— А я немного поправилась, — пробормотала она, затягивая тесемки. Ткань была сильно поношена, потерта, один сапог прогрызли мыши, а полусгнившая шнуровка рвалась в руках, но Агнесса не унывала: — Починим!

Она сама вычистила костюм щеткой, спешила, возясь с ним, дрожала от волнения, словно боялась не успеть. Потом внезапно понюхала ткань: та пахла чем-то полузабыто-родным, она словно бы впитала в себя воздух прожженной солнцем степи. А ведь костюм подшивала тогда Терри, служанка Аманды, эти самые стежки были сделаны ее рукой. Господи, какое неумолимое это прошлое! Нет, нужно, все-таки непременно нужно когда-нибудь вернуться в те края, не может быть, чтобы там не осталось ничего знакомого! Как же влечет ее то незабываемое место, в котором она провела всего лишь одно-единственное лето из двадцати пяти лет своей жизни! Точка отсчета, начало судьбы…

Агнесса сильно разволновалась, и было в том волнении что-то нестерпимо отчаянное.

После, облачившись, подняла кверху распущенные волосы, но не удержала их, и они хлынули на плечи и спину каштановым водопадом. Она повернулась к вошедшему Орвилу… Он никогда еще не видел Агнессу такой порывисто-грациозной, с удивительно юным взглядом. В зеленых глазах ее промелькнули ведьмины искры, и изумленному Орвилу показалось, что ей едва ли исполнилось семнадцать лет!

— Идем, Орвил! — звенящим голосом произнесла она и как на крыльях слетела с лестницы.

Пока Агнесса, нетерпеливо заправляя волосы под шляпу, верным шагом направлялась в глубь золотых аллей, на заднем дворе седлали коня.

Вывели Консула. Жеребец был крупный, сильный и даже с виду упрямый и злобный. Вороные бока его, подрагивая, лоснились в лучах солнца.

Агнесса не сразу приблизилась к нему; казалось, решимость ее покинула.

Орвил крепко держал коня за узду у самой морды, а другой рукой на всякий случай подтягивал повод сбоку. Предупрежденный конюх стоял наготове с хлыстом.

Агнесса, с рассеянной улыбкой глянув в окаменевшее в напряжении лицо Орвила, — сосредоточенность ее ушла внутрь — вставила ногу в стремя и, ухватившись за край седла, вскочила на спину коня, который тут же, всхрапывая, повел ушами и переступил с ноги на ногу.

— Ты слишком легка для него, — озабоченно заметил Орвил.

— Я женщина, — негромко произнесла Агнесса, — вот что ему может не понравиться.

— Отпускаем; мистер Лемб? — спросил конюх.

— Да, Олни, рискнем.

Они отпустили лошадь; некоторое время она стояла под всадницей неподвижно, словно бы примеряясь к ней.

— Красивая посадка у миссис, — заметил Олни.

— Да, — подтвердил Орвил, — настоящая амазонка. «И верно, — решил он, — Агнесса сидит в седле словно влитая; спина прямая, плечи расправленные, а голова чуть приподнята; все: руки, ноги всадницы, спина, шея коня, — линия в линию, словно одно неразъединимое целое…»

«А все-таки, это безумство!» — промелькнула запоздалая мысль. На его памяти было несколько случаев, когда женщины из общества вели себя подобным образом, но это случалось или от несчастья, или от глупости, и окружающие воспринимали их именно так. Здесь же явно было что-то другое. Орвил сомневался, может ли один и тот же человек быть высокоморальным и нарушать мораль. Те известные ему дамы не имели годовалых детей, о которых стоит подумать, прежде чем решить переломать себе ребра в лихой затее. Но ведь Агнесса безумствует, а он позволяет ей это. Почему? Возможно, она хочет таким образом как-то стряхнуть с себя напряжение последних дней, хоть на несколько минут выйти из наскучившего образа и сыграть другую роль? Видно, она из породы тех птиц, которых нельзя долго держать взаперти, иначе, вырвавшись вдруг на волю, они способны переломать себе крылья. Конечно, он мог бы ей запретить, и она — он знал — послушалась бы, но тогда нечто не вышло бы наружу, осталось в душе темным пятнышком. Каприз? А может, самовыражение? Но у нее есть рояль, музыка… сколько раз она сама говорила об этом. Какой же непонятной, непредсказуемой бывает иногда его жена!

Агнесса пустила лошадь шагом, неторопливо оглаживая ее. Накануне вечером Агнесса принесла Консулу угощение, ласково говорила с ним, стараясь заслужить его расположение и доверие, но, очевидно, для того, чтобы конь почувствовал ее даже равной себе, нужно было именно сейчас при соприкосновении двух существ доказать, на что ты способна.

Консул заартачился. Агнесса ощутила сбой в ритме скачки, когда он пошел рысью. Видно, она в самом деле была слишком легка для него. Агнесса как могла сжала колени, крепче взяла повод, стараясь дать почувствовать животному твердость руки, но она страшилась резких движений, и лошадь, поняв это, наперекор начала рваться в стремлении встать на дыбы.

— Осторожнее, Агнесса! Повод, миссис, сильнее повод! — разом закричали мужчины.

Все оказалось бесполезным: в следующий миг Агнесса, выброшенная из седла резким толчком, распласталась на дорожке.

Но того, что случилось потом, никто предвидеть не мог: опережая крики ужаса и тревоги, Агнесса вскочила на ноги (она упала удачно, даже не сильно ушиблась), подбежала к коню, повод которого уже поймал Олни, и с легкостью птицы взлетела в седло. У нее не хватало физической силы, значит, конь должен был почувствовать волю всадницы, величие ее духа и отваги. Она совершила ошибку, допустив в свое сердце страх, теперь придется труднее.

— Как же это делается? — прошептала она.

Все происходило будто во сне. Агнессе вдруг показалось, что и Орвил, и Олни, и высокие желтолистные деревья, и уходящая вдаль аллея, и солнце, и этот день — весь крохотный мир может запросто уместиться в ее воображении. И страх ушел, она стала удивительно спокойной, ее движения отточенными и верными. И Консул пошел ровным шагом, и словно сама вечность двигалась с ним в такт.

Возможно, ничего такого и не было, просто лошадь, закапризничав в первый миг, успокоилась — все-таки она была объезжена, или Агнесса сумела попасть наконец в волну настроения или в ритм движений коня, но победа всецело присуждалась ей.

Осмелев, она решилась на большее: конь, управляемый женской рукой, с размаху взял препятствие, другое, потом, загарцевав, развернулся к дому. И только тут Агнесса заметила стоящих возле крыльца людей. Лизелла с Джерри на руках, Полли, Джессика, Рейчел застыли в изумлении, и даже в глазах Рея Агнесса прочитала нечто среднее между завистью и восхищением.

— О, мама! — воскликнула наконец Джессика, всплеснув руками, и в этом жесте отразились все ее чувства. Она не раз видела верхом на Консуле Орвила и привыкла к этому зрелищу, но созерцать скачущую на коне мать, мать, которую она ежедневно видела в домашней обстановке, всегда одетую в платье, всегда спокойную (исключение составляла, пожалуй, лишь игра на рояле — как раз непривычно темпераментная, неистово виртуозная), — это было настолько изумляюще и прекрасно, что у девочки не находилось слов.

«Воистину, — подумал Орвил, — сегодня мир открыл Агнессу в новом качестве».

А она, пройдя с улыбкой полководца, выигравшего одно из важнейших сражений, сквозь толпу домашних и слуг в дом, вдруг прислонилась к плечу Орвила и раз рыдалась.

— Агнесса, любимая!

Разом лишенная воли, поникшая, она бессильно повисла на его руке.

— Не плачь, успокойся, ты переволновалась. Идем, тебе нужно лечь и отдохнуть. Лизелла!

Потом Агнесса выпила чаю, прилегла, ощутив в теле приятное расслабление.

Орвил, выпроводив всех из комнаты, помог ей раздеться, а после сел рядом, поглаживая ее переливчатые волосы, и долго молчал, думая о чем-то своем.

Вечером Агнесса вспомнила, что забыла дать Рейчел указания на счет завтрашнего дня. Она прошла к кухне; в полуоткрытую дверь лился яркий свет — еще топилась плита. И слышался разговор: прислуга собралась на кухне отдохнуть после дневных хлопот.

Агнесса хотела войти, но задержалась, встала, прислонившись к стене: до сего времени ей ни разу не доводилось подслушивать беседу служанок. Искушение было велико, тем более, как она поняла, речь шла о случившемся днем.

— Нужно было подумать, прежде чем выделывать такое, — говорила Рейчел. — У мистера Лемба только что умерла сестра — и без того нервы на пределе. Не к лицу ей эти барские капризы — она не взбалмошная женщина,

В ответ послышался высокий голос Лизеллы:

— Вы не совсем правы, мисс Хойл. Я думаю, ничего тут страшного нет, напротив, это было так замечательно красиво!

Ей тут же поддакнула Полли.

— Вам красиво! — Рейчел. — Вам все глупое красиво! У вас, конечно, тоже ветер в голове, а мысли только о парнях (Полли хихикнула). Я вам о чем толкую: неосторожно это, бездушно (Агнесса задрожала). Видели б вы лицо мистера Лемба, век не забыть!

Агнесса вспомнила побледневшее лицо мужа в тот момент, когда она вылетела из седла, и подумала: «Верно, Рейчел права».

— Но хозяин сам позволил ей, — возразила Лизелла.

— Позволил! — Рейчел досадливо и словно с вызовом громыхнула чем-то. — Да он ей, будьте уверены, все что угодно позволит! Я-то здесь давно работаю, еще при старых господах… Могу кое-что объяснить. Мисс Вирджиния умерла, старый хозяин очень горевал, а мистер Орвил вовсе не передать! Кто уж тут был виноват, Бог судья, но что правда правда: мистер Рэймонд мисс Джинни в черном теле держал, как и детей, — строгость была неимоверная. Но уж что здесь происходило после смерти мисс Джинни! Стены дрожали: мистер Орвил чуть отца на части не разорвал, никогда прежде и после не кричал так, а лицо у него было такое, как сегодня, когда хозяйка упала. Для мистера Лемба ее потерять — не переживет он этого.

— Ну уж! — фыркнула Полли. — Вы скажете! Лошадь объезженная, это Олни сказал. Так что миссис не убилась бы! Да и ездит она, оказывается, будь здоров как; Олни сказал, им всем вместе взятым фору даст, где только и научилась!

— Не о том я. Вам не понять — еще молоды, дурехи!

Наступило молчание. Агнесса с трудом перевела дыхание. Она очень хорошо представляла кухню и тех, кто находился в ней: две девушки — негритянки (высокая, стройная Лизелла, всегда опрятная, с неизменной наколкой на голове; Полли, пониже, не такая смышленая и серьезная, как подруга, но тоже прекрасная работница) и с ними Рейчел — белая женщина, невзрачная, маленькая и худенькая, внешность которой противоречила традиционным представлениям о кухарках.