Он впервые произнес вслух подобные слова, они звучали очень естественно, искренне, просто: так, словно созревая в его душе, ждали своего часа, своего мига, этой, только этой женщины.

— Я люблю тебя! Люблю!

Потом они вышли в гостиную, где ждала Джессика, уже одетая и причесанная, а также Керби и Лизелла.

— Прошу вас, мэм, — сказала служанка, — все готово.

— А мы с тобой, — обратился Орвил к девочке, — пойдем посмотрим краски, которые я тебе обещал. Они в твоей комнате.

Джессика взвизгнула от восторга, и они с Орвилом, взявшись за руки, поспешили в детскую.

Лизелла же провела госпожу в ванную комнату. Агнесса забралась в теплую воду — это доставило ей большое удовольствие. Когда они с Джессикой жили в прежнем доме, то купались в большом тазу, предварительно грея воду на плите.

Ей и не снилась подобная роскошь — ванна, в которой можно было лежать, чуть ли не плавать.

После купания Лизелла закутала Агнессу в огромное полотенце, тщательно высушила ее волосы и, вооружившись щипцами для завивки и расческой, спросила, какую прическу сделать.

К завтраку явилась Лилиан Хантер. Филлис забежала попрощаться с Агнессой, ей нужно было ехать домой. Подруги расстались с сожалением, договорившись переписываться.

Лилиан Хантер была мрачна.

Орвил сам вывел Джессику в столовую и усадил напротив сестры.

Во время завтрака Лилиан сидела очень прямо; на Агнессу она не смотрела совсем, зато Джессику разглядывала долго. А девочка не замечала ничего; лишь однажды, поймав пристальный взгляд незнакомой дамы, спросила:

— А вы что, будете жить с нами?

Лилиан не ответила, а Агнесса сказала строго:

— Джесси, не разговаривай за столом.

Орвил молчал, прекрасно все понимая, и не удивился, когда после завтрака сестра предложила ему уединиться для разговора.

— Я пойду позанимаюсь с Джессикой, — сказала Агнесса Орвилу и подала дочери руку. — Идем, дорогая.

Орвил и Лилиан прошли в гостиную. Лилиан остановилась у окна, глядя на улицу. Потом повернулась к брату. Ей исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она старше. На висках уже пробивалась седина, на лице виднелись морщинки, особенно заметные, когда она предавалась раздумьям, а мысли ее с каждым днем становились все тяжелее и горше. Орвил вспомнил, как в раннем детстве они с сестрой, случалось, бегали по этим комнатам наперегонки, редко, правда, потому что отец не любил детской возни и шума.

— Я все знаю, — сказала Лилиан. — Я не думала, что ты скроешь от меня…

— Мне, собственно, нечего скрывать, — ответил Орвил, спокойно перенося ее пристальный взгляд.

— Ты должен был мне рассказать обо всем, Орвил. Я не могу тебе простить, — глухо проговорила она.

— Я тебя ничем не обидел, Лили. Объясни, что ты имеешь в виду.

— То, что у этой женщины есть ребенок! Внебрачный! И об этом я узнаю последней, причем от чужих людей!

Орвил промолчал.

— А я еще рассказываю всем, какая она скромная, честная девушка, хотя и бедная! Теперь людям есть над чем посмеяться — и поделом мне! Пусть я никогда не была хороша собой, но ты-то, по-моему, привлекательный мужчина, Орвил, тебе не составило бы труда найти достойную невесту. Я всегда хотела, чтобы ты поскорее женился, чтобы жизнь твоя устроилась окончательно, но ты, ты… женился на какой-то…

— Подожди, Лилиан! — прервал он ее. — Ты можешь говорить что угодно, твои чувства я понимаю, но не позволю тебе одного — оскорблять Агнессу, тем более что ты совсем не знаешь ее! Ты не можешь считать ее бесчестной только потому, что услышала сплетню!

Лилиан, выслушав, подошла к нему, села, положив руки ему на плечи, и сказала неожиданно мягко:

— Ты же совсем мальчик, Орвил.

Он рассмеялся.

— Я не мальчик: через два года мне исполнится тридцать лет.

— Но для меня ты всегда останешься младшим братом, неразумным ребенком. Ну скажи, зачем нужно было спешить?

— Прости, Лили. Я в самом деле не сообщал тебе о ребенке, потому что знал: ты будешь против. Не хотел огорчать тебя. Думал, после ты примешь это как неизбежное. И поверь, я не задумывался над тем, спешу или нет. Мне просто хотелось поскорее назвать эту женщину своей.

— Я знаю, Орвил, — вздохнула Лилиан. — Ты бы не смог завести себе просто любовницу, как это делают другие.

— Агнесса бы не стала моей любовницей и ничьей бы не стала. Повторяю, она порядочная женщина.

— Это мы слишком порядочны, Орвил. И потому уязвимы.

Орвил удивился: раньше Лилиан никогда не говорила ему таких вещей.

— Возможно, — сказал он. — Что ж, нас так воспитали. Но я думаю, это не плохо.

— Не знаю, — продолжала Лилиан, — приносит ли счастье праведная жизнь. Этим ведь пользуются другие: честностью, благородством, бескорыстием…

Нехорошее предчувствие посетило Орвила: значит, Лилиан стало совсем плохо, раз она решилась столь откровенно говорить с ним.

— Ну, я-то не был таким уж праведником! — ответил он, стараясь перевести все в шутку и отвлечь сестру от мрачных размышлений. — Вспомни хотя бы мое бегство!

Лилиан опять вздохнула.

— А я? Кому я делала зло? Была послушная, тихая… Родители всегда больше любили тебя: отец мечтал только о сыне, а мама — потому что ты был живее, сообразительнее, привлекательнее; чем я. — Орвил никогда бы не подумал, что Лилиан в тридцать четыре года по-прежнему столь остро переживает свои детские обиды. — Я старалась быть всегда и во всем хорошей, как и учили, а результат?.. Кларк… Ты помнишь Кларка?

— Конечно, помню.

Орвил знал эту историю. Лилиан исполнилось двадцать четыре года, она была застенчива, некрасива и к тому времени уже не совсем здорова. Она не имела поклонников, и знакомые втайне считали, что судьба Лилиан решена. А потом вдруг ею заинтересовался юный прожигатель жизни, стройный красавчик Кларк Хантер. Орвил не знал, почему Лилиан, умная, рассудительная девушка, оказалась падкой на явную ложь. Очевидно, как позднее думал он, человеку, а тем более женщине, бывает трудно отказать себе в надежде на счастье, пускай даже призрачное. Лилиан, ослепленная иллюзиями, приняла предложение Кларка; после свадьбы как-то вдруг расцвела, даже похорошела и, несмотря на серьезную болезнь, сумела родить сына, названного в честь деда Рэймондом. Однако вскоре все кончилось: Кларк был из тех, кто лишь позволяет себя любить; и Лилиан раздражала его, и ребенок… в лучшем случае Кларк не обращал на них внимания. Лилиан осталась одна в своей спальне; днем Кларк если и появлялся дома, то всячески унижал и оскорблял жену, называя уродиной и старухой или же угрозами добивался того, что только и нужно было ему от нее: денег. Лилиан, воспитанная деспотичным отцом, молча сносила издевательства (все открылось намного позже), ни разу никому не пожаловалась. После смерти Рэймонда Лемба Кларк стал как будто добрее, и когда Лилиан получила свою часть наследства, принялся потихоньку уговаривать ее переписать по крайней мере половину имущества и денег на его имя. Неизвестно, что случилось бы дальше, но как раз в это время в Айронвуд приехал Орвил. Узнав о намерениях Кларка, он очень доходчиво объяснил сестре, чего не следует делать. В результате наследство было записано на имя Рея, сына Лилиан, и Кларк до самой своей смерти тихо ненавидел Орвила. Вскоре он погиб столь же бесславно, как и жил, — в какой-то пьяной драке.

— Мне с самого начала было отказано в любви. И зачем я только родилась!

В глазах женщины засветились слезы. Лилиан никогда так не говорила, она всегда была очень выдержанной; Орвил знал, что ее слезам можно верить, она не плакала даже в критические минуты, и раз не сдержалась сейчас, значит, дела совсем плохи.

Орвил ласково обнял сестру.

— Не говори так, пожалуйста, Лили. Я всегда тебя любил, ты же знаешь. И мама с отцом тебя любили, неправду ты говоришь. Потом у тебя есть сын. Кстати, как он? Ты не привезла его с собой…

— У него школа… Он и так учится неважно…

Когда Лилиан заговорила о сыне, лицо ее стало совсем расстроенным.

— Он все такой же сорванец?

— Хуже. Он мой ребенок, но… Господи, Орвил, он все время врет и мне, и всем вокруг. Хитрит, а в последнее время стал ужасно дерзким. И в школе та же картина. Прямо не знаю, что делать!

— Это пройдет, Лили. Просто возраст такой. Все мальчишки в восемь лет неугомонны.

— Нет, ты не понимаешь. Тем, кого он боится, вредит исподтишка, а кого нет… Смотрит на меня глазами Кларка и говорит гадости. Как будто душа Кларка вселилась в ребенка, чтобы продолжать мучить меня на этом свете. Однажды я даже ударила его; потом в себя не могла прийти. Знаешь, мне в голову пришли вдруг страшные мысли: я подумала, что если высеку Рея, то отомщу Кларку. О Господи, да что со мной?! — Она закрыла лицо руками.

Орвил подумал о том, что лучше бы Лилиан не молчала в свое время: теперь бы ей не хотелось выместить на сыне запоздалую злость! Хотя… кто сможет изменить жизнь человека, кроме него самого!

— Лили, милая, — произнес он, — поверь мне, все будет хорошо. И почему бы тебе не переехать сюда? Это же наш общий дом.

— Нет-нет, и оставь это. Я не стану вмешиваться в жизнь твоей новой семьи, — очень сухо проговорила она и освободилась из объятий брата; минутный порыв прошел, самообладание вернулось к ней.

— Тогда отправь Рея к нам на каникулы. Я постараюсь помочь тебе. И не надо мстить Кларку, мертвым не мстят, он уже получил свое.

Лилиан, как видно, колебалась.

— Нет, — сказала она, — я не пришлю к тебе Рея. Вообще-то я так и хотела сделать, но теперь…

— Ты зря, Лили. Пусть приедет. И ему не будет скучно подружится с Джессикой.

— Я сказала, нет! — Перед ним была прежняя решительная Лилиан. Когда, в какие моменты своей судьбы она сменила кротость на ожесточенную решимость, Орвил не успел уловить.

— Напрасно.

— Нет. Только вот…— Лилиан замялась. — Если со мной случится… что-нибудь, — тихо произнесла она, — я хотела тебя просить… Ты возьмешь к себе Рея? Ты позаботишься о нем?