— Если ты еще что-то хочешь сказать, то говори быстрее и уходи.

— Хочу, — подтвердил он, — я хочу сказать, что я все для тебя сделаю, чего бы это мне ни стоило. Ты не должна меня бояться. Ради тебя, Агнес, я все готов отдать, даже свою жизнь!

— Или взять чужую, — добавила она.

Джек молча проглотил ее слова, о которых Агнесса пожалела, потому что немного погодя он грубо произнес:

— Кстати, девочка, если ты так уж боишься меня, почему не закрылась на ключ? Ведь такой мерзавец, как я, запросто может войти и обесчестить тебя. Ты что, не подумала об этом?

Агнесса покраснела.

— Я забыла…

— Так в следующий раз не забудь, а то я подумаю, что ты сама не прочь побыть со мной наедине! — сказал он и покинул комнату.

Она до последней минуты не верила, что он уйдет, а когда он все-таки ушел, бросилась к двери и заперла ее, хотя было ясно, что он не вернется.

Она не лгала, и, поспешно достав бумагу и чернила, принялась писать письмо Орвилу. Ни словом не обмолвившись о приезде Джека, умоляла позволить ей вернуться, говорила, что все осознала, раскаивается, тоскует, очень любит…

И очень хочет домой.

ГЛАВА VI

Орвил засиделся в кабинете до позднего вечера. Не так уж много было работы, просто его часто отвлекали размышления, мало относящиеся к тому, чем он занимался. В конце концов он отложил бумаги в сторону и дал волю мыслям. Он позволил им некоторое время свободно течь, не одергивая себя и не прерывая, а мысли его все последние дни были заняты лишь одним, точнее, одной. Агнесса, Агнесса, почему же ты оказалась такой? И даже не оказалась, а была, была всегда, просто не стоило, наверное, закрывать глаза на некоторые вещи. Он чувствовал непреодолимую потребность разобраться во всем и одновременно — ясное понимание того, что сделать это сейчас не удастся. Он сам сказал Агнессе: нужно время. Но сам он не хотел ждать.

Поднявшись, открыл шкаф, достал почти полную бутылку коньяка, рюмку и налил себе немного. Если это не поможет ему сейчас, то, по крайней мере, не повредит. Он продолжил свои размышления. В чем, собственно, состоит совершенное Агнессой преступление? Неблагодарность? Но мужчина обязан заботиться о женщине, если любит ее, и ничего не должен требовать взамен. Кроме любви? Значит, он наказал ее за то, что она любила другого и притворялась? Любила ли? Никаких доказательств тому он не получил: то, что она делала, само по себе подтверждением не являлось, мотивом ее поступка вполне могло служить и милосердие, и жалость, и доброта. Агнесса никогда не была бессердечной. Да будь человек последним на земле грешником, Орвил не был уверен, что сам в такой ситуации не подал бы ему глоток воды. Да, именно так, несмотря на все обвинения Джека в его, Орвила, адрес. Орвил задумался: были ли они врагами? Как ни странно, пожалуй, нет. Ни один из них не чувствовал себя в этой ситуации пораженным, и ни один — победителем. Орвил позволил себе легкую усмешку: у него мелькнула мысль о том, что человек такого склада, как Джек, наверное, единственным доказательством истинной любви женщины признает физическую связь, тогда как для него, Орвила, достаточно будет обстоятельств, казалось бы, куда более безобидных. Конечно, приходя в дом к своему бывшему любовнику, Агнесса говорила нежные слова и обменивалась с Джеком взглядами, дающими надежду. А он, ее муж, об этом не знал. Орвил вцепился в обитые черной кожей подлокотники кресла. Быть может, это была и не ревность, а просто боль? Боль души — что может быть страшнее? Они все, наверное, испытывали это, ни один из троих не был счастлив. Орвил подумал: интересно, что бы чувствовал Джек, если б Агнесса вернулась к нему? Торжество победы над ним, Орвилом? Злорадство? И понял, что нет. Этот человек напоминал ему бездомную полудикую собаку, которая огрызается в ответ на пинки прохожих, злобно защищаясь, но сама, усталая и голодная, не нападает и не соперничает ни с кем. Добившись своего, Джек просто забыл бы о нем. Орвил вздохнул. Равнодушие. Вот бы научиться!.. Хотя, пожалуй что, уже поздно.

Орвил наполнил рюмку. Да, они хорошо жили с Агнессой до сего времени — ему не в чем упрекнуть ее, она была любящей женой и матерью. Орвил вспомнил, какой веселой Агнесса казалась прошлым летом, ни за что нельзя было заподозрить, что она думает о другом; может, она и в самом деле о нем не вспоминала? Собственно, не сама она разыскала Джека, он ее позвал! И что это меняет? Орвил поймал себя на желании найти оправдания для Агнессы и встряхнулся. Он солгал, сказав, что найдет другую женщину, ему не нужна была другая. Но и Агнесса, такая, какой она оказалась, нужна не была: Орвил явственно ощущал, как ослабели ее чары. Она перестала быть для него совершенной женщиной. Его женщиной, потому что она его обманула. Орвил вспомнил, что говорил по этому поводу Джек: да, пожалуй, его объяснение годилось, ведь и верно, не очень-то хорошо с ним тогда обошлись, но все-таки дело было совсем не в этом… Духовная измена… Нет, он никогда бы не смог поступить с Агнессой так, как она поступила с ним. Его не устраивало такое положение вещей: когда двое любят друг друга, и один из них что-то скрывает или лжет. И все же душа его не отторгла ее совсем. Он не разлюбил ее, и именно поэтому было так больно.

Орвил беззвучно рассмеялся. Он вспомнил, как Джек предложил однажды выпить вместе, сказав, что есть повод. Теперь можно было бы согласиться, только сейчас, пожалуй, наступил черед отказываться для Джека.

В дверь тихо постучали, так тихо, что Орвил сначала подумал, что это ему только кажется. Он надеялся, что все домашние если еще не спят, то, по крайней мере, разошлись по своим комнатам. Ему не хотелось никого видеть и, тем более, с кем-либо говорить.

— Войдите, — сказал он, когда стук повторился.

— Это я, папа. — Джессика вошла, держась обеими руками за тяжелую дверь. — Можно к тебе?

— Что тебе нужно? — против обыкновения не очень приветливо произнес Орвил. — Уже поздно, иди спать.

— Я на минутку, — ответила девочка. Она, вероятно, рисовала: кисти рук были отмыты от красок, но чуть пониже локтя виднелись два засохших пятнышка, зеленое и синее.

Орвил смотрел на свою приемную дочь, которая, видимо, не собиралась уходить, не сказав ему того, что хотела. Он вспомнил, как почти два года назад она сидела здесь, в кабинете, у него на коленях и болтала с ним. В тот день он привез в дом Рея… Орвил видел, как изменилась Джессика: выросла; повзрослела, если такое выражение было применимо к ее еще столь детскому возрасту. За зиму загар ее побледнел, и ее продолговатое личико и тонкие руки стали еще нежной. Орвил всегда удивлялся, каким необыкновенно чистым и открытым был ее взгляд, весь облик; он усмехнулся с недобрым чувством: вот, а еще говорят, что она похожа на этого…

Как-то сложится судьба такой распахнутой миру души? Хотя это всего лишь начало: со временем ее облик, отраженный в зеркале жизни, исцарапанном и разбитом безжалостными ударами, может исказиться до неузнаваемости. Орвил вспомнил «перерождение» разочарованной, отчаявшейся Лилиан и тут же подумал, что Джессика должна быть сильнее. В этой девочке было много таинственной тишины, могущей обернуться громом. Раньше он, пожалуй, сказал бы «музыкой».

Орвил удивился: странно, но когда он смотрел на Джека, то ясно видел его сходство с Джессикой и Джессики с ним, но когда глядел на девочку, то не находил почти никаких одинаковых черт. Иногда она казалась такой далекой и совсем чужой не только ему, Орвилу, но и тем, кто был ей родным по крови. Словно посреди знойного лета выпал вдруг белый холодный снег… И с Джерри они совсем-совсем разные, ни за что не скажешь, что брат и сестра. Орвилу часто и с неприятным чувством приходилось наблюдать, как люди, впервые увидевшие их семейство, при взгляде на Джессику начинали незаметно для себя озираться, словно искали кого-то еще. Агнессе-то не надо было оглядываться, этот кто-то, по-видимому, всегда незримо присутствовал рядом, вернее, в ее сердце. Он был с ними, между ними…

Женщины — непонятные существа, Бог или Дьявол, кто их породил — и кто их поймет!

Он опять посмотрел на девочку: конечно, трудно позабыть связь, если существует такое вот живое воспоминание!

Он здорово разбередил свою душу, он сейчас не хотел рассуждать здраво, он опирался лишь на свои чувства, а чувствовал, в основном, только обиду и боль.

— Говори, что тебе нужно, — так же сурово повторил Орвил, не предлагая девочке сесть.

— Мисс Кармайкл надо с тобой поговорить, — сказала Джессика, — ты сможешь приехать завтра?

— Мисс Кармайкл? Зачем?

— Она не сказала мне. Она хотела поговорить с мамой, но я ответила, что мама уехала, но можешь приехать ты.

— Ладно, Джесси, — сказал Орвил, — приеду. Иди к себе. Я хочу побыть один.

Джессика замялась: ей хотелось еще поговорить или хотя бы просто посидеть рядом. После внезапного отъезда матери, с которой у нее были доверительные отношения, и непонятной остраненности временно замкнувшегося в себе Орвила она ощущала тревожную тоску одиночества, что усугублялось некоторыми предположениями Рея и случайно услышанными обрывками болтовни слуг.

— Папа, а можно я останусь ненадолго?

Орвил ничего не ответил. Впервые он почувствовал неприязнь к девочке. Джессика была милым, ласковым ребенком, и ему было стыдно, но он ничего не мог поделать с собой. Впрочем, Агнессу он тоже считал непорочной душой, а она… Все ждут от него помощи, сочувствия, поддержки, нимало не заботясь и даже не задумываясь о том, что у него творится в душе.

Внезапно Орвил решился. Сейчас или никогда. Все равно это нужно будет когда-нибудь сделать, но раньше он, по правде говоря, не думал, что у него хватит духу. Он предлагал Агнессе, но она отказалась. Что ж, самое трудное, как всегда, достается ему.

— Джессика, — начал он, — если ты хочешь поговорить… Знаешь, я тоже хочу это сделать. Не знаю, правильно поступаю или нет, но больше не могу держать это в себе.