Джинн Калогридис - Алая графиня

Теперь, став графиней, Катерина охотно позабыла бы об убийстве отца, лишь бы поскорее отправиться в Рим, но Джироламо был непреклонен. Ненормально теплая погода привела к вспышке смертоносной лихорадки в Священном городе. Хуже того, многие благородные семейства, находившиеся в вассальной зависимости от понтифика, взбунтовались, и под стенами города кипели сражения. Положение усугубилось настолько, что сам Джироламо едва не пал от руки убийц.

«Находясь в здравом рассудке, я не хочу подвергать молодую жену таким опасностям», — писал он.

Однако Катерина и терпение были несовместимыми понятиями. По меньшей мере раз в день она требовала от вечно занятой Боны, чтобы та сейчас же приказала готовить ее в дорогу. Та не выдержала подобных атак и наконец-то написала Джироламо, прося разрешения отправить к нему нетерпеливую молодую жену. Герцогиня-регентша могла только заставить Катерину дождаться ответа.

Джироламо был человек решительный.

«Ни при каких обстоятельствах я не могу ей позволить приехать в Рим в столь опасные времена. Но если ей так не терпится, пусть пока отправляется на юг, в Имолу. Я сообщу горожанам, что графиня едет, ее встретят как подобает и позаботятся о ней. Но она должна оставаться в Имоле, пока я сам за ней не пришлю».

Имола — маленький городок в Романье, к югу от Милана и к северу от Рима — давно уже принадлежал Сфорца. Еще при помолвке Катерины он был обещан Джироламо в качестве ее приданого, и тот охотно принял такое подношение. Рожденный крестьянкой, он занимался сбором таможенной пошлины в одной рыбацкой деревушке, пока так называемый дядя не соизволил подыскать для него более завидную должность, а Имола давала Джироламо возможность наконец-то обрести титул графа. Теперь тамошние жители устроят достойный прием Катерине, своей графине, и будут всячески ей угождать, пока муж не вызовет ее в Рим.

Катерина приняла приглашение с большим волнением и пришла в восторг, когда Джироламо настоял на эскорте из ста с лишним человек, среди которых были епископ Чезены, губернатор Имолы, а также герольды, стражники и многочисленные почетные гости из числа новых подданных моей молодой госпожи. Ярким апрельским утром я заняла свое место рядом с Катериной в ее роскошно убранном экипаже и навсегда оставила знакомый миланский двор.

Мы двинулись на юго-запад по старинной виа Эмилия, утоптанной еще римскими легионами, той самой, по которой Маттео отправился в свое последнее путешествие. Я часто вспоминала о нем, пока наш растянутый караван брел от города к городу, от Пьяченцы к Реджонель-Эмилии и дальше. Дорога была тоскливо ровная и прямая. Время от времени нам попадались встречные путники. Они останавливались, чтобы поглазеть на великолепную кавалькаду с трепещущими стягами и знаменами, на которых красовались гербы. Малиново-белый с василиском, отрыгивающим голого младенца, был символом рода Сфорца. Золотой дуб на фоне голубого неба обозначал семью делла Ровере, к которой принадлежали понтифик и Риарио. Герб с золотой тиарой и ключами принадлежал самому Папе Сиксту. Когда на горизонте появлялся город, гонцы отправлялись вперед, чтобы объявить о скором приближении ее сиятельства Катерины Сфорца, и все местные благородные семейства выезжали приветствовать ее под блеяние горнов и радостные крики спешно согнанной толпы.

Катерина обедала и ночевала во дворцах местных правителей, которые во всеуслышание восхваляли ее изящество, красоту и манеры, а наутро отправляли вместе с нами свои эскорты, усиливая таким образом ощущение праздника. С каждым днем поступь Катерины делалась все горделивее, а обращение с нижестоящими становилось грубее. Когда мы достигли Болоньи, где нас приветливо встретило семейство Бентивольо, она превратилась в копию своего отца. Днем Катерина обходилась со мной с таким пренебрежением, что я проникалась к ней откровенным презрением. Зато по ночам, когда я ложилась рядом с ней в незнакомую постель, она вела себя как испуганный ребенок. Свежеиспеченная графиня принималась горько плакать, если я уходила.

После одиннадцати дней мучительно медленного путешествия мы добрались до богатой области с бесконечными фруктовыми садами, виноградниками и пшеничными полями, называемой Романьей.

По миланским меркам эта область считалась провинциальной и раздробленной. Она делилась на несколько мелких княжеств. Римини с окрестностями правила семья Малатеста, Орделаффи владели Форли, многочисленные роды претендовали на другие города, и сражения между феодалами были обычным делом. Сходились они только в одном: в общей ненависти к Папе, который горячо желал их объединить под своей властью.

За час до захода солнца наш экипаж въехал на небольшой холм. С вершины мы увидели лежавшую внизу Имолу, маленький городок, восточная оконечность которого упиралась в берег лениво извивающейся реки Сантерно.

При виде города Катерина звонко вскрикнула и засияла от восторга.

Я с недоумением проследила за взглядом графини и решила, что на ее месте была бы сильно разочарована. По сравнению с Миланом или хотя бы с пасторальной Павией Имола выглядела всего лишь еще одной провинциальной деревней, каких мы немало миновали по дороге. На западе возвышалась большая квадратная крепость. Ее башни были выбелены солнцем, а основание, рядом с которым тянулся ров с водой, поросло темно-зеленой плесенью. За крепостью поднимались городские стены из красного кирпича, а за ними виднелись разномастные здания, выстроившиеся вдоль нескольких пыльных улиц. Я насчитала пять церквей и столько же монастырей, увидела небольшой дом городского правления, рыночную площадь и с полдюжины домов, похожих на дворянские. Оставшиеся участки были заняты пастбищем, полями и лачугами бедняков, селившихся у самой реки.

— Все это мое, — прошептала себе Катерина, и ее глаза широко раскрылись от благоговения и восторга.

Она смотрела на гирлянды цветов, развешенные по обеим сторонам дороги, которая упиралась в широко распахнутые ворота под огромным красно-белым стягом Сфорца и двумя флагами поменьше по бокам от него: Риарио и Сикста. Приветствовать новую госпожу собралась настоящая толпа, церковные колокола звонили во всю мочь.

За время пути мы покрылись пылью, и графиня была чуть жива от жары. Она приказала каравану остановиться в ближайшем к городу замке и вымылась. Я велела горничным надеть на нее сначала тонкую нижнюю рубаху из переливающегося белоснежного шелка, затем светлое платье из атласа, отделанного золотой тесьмой. Рукава его были узкие, с прорезями, через которые проглядывал шелк рубахи, отливавший серебром. Поверх всего надели еще одно платье с разрезами по бокам и с глубоким вырезом на шее, пошитое из сверкающей золотой парчи с рельефным узором из стилизованных гранатов. Длинные волосы Катерины я убрала под ее любимую золотую сетку с россыпью алмазов, выпустив несколько локонов наружу. Кочерга, быстро нагретая в кухонной печи, превратила их в тугие кудряшки. На голову графини накинули вуаль, такую тонкую, что ее почти не было видно, на шею надели тяжелую золотую цепь с крупными бриллиантами, а на плечи — она сама настояла на этом, несмотря на жару! — плащ из роскошного темного бархата, подбитый золотым атласом. В окрестностях Имолы стояла необычайно теплая для первого мая погода. Когда мы снова пустились в путь, тонкие ручейки пота стекали по лбу Катерины, однако она лишь нахмурилась в ответ на мои слова. Я имела неосторожность сказать, что графиня и без плаща будет выглядеть великолепно.

Моя госпожа отправилась дальше верхом на коне, покрытом бело-малиновым чепраком. Я скакала рядом с ней вместе с двумя ее горничными. Вслед за герольдами и эскортом Джироламо, под звон церковных колоколов, Катерина въехала через ворота на улицы, украшенные гирляндами весенних цветов и запруженные народом, который восторженно приветствовал красавицу.

Наша процессия остановилась у павильона, завешенного знаменами, где среди здешних вельмож стояли сестра Джироламо и Виолантина, жена городского главы. Когда Катерина спешилась, несколько юношей устроили драку за право принять поводья ее коня, отчего она пришла в еще больший восторг.

К тому времени как официальная церемония приветствия с речами, передачей ключей от города, чтением стихов и пением детского хора подошла к концу, лицо Катерины пылало от счастья. Я никогда еще не видела, чтобы она была такой обаятельной, спокойной, полной самообладания и уверенности. Затем Виолантина повела нас в палаццо Риарио, грубое квадратное строение с неизбежной терракотовой крышей. Стены и потолок в комнате Катерины были обиты белым шелком и золотой парчой, однако из окон все равно открывался вид на тот же маленький, скучный город, самыми главными достопримечательностями которого был дом, где нас разместили, и мрачная, видавшая виды крепость на окраине.

Первые дни Катерина была слишком занята, чтобы обращать внимание на пейзажи. Ее возили на праздники, развлекали шуты, музыканты и актеры. Крестьяне приходили к дворцу Риарио, принося в дар местные деликатесы и вина.

Джироламо, муж Катерины, изначально обещал приехать к ней в Имолу, но прошло четыре дня, а его не было, и графиня начала выходить из себя. Ей было велено ждать, пока он не сообщит, что опасность бунта и чумы миновала. Спустя двенадцать дней от Джироламо пришло письмо, но она не стала его открывать. Вместо того Катерина на следующее же утро выехала в далекий Рим.

Мы снова поехали по виа Эмилия в сторону Чезены, затем повернули на юг. С каждым днем становилось все теплее. Когда мы миновали Перуджу, лежащую на полпути к нашей цели, женщины в экипаже разделись до рубашек в надежде хоть как-то охладиться.

После двух недель изнурительного путешествия наши гонцы отправились вперед, в Священный город, а мы остановились в Кастельнуово, владениях влиятельного семейства Колонна, расположенных в нескольких часах езды от Рима. Катерину снова поселили в роскошнейших покоях, чествовали и угощали.