«Я никогда не бывала здесь раньше», — твердо сказала я себе и поспешила к своей келье по пугающе знакомым коридорам.

Ночью я исполнила обряд изгнания, который практиковал Маттео, и не выходила из кельи до второй половины следующего дня, когда пришло время отправляться на похороны мужа.


Возница подвез меня к главному входу в церковь Сан-Марко, где уже дожидался рыжеволосый брат Доменико. Он ввел меня в скромную церковь, где перед великолепным алтарем со сценой Страшного суда стоял небольшой канделябр. Рядом с алтарем лысый священник раздувал угли для кадильницы, бормоча при этом молитвы. Двое монахов в белых подрясниках и черных рясах, стоявшие слева от алтаря, при виде меня опустили глаза.

Семья Медичи регулярно давала деньги на церковные нужды, поэтому для молящихся здесь стояли деревянные скамьи. В последнем ряду сидела высокая худощавая женщина, одетая в дорогое, но скромное платье из темно-серого бархата. Ее лицо было скрыто черной шелковой вуалью. Когда я прошла мимо, она не подняла головы, склоненной к четкам в молитвенно сложенных руках.

Доменико проводил меня к скамье в первом ряду прямо перед алтарем и ушел, не сказав женщине ни слова. Священник плеснул на раздутые угли какой-то жидкости с сильным ароматом и накрыл кадильницу крышкой. Из отверстия повалил душистый дым. Помахивая кадильницей, висящей на цепи, он двинулся по проходу, распевая псалом. Я обернулась, когда двери церкви открылись. Доменико и пятеро других братьев внесли гроб с телом Маттео и поставили на пороге. Они подождали, пока священник окурит его дымом и окропит святой водой из чаши, расположенной перед входом.

После чего двое монахов у алтаря запели, выводя простую, трогающую до глубины души мелодию:

— De profundis clamavi ad te, Domine…

«Из глубины взываю к Тебе, Господи…»

Затем священник медленно ввел процессию в церковь. Я отвернулась, силясь сдержать слезы и не смотреть на гроб. Вскоре священник подошел к алтарю, и мужчины осторожно опустили свою ношу в нескольких шагах от него.

Я только сейчас обратила внимание на тех, кто нес гроб. Один был брат Доменико, двое других — его товарищи-монахи. Но вот оставшиеся трое оказались из числа благородных и зажиточных господ, если судить по их элегантной, хотя и неброской одежде. Один был невысокий и хрупкий, с седеющими рыжеватыми волосами, второй возраста Маттео, молодой, красивый, темноволосый и мускулистый. Третий — сам Лоренцо де Медичи.

Увидев его, я не смогла больше сдерживать чувства. Слезы хлынули ручьем, горячие и неукротимые. Я вспомнила, как страдал Маттео в ту последнюю ночь, представила, как ждал его Лоренцо, постепенно понимая, что случилось что-то непоправимое.

Я услышала прерывистый шепот мужа: «Скажи Лоренцо…»

Из всей службы я запомнила только гостию на языке и то, как священник дважды обошел вокруг гроба с кадильницей, снова окропляя его святой водой. Только когда все закончилось и носильщики подошли, чтобы поднять гроб, я поняла, что все это время они сидели за моей спиной.

Священник взял меня за руку и повел за гробом. Когда я выходила из церкви, высокая женщина под вуалью поднялась и почтительно замерла.

На кладбище мы подошли к глубокой яме, рядом с которой возвышался курган красноватой глины, могильщики ждали нас, опираясь на лопаты. Гроб поставили на веревки, и могильщики спустили его в яму. Маттео положили так, чтобы его лицо было обращено на восток, поскольку Христос появится оттуда, когда вернется воскрешать мертвых.

Лоренцо с молодым человеком стояли рядом с женщиной в вуали, поддерживая ее под руки. Хрупкий пожилой мужчина остановился рядом с Медичи, утирая покрасневшие глаза. Они держались чуть в стороне, как будто не желая мешать моему горю.

Я с недоумением слушала, как священник говорил о святой Марфе, твердо верившей в то, что брат ее действительно восстанет из мертвых.

Наконец он перекрестил могилу и произнес нараспев:

— Requiem aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua liceat ei…[4]

Все кончилось. По жесту священника я взяла горсть холодной сырой земли и бросила на гроб Маттео. Остальные участники церемонии смотрели на меня, сомневаясь, следовать ли им моему примеру.

Я обернулась к ним, указала на глиняный курган и предложила:

— Прошу вас.

Женщина взяла горсть земли, мужчины последовали ее примеру. Когда я протянула священнику монету за службу и кошелек брату Доменико от Боны на нужды монастыря, могильщики спешно приступили к работе.

Я приблизилась к остальным участникам похорон и спросила:

— Сер Лоренцо, не могли бы мы поговорить наедине?

Он кивнул и подошел ко мне. Мужчины и женщина под вуалью сделали несколько шагов назад, когда Лоренцо завел меня за голое дерево, покрытое розовыми бутонами, успевшими набухнуть по причине необычно теплой погоды. Я старалась не вздрагивать от грохота земли о гроб мужа.

— Я был сражен вестью о смерти Маттео, — сказал Лоренцо.

Его уверенность в себе и невозмутимость куда-то разом исчезли, широкие плечи поникли от горя.

— Мы узнали об этом от настоятеля монастыря несколько дней назад. — В сосновый гроб звучно ударил камень, Лоренцо через плечо взглянул на могильщиков, затем снова повернулся ко мне. — Когда это случилось? Он болел?

— В ту ночь, когда вы уехали в Милан, — ответила я. — Сер Лоренцо, мой муж был отравлен. — Я старалась говорить спокойно, но на последних словах мой голос сорвался.

Лоренцо Великолепный тяжко вздохнул и отвернулся, но я успела заметить, что он подавлен и смущен. Минуту Медичи стоял молча, глядя на церковные шпили, видневшиеся вдалеке. Потом он взял себя в руки, снова повернулся ко мне и прошептал:

— Какая жалость.

— Умирая, он попросил меня передать несколько слов только вам одному, — продолжала я. — Муж сказал: «Передай Лоренцо: „Волчица и Ромул хотят уничтожить тебя“». Мне следовало сообщить об этом раньше, но я не могла довериться бумаге. Маттео попросил привезти его сюда, в Сан-Марко, и я постаралась сразу же исполнить эту просьбу, но герцог не захотел меня отпустить.

Лоренцо смотрел куда-то вдаль, мимо меня, стиснув зубы, отчего нижняя челюсть выдвинулась вперед на целый палец. У него на скулах играли желваки.

— Этого я и ожидал, — произнес он тихо. — Я должен попросить прощения, мадонна Дея, за то, что вовлек тебя в столь грязное дело.

— Но кто такие Волчица и этот Ромул? — Я старалась, но не смогла скрыть горечь и ненависть в голосе.

Он все услышал, хотя и не подал виду, но что-то в нем дрогнуло.

— Поверь мне, мадонна, Маттео умер не напрасно. Те, кто виновен в его гибели, в свое время понесут за это наказание. Но я предам память Маттео, если сейчас открою все подробности. Ведь тогда ты окажешься в серьезной опасности и твои страдания только усилятся.

— Значит, его действительно убили! — Я горько всхлипнула, задыхаясь. — Вы знаете, кто его убил, но не скажете мне!

Он дал мне минуту, чтобы успокоиться, а затем очень тихо спросил:

— Мадонна, ты доверяла Маттео?

— Конечно! — резко ответила я.

— Из всех людей в этом мире он направил тебя ко мне, послал сюда, в Сан-Марко. Маттео не упоминал, что эту обитель и церковь содержим мы, Медичи? Мой дед Козимо восстановил монастырь, превратившийся в руины. Он часто бывал здесь в последние годы жизни, молился в одной из келий. В Сан-Марко ничего не происходит без ведома нашей семьи. Маттео направил тебя сюда, потому что доверял мне безоговорочно. Разве ты, мадонна Дея, не веришь мне? Мы, Медичи, были для Маттео почти родной семьей… Но я сообщаю об этом под строгим секретом, так же как твой муж говорил об опасности, грозящей мне.

Мои слезы уже не были злыми, и когда Лоренцо протянул мне руку, я приняла ее.

— Идем, — успокаивающим тоном предложил он. — Я познакомлю тебя с родными и одним нашим горячо любимым другом, который обожал Маттео.

Он подвел меня к людям в трауре: женщине с темной вуалью, приятному молодому человеку и маленькому хрупкому господину преклонных лет с седеющими рыжеватыми волосами.

— Это мадонна Дея, жена Маттео, — сказал им Лоренцо.

Он явно подчеркнул слово «жена» и выразительно посмотрел на мужчин, словно предостерегая их. Они в ответ сдержанно закивали, а женщина развернулась ко мне и подняла вуаль.

Она была седоволосая, элегантная, с очень большими глазами с тяжелыми веками и острым подбородком. Дама была бы красива, если бы не поразительный нос, длинный, сужающийся к концу и опасно скошенный набок. Как и кедр в монастырском саду, ее лицо показалось мне странно знакомым.

— Моя дорогая!.. — произнесла она сердечно.

Голос у нее был трескучий и гнусавый, как у Лоренцо, однако с такими живыми и богатыми интонациями, что о тембре я как-то сразу же забыла.

— Я Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо и Джулиано Медичи. — Она указала на сыновей, а затем на невысокого пожилого человека. — Это наш добрый друг Марсилио.

— Марсилио Фичино, — представился тот сиплым от слез голосом. — Я давно знал Маттео и постоянно переписывался с ним. Он никогда не упоминал обо мне?

Я вспомнила о переводе Ямвлиха и письме, приложенном к манускрипту, потом сказала:

— Мне знакомо ваше имя, но ничего больше.

Мадонна Лукреция шагнула ко мне и взяла за руку. Ее ладонь была прохладной и жесткой, зато глаза и голос притягивали, словно теплый очаг зимой.

— Мы познакомились с Маттео, когда он был еще ребенком. Сегодня мы решили устроить небольшую тризну по нему, только для самых близких, и сочтем за честь, если ты присоединишься к нам.


Мой возница проследовал за экипажем Медичи к незатейливому каменному дворцу на виа Ларга. Джулиано — младший брат, который унаследовал худощавое миловидное лицо матери, но, по счастью, не ее нос, — помог мне выйти из экипажа, пока Лоренцо высаживал Лукрецию. В Джулиано присутствовала подкупающая застенчивость, какой был начисто лишен старший брат, — он отвел взгляд и молча ждал, пока мать с Лоренцо присоединятся к нам.