― Димка подстраховался, оставил копии документов Лехиной сестре. Кто же мог подумать, что спустя столько лет он попадет к Алине, а та принесет его тебе, ― криво усмехнулся. Никто даже и не предполагал, что академик доберется до Олеси, а та, перепуганная, прилетит к нему. Только встретит не Алекса, а Серегу. А потом погибнет. И Алекс был уверен ― академик приложил к этому руку. И смерть для него ― слишком легкое наказание, только время не отмотать назад. Алекс отомстил: за родителей, за Тумановых, за Поляка и искалеченную жизнь своей Синеглазки. Отомстил, только легче не стало. Вместе с дырой в голове академика Алекс продырявил и себя. И теперь ветер свистел внутри, выметая те крохи человечности, что еще оставались.

― Ты не виноват, ― всхлипнула, качая головой. Кого убеждала? ― Не виноват, ― повторила твердо, не позволяя ему ответить. Не оставляя и шанса демонам прошлого. Говорила и каждым словом латала его дыру. Больно и неуклюже, но эта боль отрезвляла. Напоминала, что он еще живой. И что нужен. Ей нужен. ― Папа знал, на что шел. И никто не смог ему помешать. Ты не виноват. Не виноват. Он сам, понимаешь? Он сам искал смерти. И он ее нашел. А ты…ты спас меня, слышишь?

Толкнула кулаком в плечо, отрезвляя.

― Меня и еще многих, кто мог бы пострадать от тех экспериментов. Слышишь? Спас! Ты не убийца! Ты самый лучший! Слышишь! И мне плевать, что было. Плевать, какое ты носишь имя. Ты это ты. Ты нужен мне настоящий, понимаешь?! ― Сорвалась на крик. ― И я люблю тебя, черт бы тебя побрал! И не смей…никогда больше не смей так говорить…не смей…

Алекс смотрел на свою девочку, раскрасневшуюся, с твердой решимостью в потемневших глазах, и чувствовал себя самым счастливым. Потому что она верит в него. Потому что чувствует его боль, как свою. Потому что любит, несмотря ни на что.

― Люблю, ― выдохнул ей в губы и тут же завладел ими, целуя.

Поцелуй был долгим. Их языки сплетались в мучительно медленном танце страсти, оглаживая и слизывая кровь с искусанных губ.

Алекс уложил Айю на спину, раскрыл одеяло, наслаждаясь видом ее обнаженного тела. Ласкал взглядом. Пальцами сжимал темные горошины сосков, не сводя с ее груди полубезумного взгляда. Он хотел ее. Войти до упора уже возбужденным членом. Ощутить огонь ее желания. Ловить ее всхлипы. И двигаться. Неистово. Доводя свою девочку до оргазма. Он хотел и не двигался, только перекатывал между пальцами ее соски.

Она потянулась к нему сама.

― Сними, ― дернула за водолазку. Алекс стянул ее через голову, отшвырнул за спину и тут же поймал блестящий слезами взгляд Айи. Замер, выжидая. Давая ей время привыкнуть к нему вот такому: изрезанному, изорванному и залатанному шрамами.

― Лешка… ― ладонями накрыла его грудь со шрамом после торакотомии[1]. ― Сердце мое…

Потянула его на себе, губами касаясь линии шрама. Выбивая дыхание каждым прикосновением. Ничего не видя сквозь странный туман.

Только когда поймал ее перепуганный взгляд, опомнился. А она провела подушечкой большого пальца по его щеке, стирая его…слезы?

― Тебе больно?

Он мотнул головой, потому что онемел. Рванулся к ней, сминая ее губы.

Они снова занимались любовью. Жадно, торопливо. А когда они смогли нормально дышать, еще долго просто лежали, слушая сердцебиение друг друга. Снова одно на двоих

__________________________

[1]Хирургическая операция, заключающаяся во вскрытии грудной клетки через грудную стенку для выполнения хирургических вмешательств на легких, сердце или других органах, расположенных в грудной клетке.

32

Конец апреля.

Глеб Рощин дочитал последнюю строчку и взглянул на лежащего рядом белобрысого мальчугана. Тот спал, тихо посапывая и сжимая маленькими пальчиками палец Глеба. Рощин отложил детскую книжку в яркой обложке и, поцеловав малыша в макушку, осторожно вытянул палец из цепкой хватки мальчугана и прикрыл его мягким пледом. Малыш не шелохнулся, снова сжав кулачок, глубоко вздохнул. Каждый вечер они вдвоём неизменно укладывались в гостиной на разложенном диване, рассматривали картинки на большом экране, а потом Глеб читал сказки, пока малыш не засыпал, так и не дождавшись маму.

— Сладких снов, — шепнул Глеб, поднявшись.

Боль острыми когтями вгрызлась в правую ногу, судорогой стянула мышцы. Глеб пошатнулся, рукой упёршись в бильце дивана, а другой ожесточённо растёр бедро до жжения в ладони. Мышцы расслабились, но боль раскалённой занозой въелась до самых костей. Стиснув зубы, Глеб оттолкнулся от дивана и похромал на кухню, где оставил лекарство, волоча за собой немеющую ногу.

Заветный пузырёк с обезболивающим стоял на обеденном столе с неубранной посудой, оставшейся после праздничного ужина. Рухнув на табурет, Глеб схватил лекарство, высыпал на ладонь две маленьких белых таблетки и проглотил, не запивая водой. Спустя время боль смазалась, ослабила хватку, и Глеб смог перемыть посуду и заварить кофе.

Размешивая в чашке сахар, он думал, где сейчас может быть Алина. Столь позднее (на электронных часах холодильника светилось 23:57) кофепитие давно превратилось в своеобразный ритуал ожидания. С того самого дня, как Алина заявилась к нему с младенцем на руках и просьбой приютить ненадолго. Ненадолго не вышло — Глеб упрямо оставлял их у себя каждый раз, когда Алина собирала вещи, чтобы уйти. Он настолько привязался к маленькому Матвею, которому сегодня стукнуло полгода, что совершенно не представлял своей жизни без его захлёбывающегося смеха и не по-детски серьёзных серо-голубых глазёнок. Глеб научился готовить молочные смеси и менять подгузники; умело переодевал Матвея в любой ситуации; не спал ночами, когда у Матвея начали резаться зубы, носил его на руках, рассказывая всякую ерунду, когда малыша беспокоили колики. Знал наизусть не одну сотню детских сказок, в стихах и прозе, которые приходилось покупать чуть ли не каждый день, потому что Матвей запоминал их всего после первого прочтения; и пересмотрел множество отечественных и зарубежных, старых и новых мультфильмов. Он стал самой настоящей мамой, не забывая заменять Матвею отца. Он ходил с ним гулять: неделю назад они впервые побывали в зоопарке и еще пятимесячный Матвей перездоровался за лапу едва ли не с каждой обезьяной и едва не лишил хвоста старого верблюда. А сегодня, например, научились самостоятельно сидеть. И хоть завалились почти сразу — не беда — зато усесться снова получилось. Самостоятельно.

Жаль только Алина не видела, не пришла пораньше, не позвонила. Напрочь забыла о дне рождения сына. Впрочем, Глеб уже успел привыкнуть, хоть и не понимал, что её гнало прочь от родного ребёнка. Материально они ни в чём не нуждались — Глеб хорошо зарабатывал — крыша над головой имелась, да и полноценная семья вполне могла сложиться, если бы Алина приняла его предложение пожениться. Но она упрямилась и отмалчивалась, когда Глеб начинал допытывать её, чем она занимается. И всё грозилась уйти, если он не перестанет доставать её расспросами. И он переставал, не мог позволить себе потерять Матвея.

Она вошла тихо, но Глеб услышал, как щёлкнул замок и зашелестел пакет. Он вышел в коридор. Алина стояла, притулившись к закрытой створке двойной двери, в щёлку глядя на спящего Матвея.

— С днём рождения, малыш, — тихо произнесла она, повесив на ручку пакет с подарком.

— Кофе хочешь? — предложил Глеб.

— Нет, спасибо, — не поворачиваясь, ответила Алина, сильнее натянув капюшон. — Я в душ и спать, если можно.

— Конечно.

Глеб отступил, пропуская Алину в ванную. Не снимая капюшон, она проскользнула мимо, даже не взглянув на Глеба. Что это с ней? Обычно она раздевалась, едва переступала порог квартиры. И непременно одаривала радушного хозяина какой-нибудь колкостью. А тут вежливая такая и не разулась даже — Глеб не увидел кроссовок, в которых Амина ушла ещё утром.

Она провозилась в ванной дольше обычного, после чего на цыпочках прошмыгнула в спальню напротив комнаты Матвея. Решила не тревожить сына? Это хорошо. Удобнее будет разговаривать, но сперва Глеб вошёл в ванную. Стёкла душевой кабинки не запотели; Глеб потрогал кран душа — тот был закручен до упора, как это обычно делал он сам. После Алины всегда вода слегка подтекала, значит, она не принимала горячий душ, как обычно. Пол сухой и никаких следов, что его вытерли. Глеб провел подушечками пальцев по холодному бортику ванной. Влажная. Интересно, что же она тут делала? Зубная щётка сухая, мочалка мокрая, но мыло осталось запечатанным (Глеб только сегодня купил новый кусок) и бутылки с шампунями и гелями стояли нетронутыми. Выходит, не мылась. Непонятно. Глеб покрутился по комнате и наткнулся взглядом на полотенце, брошенное в корзину с грязным бельём. Утром корзина была пуста. Полотенце мокрое и с одного края испачкано чем-то красным. Кровь. Твою ж мать!

Глеб швырнул полотенце обратно и влетел в спальню. Включил свет. Алина подскочила на кровати.

— Рощин, ты охренел, что ли?! — заорала она, прожигая Глеба разъярённым взглядом.

— Не ори, ребёнка разбудишь, — невозмутимо ответил он, закрыв дверь. Он увидел всё, что хотел. Воспалившаяся царапина на щеке, ещё одна на шее.

— Чего тебе надо?

— Твою рану осмотреть, — кивнул он на припухшую щеку и присел на край кровати. Ногу дёргало и кололо, но он терпел. Сейчас не до его болей.

— Не надо ничего смотреть, — дёрнулась она, когда Глеб взял её за подбородок и повернул расцарапанной щекой к себе. — Рощин, иди спать, — прошипела она, мотнув головой. Но Глеб не отпустил.

— Сиди уже и не брыкайся, — он отодвинул воротник футболки. Длинная багровая полоса тянулась от уха до впадинки на шее. — Где тебя так угораздило?

— Об ветку поцарапалась, — огрызнулась Алина.

Глеб не ответил.

— Хватит уже, — рыкнула Алина, высвободившись из хватки Глеба. — Всё, удовлетворил своё любопытство? Ещё что-то?