А тут еще женитьба. Действительность размылась, и поток памяти выбросил на поверхность беспорядочные, как обломки кораблекрушения, воспоминания. «Двадцать сумасшедших лет, двадцать лет, потраченных на писание рекламных текстов и постановку рекламных роликов, — все пошло псу под хвост, все бесславно и бесприбыльно кончилось. Если не считать того, что выиграла для себя Лаура.»

Для активного, деятельного, беспокойного ума Лауры роль супруги и домашней хозяйки была явно мала. Она страстно мечтала делать что-нибудь творческое, созидательное. И Форман согласился научить ее писать рекламные материалы. Час за часом, вечер за вечером, он рассказывал ей о теории рекламы, о правилах и способах ее воплощения на практике. Он помогал отшлифовывать ее мышление, направлял его в профессиональные рамки, обсуждал, критиковал, следил за каждым написанным ею словом. Он был превосходным учителем, требовательным, но терпеливым; он постоянно заставлял ее думать, вносить в работу свои мысли, использовать собственные, часто весьма причудливые вкусы и пристрастия. И наконец, его усилия были вознаграждены — ее работа стала профессиональной.

Удостоверившись, что Лаура может управляться со своим ремеслом самостоятельно, Форман организовал для нее встречу с Милтоном Уолленстайном; тот взял ее к себе и поручил вести какие-то незначительные фирмы. Через два года она стала начальницей отдела, а спустя пару лет ее назначили на должность управляющего. Вскоре после этого она перешла на работу в компанию Томаса Чилдресса. Прошло три месяца, прежде чем Форман узнал, что Лаура спит с Томасом Чилдрессом, спит с ним на протяжении вот уже почти целого года.

Словно поменявшись обычными супружескими ролями с женой, он пытался спасти их брак, пуская в ход уговоры, лесть, просьбы сохранить семью, завести детей, предложения купить старый дом в Коннектикуте.

Лаура нашла все это скорее забавным, чем убедительным. За уговорами последовала безобразная сцена, в которой отличиться старалась каждая из сторон, но ни одна из них не добилась победы; тут было все — и ругательства, и угрозы… Пол ударил ее, а она швырнула в него мраморную пепельницу, которая, угодив ему в голову, буквально выбила у Пола почву из-под ног. Когда Форман был в состоянии снова подняться на ноги, ее уже не было.

Он направился в ближайший бар, а потом в еще один и еще. Дважды его выкидывали из баров за хулиганство, один раз избили до потери сознания; спал он на улице. Один раз его арестовали и отвезли в вытрезвитель. Выйдя на свободу, он напился снова. Через три дня и три ночи он вернулся домой, весь в крови, в грязной вонючей одежде. Лауры не было. Она оставила записку, в которой извещала Формана, что намерена начать бракоразводный процесс.

Днями позже, а может прошли целые недели, Форман очнулся в лечебнице, в Беллеву, в смирительной рубашке. Приятный чернокожий мужчина в белом халате рассказал ему, что он напился в каком-то баре, ввязался в драку, кто-то вытащил нож, и этот нож в конце концов оказался у Формана. Выбравшись из свалки, Форман убежал, а потом, прямо на улице, пытался перерезать себе вены. Услышав о том, как ему не повезло, Форман только покачал головой.

В течение последующих двух недель он четыре раза встречался со штатным психиатром лечебницы, полненькой жизнерадостной женщиной, которой, казалось, нравился его горький юмор (по крайней мере, она на него не обижалась) и которая старалась убедить Формана, что он не сумасшедший. Она, правда, допускала возможность того, что Форман изо всех сил старался сделаться им. Она предложила ему после выхода из больницы посещать ее кабинет пять раз в неделю, по тридцать пять долларов за визит. Форман знал, что он не настолько сумасшедший, но по тактическим соображениям согласился с ее предложением, и на следующее утро был выписан из госпиталя.

Одолжив у приятеля, знакомого по прежней рекламной деятельности, тысячу долларов, Форман приобрел у торговца в Квинз[26] красный «фольцваген» и немедленно отбыл в Мексику, твердо решив привести свою жизнь в порядок. Намерения его были хорошими, но процесс претворения их в жизнь, как и раньше, оказался далеко не безупречным. «Может быть, “Любовь, любовь” станет поворотным моментом, решительно все изменит в моей жизни… Я надеюсь на это. Я буду из кожи вон лезть, чтобы это случилось»…

Заплатив дорожный сбор в Икуале, Форман остановился на заправке. Пока в бак заливали бензин, а мальчишка-подручный протирал лобовое стекло, Пол наведался в туалет, а потом выпил кока-колы, пытаясь снять напряжение в занемевших плечах.

— Направляешься в Акапулько?

Форман поднял глаза. В нескольких шагах от него стоял высокий американец, который в своих сапогах, сомбреро и кожаной куртке с бахромой выглядел как воскресший Джордж Кастер[27]. Худой, с длинными русыми волосами и редкой бороденкой и усиками того же цвета, незнакомец своими водянистыми глазами вглядывался в лицо Формана. Голос его звучал требовательно, почти обвиняюще.

— Держу пари, ты едешь туда же, — ответил Форман.

— Угадал.

— И хочешь, чтобы тебя подбросили?

— Точно так, приятель.

— У меня какое-то странное чувство, что ты специально устроил на меня здесь засаду.

— По существу, ты, наверное, прав. Но я все утро спрашивал всех проезжавших мимо.

— И что?

— В этом мире осталось очень мало любви.

Форман хрюкнул и указал на свой красный «фольцваген». Бородач забрался внутрь и вздохнул.

— Ох уж эти маленькие автомобильчики. Такому большому парню, как я, некуда даже вытянуть лапы.

— Прости, — ответил Форман, выруливая на автостраду. — Останови меня, когда я буду возвращаться из Акапулько. Возможно, тогда я смогу тебе угодить.

Вскоре после пересечения с Рио-Балсас дорога начала карабкаться вверх, и машина замедлила ход. Форман включил вторую скорость.

— Вечная беда с этими «насекомыми»[28], — отозвался на происходящее бородач. — Силенок маловато. Такими темпами мы и до темноты до Акапулько не доберемся.

— Тогда тебе надо было остаться, подождать какой-нибудь «кадиллак».

— Ну уж нет, приятель. Эти жирные коты слишком любят важничать на дороге, чтобы подвозить такого ненормального, как я. Мой стиль им просто как нож в сердце.

— Ну, твой внешний вид не внушает человеку очень уж сильного доверия.

— Таков уж Лео, хочешь смотри, хочешь нет.

— Лео, а как дальше?

— Просто Лео.

— Ладно, Лео. Меня зовут Пол Форман.

— Полагаю, ты забронировал себе номер в «Лас-Брисас» или еще где-нибудь в этом роде?

— В «Сеньориале».

— Хм… Неплохо ты устроился!

— А что ты мне порекомендуешь?

— Сходи на пляж. Там и песок, и тишина, вся вселенная. Знаешь, что сказал Галлилей?

— Думаю, ты мне сейчас расскажешь.

— Запоминай. «Тот, кто наблюдает самые высокие вершины, тот самого высокого качества». Потрясающе!

— Давно в Мексике, Лео?

— «Время» — искусственное понятие, приятель. Просто — живи, врубился? Есть настроение, я рисую. Бренчу на гитаре. Травку кое-какую жгу. Ловлю кайф, малыш, вот так и живу. Немного ты в Акапулько встретишь таких, вроде меня. Эта песочница — для богатых. Оргии там всякие — сплошная показуха и все такое. Даже когда они любовью занимаются, все у них не настоящее. Эй, девульки-красотульки, хотите получить подлинное удовольствие — обращайтесь к Лео! Он знает дорогу к наслаждению.

— Могу поймать тебя на слове. Где мне тебя разыскать?

— Здесь и там.

— Там, это где?

— На автобусной станции есть один пижон, звать его Франко. Он будет знать, где я обретаюсь. Этот Франко, он знает абсолютно все. — Лео изучающе посмотрел на Формана, как будто рассматривал какой-то организм под микроскопом. — А ты что за птица, приятель? Бизнесом занимаешься, да? Мой старик, к примеру, жил в картонных коробках. Как, пробирает тебя это?

— Я режиссер — делаю в Акапулько фильм.

— Без балды?

— Без балды.

Лео с серьезным видом погладил свою козлиную бородку.

— Дам тебе умный совет, приятель. На автозаправках смотри в оба. Эти местные, у них дурная слава, хорошего от них не жди. Когда начнут заправлять машину, проверь, чтобы счетчик стоял на нуле. И никогда не доверяй мексиканцу, вот что я тебе скажу…

Форман ответил, что он обязательно запомнит совет; про себя же он отметил внезапный прыжок или, скорее, падение Лео с темы единения и тождества со вселенной — если только в ней есть место для не заслуживающих доверия мексиканцев и для отца, спящего в картонных коробках.


«Роялтон» был в Акапулько самым новым отелем, построенным меньше года назад. С тремя массивными крыльями, двадцатидвухэтажное здание теплого, розового цвета напоминало гигантскую букву «Y». В каждом номере был свой собственный балкон, выходивший на пляж с ласковым названием «Калета»[29], и небольшой укромный залив, гладь которого почти всегда была испещрена маленькими точечками — лодками. Отель «Роялтон» гордился своими тремя плавательными бассейнами, каждый из которых по размеру не уступал олимпийскому, открытым и закрытым гимнастическими залами, пятью теннисными кортами, полем для занятий ручным мячом, помещением для игры в шаффлборд[30] и игровой комнатой. В гостинице было три ресторана, по одному в каждом крыле, а также шесть коктейль-баров — три на цокольном этаже и еще три на крыше. «Роялтон» был одним из самых дорогих отелей в Акапулько.

— Вот именно поэтому я его и выбрал, — объяснил Тео Гэвин своему сыну, Чарльзу. — Особенность богатых людей в том, Чак, что они понимают ценность денег, это у них в крови. Когда у человека есть деньги, он может расслабиться, отдохнуть, он в состоянии правильно понять другого человека с деньгами, оценить его настоящую сущность. В такой атмосфере, как здесь, мне не нужно все время быть настороже, не нужно беспокоиться о том, чтобы произвести впечатление.