо, который приблизился к жене, чтобы расстегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье. Сикст щелкнул пальцами, подзывая кардинала делла Ровере, сидевшего рядом. Тот живо подскочил и передал его святейшеству небольшую бархатную коробку.

Сикст открыл ее, вынул ожерелье и поднял так, чтобы передние ряды рассмотрели его в сумрачном свете. Четыре золотые цепи толщиной в два пухлых пальца Папы покачивались на общем замке. На одной висел большой изумруд с шестью маленькими по бокам. На второй были такие же рубины, на третьей — алмазы и на четвертой — сапфиры. За подобное украшение в Риме можно было запросто купить самое большое кардинальское палаццо. Общий вздох восхищения эхом отдался от стен святилища.

— Это тебе больше к лицу, чем простые жемчужины, — провозгласил Папа, пришепетывая и глотая согласные. — Джироламо счастливейший из людей. Я слышал, что ты хороша собой, дорогая моя, но подобными простыми словами невозможно передать истину. Ты ослепительнее этих сверкающих камней!

— Мне не хватает слов, чтобы выразить вам мою благодарность, ваше святейшество, — проговорила Катерина своим пока еще детским голосом. — Ваша щедрость не знает границ, я не заслуживаю подобной милости. — С этими словами она опустилась на колени.

Сикст притянул Катерину к себе, прижал ее плечи к своим коленям и вынудил невесту вытянуть лебединую шею. Поза была неудобной и даже опасной, но Катерина стояла совершенно неподвижно, пока его святейшество толстыми неуклюжими пальцами застегивал ожерелье. Затем он велел Катерине подняться, и она вместе с Джироламо развернулась лицом к вздыхающей публике, чтобы показать свои каменья.

Сикст махнул рукой кардиналам, сидевшим рядом с ним на возвышении. Они сейчас же поднялись, и делла Ровере представил Катерину каждому из них. Кроме родственников Папы здесь были представители семейства Орсини и Колонна, трое французов, двое испанцев и один грек.

Но лучше всего я запомнила первого, сидевшего на вожделенном месте рядом с Папой. Это был высокий каталонец с едва уловимым акцентом, волосами цвета воронова крыла и оливковой кожей. Когда-то он изучал юриспруденцию и много лет прослужил вице-канцлером папской курии. Хотя ему уже перевалило за сорок, он был крепок, строен и широкоплеч, от него так и веяло обаянием зрелого мужчины. С того момента, как Катерина взошла на возвышение, он не сводил с нее глаз. На его овальном лице выделялся широкий нос, полные губы и высокий лоб. Карие глаза под выразительными черными бровями и резко очерченные скулы выдавали чувствительную, живую натуру и незаурядный ум. Когда юная графиня Имолы взглянула на него, он сперва обольстительно улыбнулся ей и лишь потом пробормотал благословение. Кардинал делла Ровере повел Катерину дальше, а испанец посмотрел ей вслед с неослабевающим вожделением и растущей решимостью.

Помню, я тогда с раздражением подумала: «Да он ее хочет».

Это был кардинал Родриго Борджа.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Свадебный пир устроили во дворце Орсини, расположенном напротив собора Святого Петра, на другом берегу Тибра. Даже в огромных залах, опрысканных дорогими духами и украшенных гирляндами роз, чувствовался запах человеческого пота. Катерина была измучена, раскраснелась от жары, но стоически улыбалась всем, дожидаясь окончания затянувшегося допоздна обеда из двадцати двух перемен.

Когда был произнесен последний тост за здоровье и многодетность счастливой пары, Джироламо Риарио вызвал эскорт невесты и повез нас в палаццо Риарио, расположенное неподалеку. Перед входом во дворец стоял большой фонтан со статуей Нептуна, окруженной горящими факелами, отчего струи воды казались золотыми, когда мы двигались мимо в экипажах. Мы проехали вдоль фасада с длинным рядом окон, в которых в честь прибытия невесты горел свет, и остановились перед бронзовыми воротами, пугающими своей величиной.

Покои Катерины оказались куда более просторными и шикарными, чем комнаты, в которых она жила в отчем доме. Я проследила за тем, как горничные раздели мою госпожу, расчесали золотистые волосы, доходящие до узкой талии, и сама надела на нее белую атласную рубашку, готовя к встрече с неизбежным. Катерина смотрела широко раскрытыми глазами, голос ее срывался, но она храбро пыталась шутить. Я пожалела, что ничего не знаю о супружеских отношениях. Мне хотелось ее успокоить, но я не могла подобрать подходящие слова. Служанка-лигурийка проводила меня в комнату, смежную с покоями Катерины, гораздо больше и роскошнее тех, что я видела до сих пор. Здесь стояло ложе с балдахином, предназначенное для меня, и две широкие кровати для горничных графини, привезенные из Милана. Я открыла все окна, чтобы впустить влажную прохладу, разделась и упала на пуховую перину.

Примерно через час меня разбудил колокольчик, свисающий с потолка, — моя госпожа звала на помощь. Вспомнив, что сегодня ее первая брачная ночь, я вскочила, натягивая на ходу ночную рубашку.

В новых покоях графини все еще горела лампа. Полог над кроватью был отдернут, Катерина сидела, откинувшись на подушку, одной рукой прижимая к груди простыню. На белом атласе сохранился отпечаток второго тела, на соседней подушке осталась вмятина от крупной головы. Все покрывала были сбиты на пол. Длинные волосы Катерины были спутаны и взъерошены.

Она щурила глаза, пытаясь скрыть боль, и коротко приказала:

— Вина.

Кувшин и перевернутые вверх дном кубки стояли на низком столике рядом с высоким арочным окном, через открытые ставни которого в комнату проникала вонь Тибра. За рекой раскинулся Священный город, темный и угрюмый, если не считать нескольких окон, светящихся во дворцах. Я налила в кубок вина и огляделась в поисках кувшина с водой. Пусть Катерина и замужняя дама, но ей всего четырнадцать и вино она пьет разбавленным.

Она верно поняла мой взгляд, покачала головой и сказала:

— Только вино.

Я наполнила кубок до краев и подала ей. Спать графиня не собиралась и запросто могла бы сама налить себе вина, поэтому я не спешила уходить, дожидаясь, что она заведет разговор.

Катерина сделала большой глоток, глаза у нее заслезились, она закашлялась, но заставила себя глотнуть еще и еще.

— Все поэты лгуны, — произнесла вдруг Катерина с наигранной веселостью, но ее губы чуть заметно задрожали.

Подавив зевок, я спросила:

— Почему, мадонна?

— Он просто придурок, — сказала она мрачно. — Изо рта у него воняет, волосы на спине, на груди и на животе, прямо как у обезьяны. — Графиня вопросительно посмотрела на меня. — Все мужчины такие волосатые?

Катерина подобрала ноги, я уловила в этом жесте просьбу и присела рядом с ней на прохладные простыни. Мой опыт в данном вопросе ограничивался тем фактом, что я видела Маттео без рубашки всего два раза в жизни.

— Не могу утверждать обо всех мужчинах, — сказала я. — Но я знала одного, у которого было только немного волос на груди. Мне кажется, у всех по-разному.

— Это отвратительно, — заметила Катерина, отхлебнула еще вина, надолго умолкла, затем набралась храбрости и задала следующий вопрос: — А это должно быть больно?

Вопрос застал меня врасплох. Катерина понятия не имела, что мы с Маттео не жили как муж и жена, и я не собиралась просвещать ее на этот счет.

— Только в первый раз. — Хотя бы в этом я была твердо уверена и развила мысль, чтобы утешить мою госпожу: — Потом это должно доставлять удовольствие. Все приходит с опытом.

— Надеюсь, — сказала она. — Только этот хам не особенно усердствует. Он приходил всего на пять минут. — Катерина прерывисто всхлипнула и протянула ко мне руки.