И сквозь шум в ушах до меня доносится тихое, на излете его собственного удовольствия:

— Да, кончай для меня, маленькая моя…да…

2

Конец апреля.

Я смотрю на направление в руках и не верю собственным глазам. Врачиха, злобная карга в дизайнерских очочках, недвусмысленно намекнула, что мне лучше аборт, потому как зачем такой как я ребенок. Это же довесок. Она даже не сказала, выплюнула — довесок. А у самой на столе фотка таких славных бутузов. Интересно, их она тоже довесками называет? Я так и спросила, а она только зыркнула из-под своих очков и направление швырнула. А в бумажке этой черным по белому написано: прерывание беременности по медицинским показаниям. Любопытно, где она их раздобыла — показания эти? На лице они у меня написаны, что ли? Впрочем, догадаться, откуда ветер дует совершенно несложно. Наверняка, родительница подсуетилась. У нее же везде все схвачено. Все, что не по ее, карается расстрелом. Или арестом, как минимум.


Прислонившись к стене у входа, задираю голову, жмурясь от ослепительного весеннего солнца. Конечно, врачиха права: сейчас распрощаться с учебой минимум на два года — это катастрофа. Потому что потом все придется начинать сначала, если удастся. А если нет — кому я буду нужна с младенцем на руках, если сама я тоже никому не нужна? Это сейчас мне удается сводить концы с концами, чтобы доказать драгоценной родительнице, что я и без ее опеки справлюсь. Благо учеба у меня бесплатная, плюс стипендия и зарплата «Скорой». На жизнь кое-как хватает.

А что будет, когда я рожу? Денег понадобится втрое больше, а времени совершенно не будет. Да и ребенка куда девать? Выходит, права врачиха: как ни крути, а аборт действительно единственный выход. Но тошно-то как. Да и…ребенок же…маленький… Кладу руку на живот, тяжело вздохнув. Он же уже там…живет, растет. И вот так взять и убить, потому что мамаша у него никому не нужная дура?

Глаза щиплет, и я зажмуриваюсь крепко-крепко, загоняя поглубже ненужные слезы. Поговорить бы сейчас с кем-нибудь. Услышать простой человеческий голос. Почувствовать себя нужной хоть кому-то, но нет у меня никого. Только Леська.

Вспомнив о подруге, воодушевляюсь. Леська мудрая, посоветует что-нибудь обязательно. Дрожащими руками одергиваю пиджак, выуживаю из кармана брюк мобильный телефон и набираю номер.

— Лесь, я беременна, — с ходу заявляю я, едва в динамике звучит бархатистое «алло».

В трубке — тишина. Я мельком гляжу на дисплей — не разъединилось ли. Нет, связь в порядке.

— Лесь? — зову осторожно, переживая, не хватил ли там подругу инфаркт.

— Паша в курсе? — резкий вопрос заставляет поморщиться.

Паша…Вот уж кому знать не положено. Родительницы с лихвой хватит. А в том, что она уже в курсе — я даже не сомневаюсь.

— Я сама только узнала, — спускаюсь с крыльца двухэтажного здания университетской поликлиники. — Плохо мне стало на лекции. Богдановна отправила в медпункт, а там отравление заподозрили. А оно и не отравление вовсе. На аборт вот направили.

— А ты что? — продолжает сыпать вопросами подруга.

— А я вот обратно на лекции иду. Через полчаса семинар по внутренней медицине. Доклад читать, — вздыхаю тяжело. Не люблю я эти семинары с докладами, гораздо интереснее руками работать, а не из пустого в порожнее переливать.

— У Корзина?

Нет, определенно с подругой разговора сегодня не выйдет. Допрос какой-то, ей-богу.

— У Василича, ага, — соглашаюсь, петляя между учебными корпусами. Терпкий еловый аромат щекочет ноздри, вызывая приступ тошноты. Достаю платок, зажимаю нос. Тошнота застревает противным комком в горле, но позволяет дышать. Ускоряю шаг, сворачиваю к главному корпусу. Идти на семинар совершенно не хочется — бессмысленное это занятие. Но Корзин приглашенную звезду обещал, светило хирургии. И доклад как раз по профилю «звезды». — Он сегодня нам светило обещал. Надо сходить.

— Да ну их, этих светил, — отмахивается Леська. — Тебе сейчас покой нужен, так что слушай сюда. Профессора я беру на себя, а ты немедленно мчишь к нам! Я приеду часа через полтора, и мы все решим: куда идти, кому звонить и что делать. Поняла?

— Угу, — только и остается что согласиться. С Леськой попробуй поспорить — на ноги весь город поставит, а своего добьется. И как это у нее удается — загадка.

— И не вздумай без меня что-то предпринимать! Все, отбой! — командует подруга и отключается.

А я смотрю на потухший дисплей с усмешкой. Резвая Леська, однако.

— Профессора я беру на себя, — передразниваю суровый тон подруги.

Хотела бы я посмотреть, как та будет отмазывать меня у профессора. Леська без проблем могла заболтать любого. И я до сих пор не могу взять в толк, что Леся, будучи успешным адвокатом, забыла в медицинском университете. А она и не признается, отделываясь лаконичным: «это личное».

Звонок телефона застает врасплох. Гляжу на дисплей, уже предчувствуя неладное. Так и есть — родительница звонит.

— Да, мам, — выдыхаю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Ты где? — жестко в ответ. По телу пробегает нервная дрожь. Всегда так, стоит ей вломиться в мое мирное существование.

— В универе, мама, где же еще, — вздохнув, отвечаю. У главного входа прислоняюсь плечом к белой колонне и смотрю в синее небо. Рыжее солнце нещадно палит, словно календарь уже давно перевалил экватор лета, хотя только май вот-вот вступит в свои права. — У меня лекция…

— А почему ты до сих пор не в клинике? — похоже, изумление у матери неподдельное. Надо же. У нее так редко проявляются хоть какие-то эмоции, напоминающие, что она все же человек, а не холодная бездушная машина, каким-то странным стечением обстоятельств названная моей матерью.

— А что мне там делать? — изображаю из себя саму невинность. Если она шпионит за мной (а она шпионит, тут уж никаких сомнений), то пусть сама и признается. А от меня ей откровений не дождаться. Ни слез, ни истерик, ни тупого послушания. Устала. Хотя страшно до жути. Если она захочет — сожрет меня и не подавится. И всех, кто окажется в опасной близости.


— Не дерзи мне!

— Да что ты, мамочка, даже не думала. Как можно? — вздыхаю, пропуская мимо ушей ругательства матери. Пусть получит удовольствие, мне не жалко. Расстегиваю верхнюю пуговку блузки. От жары все плывет перед глазами и душно, сил никаких.

— Значит так, — холодный тон, в котором от прежнего раздражения не осталось и следа. Какое самообладание — просто поразительно. — Я заеду за тобой после лекции. Съездим в клинику, а потом домой. Так что не вздумай удрать.

— А я не собираюсь ни в какую клинику, мамочка. И домой я тоже не намерена возвращаться, — парирую, стараясь дышать глубже. Но все размывается, становится зыбким, того и гляди — пропадет, растворится. Черт, как же плохо!

— Погуляла и хватит, — доносится голос матери. — Или ты забыла о нашем уговоре?

Как же, забудешь такое. А ведь я до последнего верила, что мне удастся вырваться из-под ее контроля. И замуж я хотела. За Пашку. А теперь не хочу. Ничего не хочу. Хотя нет, воды глоток не помешал бы. И боль пульсирует в висках. Распускаю хвост, облегченно выдыхая. Глоток воздуха оседает горечью на языке, и приступ тошноты скручивает внутренности.

— Айя? — встревоженный голос доносится откуда-то сбоку. Пьянящий, опаляющий как стакан коньяка. Этот голос я узнаю из тысячи, хотя слышала его лишь однажды. Но той ночи мне не забыть, как и обладателя мягкого баритона с жесткими переливами. От него у меня по коже расползаются колкие мурашки, а тело обжигает лавой. И оно, тело, напрочь отказывается мне подчиняться. Резко оборачиваюсь. Слишком резко. Мир покачивается и я, качнувшись вместе с ним, падаю в сильные мужские руки.

3

Конец апреля.

Алекс дьявольски опаздывал. Серега уже весь телефон оборвал. На заводе тоже нервничают, сроки горят, а таможня оборудование держит, хотя прежде никаких проволочек не возникало. И, конечно же, кроме него разрулить все некому. А он за сорок минут если сто метров проехал — это просто чудо. Будь проклят этот город с его ненормальным движением!

Справа выныривает самоубийца на спортивном байке как раз, когда Алексу удается выбраться из тисков «пробки». Он ударяет по тормозам, чудом не задев мотоциклиста.

— Сука, найду — ноги вырву! — орет, уже не сдерживая злость. К черту! Осточертело все! — Захотелось тебе полихачить — не под моими колесами, придурок.

Алекс тут же набирает номер, длинные гудки сменяются отборным матом, а потом резким:

— Говори быстро, я очень занят, — рычит в трубку Игнат.

Усмехается и коротко излагает свою просьбу. Нет, сегодня вытягивать с того света никаких шумахеров Алекс не намерен. На сегодня у него другие, более приятные планы. При мысли о вечере и грядущем свидании Алекс довольно скалится, предвкушая, как минимум, шикарный минет. К себе на свидание он приглашал исключительно профессионалок, доставляющих удовольствие без лишних сантиментов.

— Что, очередную горячую штучку подцепил? — не сдерживается друг от колкости.

— Скорее, чуть не убил, — хмыкает Алекс, — и не штучку даже. А мне как-то на нары не улыбается, знаешь ли. Дел и тут по горло.

— Понял. Я брякну патрульным, пылу твоему гонщику поубавят.

— Спасибо.

— Спасибо не булькает. И да, завтра вечером у нас, не забыл?

— Помню я, помню, — улыбается шире, слыша в трубке очередную порцию мата и гулкий стук, сменившийся короткими гудками.

Игнат как всегда в своем репертуаре — муштрует своих оперов и днем, и ночью.

Алекс тормозит на светофоре, отсчитывает секунды, постукивая по рулю. Красный переключается на зеленый, и он сворачивает на перекрестке. Въезжать в центральные ворота не стал, заезжает со стороны поликлиники — там обычно посвободнее, да и до главного корпуса института ближе. Паркуется на свободном месте, выбирается из машины, попутно набирая Серегу, и тут же сбрасывает вызов, увидев ее. В жар бросает одним махом, будто окунули в чан с кипятком, как в сказке про Конька-Горбунка, вот только спасения ждать не от кого. А жар плавит тело, напрягает мышцы, скручиваясь нестерпимым желанием в паху.