Берт Хиршфелд - Акапулько

— Уходи, Шелли, — сказал он; голос его был тяжел и бесстрастен.

— Это важно, — настаивала она. — Не знаю, почему, но это важно.

Морри взял ее за плечи, пальцы его были жесткими.

— Проклятье! Обрати внимание. Тебе не нужно было приходить. Разве ты не видишь, — я не один.

Шелли сделала усилие и предметы перед ней начали принимать свои очертания. Женщина. На кровати. Голая. Сидит, поджав под себя колени.

— Пригласи свою подругу остаться, — произнесла она холодным тоном. — Двое на одного, чем не хорошо.

— Заткнись! — оборвал ее Морри. Он подвел Шелли к двери. — Ступай в свою гостиницу, ложись спать. Поспи — все пройдет.

Шелли была в коридоре, когда колени у нее начали подгибаться. Она чуть не упала. Шелли прислонилась к стене; через некоторое время она могла идти и выбежала из отеля.

Спускаясь с холма, Шелли с трудом удавалось удерживать равновесие. Дважды она споткнулась, чудом удержалась на ногах, ничего не видя перед собой. Не сознавая как, она нашла дорогу к zócalo, вышла к собору. Высоченные, сделанные из дерева двери главного входа были заперты. Держась за стену, она обогнула здание и подошла к боковому входу. Двери здесь были тоже заперты. Она обоими кулаками забарабанила в них.

— Я хочу войти в церковь!

— Что-то не в порядке, señorita?

Она подняла голову. У края тротуара стоял мужчина в форме; на его загорелом лице было встревоженное выражение.

— Я хочу войти в церковь…

— Señorita, — терпеливо ответил он. — Сейчас три часа утра. Будет лучше, если вы вернетесь к себе в отель, нет? Вы хотите, чтобы я вам помог?

— Нет. Со мной все в порядке. Со мной все в порядке.

— Я так не думаю, señorita.

Она закусила нижнюю губу.

— Со мной все хорошо. Очень хорошо. Я могу сама о себе позаботиться.

Мужчина пожал плечами и ушел. Шелли покинула zócalo, пересекла Костеру и вышла к пляжу. Оступилась, упала на одно колено, торопливо встала и быстро пошла дальше. У нее соскочила туфля, но она, казалось, и не заметила этого, зашагала быстрее, пока ноги не перестали держать ее, и она распласталась у воды, уткнувшись лицом в песок. Шелли лежала неподвижно, ожидая, когда все это кончится.

Со всей скоростью, которую только можно было выжать из четырехцилиндрового двигателя, «фольцваген» увозил Формана прочь из Акапулько. Он кашлял, и чихал, и звенел, преодолевая первый подъем у деревни «Ла Куарента-и-Очо». Стараясь отогнать туман, стоящий перед глазами, Форман, сгорбившись за рулем, напряженно вглядывался в пространство между двумя конусами света от фар, которые казались странными толстыми канатами, с усилием затягивающими его машину глубже в ночь. На дорогу выскочил кролик. Форман ударил по тормозам и крутанул в сторону руль; колеса выскочили на мягкую обочину. Кролик благополучно унесся в темноту, и Форман снова выжал газ.

Одной рукой он отвинтил пробку от бутылки со скотчем и сделал глоток. Крепкая жидкость рывком вернула его к действительности, он полностью проснулся и сделал второй глоток.

Время незамеченным уходило в пустоту, растворяясь в ночном воздухе, как будто жизнь сосуществовала только в этом крошечном автомобиле. Бесчисленные видения и кружащиеся в водовороте отблески яркого света освещали темные закоулки его сознания, напоминая о прошлых неудачах, погасших честолюбивых замыслах. Он выключил этот свет, разъединил все электрические цепи в мозгу, предпочтя им темноту, свое теперешнее уединение. Яростно сосредоточившись на дороге, Форман крепко сжимал руль: путешествие из ниоткуда в никуда требовало предельного внимания.

«Если только я не еду куда-то и что-то является правильным. Я зашел уже слишком далеко!»

Форман нажал на тормоз, и «фольцваген» с содроганием остановился. И заглох. Отказывался заводиться. Форман обругал аккумулятор и попробовал еще раз. Не заводится. Форман обозвал двигатель внутреннего сгорания (а заодно и телефон) аппаратами для адских мучений.

— Ну, еще один раз, — произнес он вслух.

Двигатель вернулся к жизни. Форман поблагодарил маленький автомобильчик, назвал его верным другом, плодом высочайшей инженерной мысли и пристального технического контроля за качеством продукции. Он снова поехал вперед.

Скоро показалась часовня и съезд на дорогу в горы. Он взял поворот, не сбрасывая скорости, едва не влетев при этом в канаву, и понесся через плато, забираясь все выше.

Форман вел машину, не думая об опасностях; «фольцваген» заносило, колеса скользили, а Форман только притормаживал на поворотах и давил на газ на коротких прямых участках дороги. Подъем, который он ощущал в себе, заставлял Формана ехать все быстрее. Внезапно машина накренилась в одну сторону, прочертила боком по скале, один или два раза подпрыгнула — и покатилась дальше.

На крутом подъеме мотор натужно взревел, автомобиль протестующе задрожал, но все-таки, хоть и с большим трудом, преодолел перевал и кинулся вниз, по противоположному склону. Сразу вслед за этим изможденная машина намертво встала в глубокой лощине.

Форман выругался и снова приступил к процедуре запуска двигателя. Ничего не получалось. Он ласково обратился к маленькому автомобильчику, справился о его здоровье и эмоциональном состоянии. Нежно погладил приборную доску и включил зажигание. Мотор застонал, заскрипел и замолк.

Форман обрушил кулак на приборную доску и обругал «фольцваген». Автомобиль не отвечал. Форман сменил тактику, заговорил с соблазняющими интонациями. Клялся в вечной любви и заботе, а также в регулярной смене масла. Ничего.

Испытывая сильное внутреннее отвращение, Форман обнаружил в кабине фонарь и пошел посмотреть на двигатель. Фонарь отказался светить. Он зашвырнул его в темноту и зажег спичку. В ее дрожащем свете двигатель казался собранным чересчур изощренным механиком и выглядел совершенно непостижимым скопищем всяких устройств и штучек. До того как спичка догорела до конца, Форман успел определить, где в нем находится карбюратор. Сделав это открытие, он после трудов праведных забрался на водительское сиденье и отхлебнул из бутылки со скотчем еще.

Подкрепившись, Форман отошел к обочине и облегчился. Потом, довольный своими способностями, протиснулся на крошечное заднее сиденье «жука», хлебнул еще и начал петь:

Он исследовал потайные закоулки своего одурманенного сознания в поисках следующего куплета, но отчаялся обнаружить его там. Найдя быстрое успокоение в очередном глотке скотча, Форман завинтил бутылку и любовно отставил ее в сторону. Вслед за этим он сложил руки на груди и позволил своим глазам закрыться.

— На помощь! — прокричал он напоследок в темноту ночи и счастливо отошел ко сну.

Чарльз равномерно и непрерывно покачивался под непонятное, но неприятное жужжание. Постепенно он начал просыпаться, но покачивание не прекращалось. Его глаза неохотно открывались, и он огляделся вокруг. Он находился в многоместном фургоне, направляющемся через горы на юг, к Оахаке.

За баранкой сидел могучий мужчина с розовыми щеками и рыжими волосами, по бокам тронутыми сединой. Огромные, мясистые руки сжимали руль как игрушку, а весь фургон казался всего лишь послушным придатком этого здоровенного великана и силача.

— А ты здорово спал, — сказал гигант.

Чарльз потер глаза.

— Наверное, я не самый лучший из попутчиков, раз дрыхну вот так все время.

Здоровяк густо и раскатисто захохотал.

— Я большой приверженец сна. Один малый, когда я попал в армию, мне посоветовал так: «Милю бежишь, — милю отдыхай». Точно как про меня сказано. — Его розовое лицо стало серьезным. — Тебе что-то снилось.

— М-м?

— Какой-то нехороший сон. — Мужчина за рулем в первый раз посмотрел на Чарльза. У него были грубые и резкие, словно высеченные тяжелой рукой, черты лица, короткий и сильный нос, полные и всегда готовые раздвинуться в улыбке губы, а взгляд глаз под светлыми бровями — прямым и ясным. — Ты что-то бормотал, какие-то звуки, словно ты чем-то огорчен.

— Я не помню, что мне снилось, — ответил Чарльз, надеясь закончить этот разговор.

Гигант усмехнулся и стал смотреть на дорогу впереди.

— У меня раньше тоже так было. Но я стал приказывать своему мозгу, нацеливал его, и в конце концов научился запоминать. Каждое утро я лежал в постели, пока не вспомню. У меня были иногда первоклассные сны, такие стоит помнить. — Чарльз ничего не ответил, и несколько минут они ехали в молчании. — Мы так еще и не познакомились, — нарушил тишину великан. — Мне кажется, ты заснул прямо сразу, не прошло и минуты после того, как я тебя посадил.

— Я Чарльз Гэвин.

— А меня зовут Мейлман.

— Вы путешествуете в автомобиле по Мексике? — спросил его Чарльз.

Смех Мейлмана был похож на извержение вулкана.

— Попробуй еще раз, Чарльз. Две попытки каждому клиенту на руки. А клиент всегда прав.

— Вы торговец?

— Был когда-то. Может, меня и сейчас можно так назвать.

Чарльз увидел возможность увести разговор от себя и с готовностью воспользовался ею.

— А что вы в настоящее время продаете?

Снова раздался оглушающий хохот.

— Надежду. Вот мой товар, если можно так сказать.

Чарльз осторожно посмотрел на водителя:

— Вы нечто вроде миссионера?

— Вообще-то, я никогда еще не думал о себе так. Может быть, ты прав. Миссионер без Бога и без церкви. Надежда — моя молитва, а работа — литания. И эту Святую Троицу венчает вроде как моя гордость.

Сначала Мейлман показался Чарльзу неким продолжением своего фургона, шофером, не более того. Потом — незнакомцем, чужим, еще одним представителем того поколения, что несет другим только лишь разочарования и неудачи. Но теперь Чарльз уже не был в этом так уверен.