Харпер Слоан - Аксель

Меня останавливает его хладнокровная улыбка, и я сразу же начинаю пятиться. Вот гадство, я знаю этот взгляд.

— Так, так, так... Изабель. Что я тебе говорил о Дениз? А? Если я правильно помню, речь шла о том, что ты не должна с ней общаться, звонить или отвечать на ее звонки, и, безусловно, НЕ ВИДЕТЬСЯ С НЕЙ, МАТЬ ТВОЮ!

Он подходит ближе. Я отчаянно оглядываюсь, ища пути к отступлению, но он блокирует мой единственный выход.

— Ты заверяла меня, и я подумал, что ты усвоила урок шесть месяцев назад. Разве это так давно было тобою обещано? Что мне нужно сделать, чтобы вбить это в твою тупую гребаную башку? Господи, ты чертовски бестолковая сука, — его глаза излучают холод, пока он надвигается на меня.

— Какую часть из того, что ты моя и только моя, ты не поняла в тот раз, когда я вынужден был тебе это объяснять. Я ни с кем, на хрен, не собираюсь тебя делить. Ты слышишь меня, Изабель? — он произносит мое имя так, будто ему даже выговаривать его противно.

Я тотчас же ударяюсь в панику, когда он припирает меня к стене, но не вижу выхода.

— Ни один гребаный человечишка в этом долбаном мире не получит тебя. Только. Мать твою. Я! — он продолжает во все глаза таращиться на меня, а его слюна попадает мне на лицо. — Ты никто, ты — глупая чертова шлюха, разве я не прав, Изабель? Я должен был пойти другим путем той ночью в «Пламени». Я должен был держаться за милю от бара со шлюхами. Но, нет! Это все твоя вина, что мой член не захотел выбрать другой путь, — он замахивается и резко бьет меня по щеке.

Я сжимаю кулаки, вдавливая ногти в ладони, чтобы не закричать. Я чувствую кровь, струящуюся по моей шее, должно быть, от пореза нанесенного его кольцом в области подбородка. Я могла оказаться в тупике, но будь я проклята, если позволю ему сломить меня.

— Что я, черт возьми, тебе говорил, Изабель? НИКАКОЙ ДЕНИЗ! Никакого послеобеденного трепа, как у маленьких гребаных сучек. Ты должна быть здесь, убирать мой чертов дом, готовить мой чертов ужин, а также раздвигать свои жирные гребаные бедра для моего члена! — он протягивает руку и хватает тарелку с чили, бросая ее со всей силы о стену.

Я наблюдаю за тем, как куски мяса, бобы и соус стекают по моим веселым желтым стенам.

— И что, мать твою, это за дерьмо? Я сказал тебе, сучка долбаная, что хочу лазанью. Так, по-твоему, выглядит лазанья?

Я должна была предвидеть такой поворот событий, но мое внимание по-прежнему сосредоточено на веселых желтых стенах и все еще стекающих по ним остатках ужина.

И только я поворачиваюсь к нему спиной, как его кулак обрушивается на мой висок, моментально размывая все очертания. По крайней мере, это приводит в чувство мой заторможенный мозг. Я бросаюсь вправо, пытаясь избежать второго удара, который, как я знаю, обязательно последует. Слишком поздно, как всегда слишком поздно, и я получаю второй удар по ребрам, который выбивает дыхание из моих легких. Брэндон хватает меня за волосы и выворачивает свое запястье так, что я оказываюсь в его власти.

Я знаю, что он не ведает пощады.

Швыряя меня в коридор, словно обладает силой десятерых, он быстро наносит удар ногой в живот.

— Ты – тупая сука. Ты не умеешь слушать. Ты полностью принадлежишь мне. Никому больше. Никто не притронется к тому, что МОЕ. В особенности, гребаная ДЕНИЗ! Я предупреждал тебя о том, что произойдет. Нет, я обещал твоей бестолковой заднице, что произойдет, если ты снова отправишься к ней. — Удар ногой… пощечина… удар кулаком… удар ногой. — Ты ничего не усвоила, да? — он задыхается от напряжения, а я предпринимаю все, что могу, лишь бы не дать тьме накрыть меня. Даже осознавая, что оцепенение не заставит себя ждать.

Я потеряла счет того, как долго он стоял надо мной, крича и избивая, чередуя удары наносимые ногами и руками.

Свобода, вот чего я так страстно желаю.

Я закрываю глаза и теряю сознание. 

Когда я прихожу в себя, в доме темно. Каждой косточке, мышце и даже волоску на голове больно. Я не могу сделать глубокий вдох, не желая при этом умереть. Я чувствую влагу на различных участках головы и тела. Черт. Еще никогда не было так плохо. Я ничего не слышу левым ухом, что с ним, на хрен, произошло? Черт, мне нужно двигаться. Согнув руку в локте, я медленно поднимаюсь на ноги. Осматриваю все своими опухшими глазами и вижу, что ужин все еще стоит на столе. Разбитая тарелка, чили подсыхает на стене, и даже безупречные чашки стоят на том же месте, словно издеваясь надо мной. Медленно и тихо передвигаясь, я заглядываю в гостиную. Никаких признаков Брэндона. Еле переставляя ноги, по большей части волоча себя на кухню, я замечаю, что его ключи исчезли. Святое дерьмо! Его здесь нет. Никогда, ни разу за шесть лет, он не оставлял меня одну в доме после «преподнесенного урока».

Я иду вдоль стены, держась за нее как за опору, пока не дотягиваюсь до своей сумочки, расстегиваю боковую молнию, залезаю рукой внутрь и достаю телефон. Брэндон не знает, что у меня есть телефон. Мне не позволено его иметь, поэтому он отключает домашний телефон и забирает его с собой, когда уходит. Я практически ничего не вижу, но все-таки включаю сотовый. Скольжу пальцем по экрану и снимаю блокировку. Наконец, после нескольких неверных комбинаций, я жду соединения.

— Алло? Алло, Из? Из, ты здесь? Все в порядке? ИЗ? — я слышу ее, она практически кричит. Но не могу произнести ни слова. Она знает, я бы не позвонила так поздно. Черт, она знает, что я бы вообще не стала звонить.

Я поверхностно вздыхаю и хрипло издаю единственное слово, которое меня спасет.

— Помоги ... — Затем меня поглощает тьма. 

Я не всегда была таким слабым человеком, такой сломленной женщиной. Я мечтала, а когда мечта сбывалась, я мечтала о большем. У меня были планы, планы на будущее, настолько яркие, что они бы вас ослепили. Я до сих пор помню тот день с теми мечтами, с теми грандиозными планами и с тем будущим, таким же ярким, как вспышка на солнце.

Просто в то время я об этом не знала.

В то время я думала, что все будет в порядке. В конце концов, какая семнадцатилетняя девушка не считает, что она неуязвима?

По совпадению, в тот же самый день я убедилась, что судьба меня ненавидела. Нет, она меня не просто ненавидела... она меня не выносила. Люди говорят, карма — сука, но у меня есть для вас новости, карма не имеет ничего общего с судьбой, которая запятнана кровью. И не только кровью.

Жаль, я не знала, что именно это и подготовила судьба на пути к моей погибели. Может, это началось с рождения? Я предпочитала думать, что, по крайней мере, там все было в порядке. Родители любили меня, молились обо мне, я была для них всем. Поэтому нет, я не считаю, что это началось в тот день.

Или в день, когда я стащила у Мэгги Джонс чашку с пудингом. Но Мэгги была задирой, неприятной и вечно обжирающейся особой, так что, думаю, я сделала ей одолжение.

Однажды я украла шоколадку из продуктового магазина, но разве это серьезно? В таком случае, судьба наказывала бы меня после каждого незначительного подросткового дерьма; презирайте, кого хотите, но там, откуда я родом, эта кража подобна обряду посвящения.

Нет, думаю, судьба решила возненавидеть меня в тот день, когда я перешла в девятый класс[1] средней школы Дейла и столкнулась с Акселем. Тогда стало бы понятно, что причина, по которой она меня возненавидела, заключалась в причине всей моей боли.

Поэтому я убеждена, что судьба уже никогда не засияет для меня. Зачем ей это? Она забрала все, что могла. Одним махом уничтожила все самое дорогое, что я когда-либо любила.

Однажды я пойму причину, по которой судьба невзлюбила меня, Изабель Уэст. Но я чертовски убеждена, что до того дня буду осторожна со своими мечтами и планами, своим сердцем и душой.

Судьба может ненавидеть меня, но я не перестану надеяться, что в один прекрасный день она забудет о своей любимой потрепанной игрушке. И когда этот день настанет, надеюсь, карма позабавится с этой сукой, судьбой. 

 2 года спустя

Я чувствую, как солнце согревает мою кожу. Я люблю это блаженное состояние между сном и пробуждением. Это напоминает мне оцепенение. Ты не ударяешь по выключателю, чтобы включить свой мозг, позволяя ему работать и вспоминать. Ты просто там, между сном и реальностью. Я люблю просыпаться, чувствуя, как солнце согревает кожу; это напоминает мне о том, что я жива. Жива и спасена.

Я вздыхаю и переворачиваюсь, смеюсь, когда вижу дурацкую подушку в форме мужского тела со странно реалистичным лицом, изображенным на самом верху. Ди утверждала, что я в ней нуждалась. Ее теория заключалась в следующем: если я не хочу мужика, то по крайней мере не буду спать в одиночестве. Что бы это не значило. Я еще несколько лет назад перестала пытаться понять все, что касалось Ди. Она была моей лучшей подругой на протяжении последних одиннадцати лет. Она была сестрой, которой у меня никогда не было, и я не сомневалась, что она всегда прикроет мою спину.

Мы встретились, когда мне было восемнадцать, и я была обозлена на весь мир. Она танцевала по всей комнате в ритме бипоп во время ориентирования новичков (знакомства со студентами первого курса), улыбаясь всем, кто бы на нее ни посмотрел. Она взглянула на меня всего один раз и тут же решила, что мы будем лучшими подружками. Думаю, она увидела во мне сломленную душу и со всей своей заразительной жизнерадостностью решила, что станет моим лекарством. Она находилась рядом со мной при каждом взлете и падении; и поверьте мне, падений было много. Она стала моим самым ярым болельщиком и сторонником и в одиночку вернула свет в мою жизнь.

Она поднимала меня, когда я падала, отряхивала и помогала залечивать раны.