Я тотчасъ позвалъ къ себѣ служителя, ѣздившаго со мною въ моихъ путешествіяхъ и знавшаго связь мою съ Элеонорою. Я поручилъ ему развѣдать въ тотъ же часъ, если можно, каковы были мѣры, о которыхъ говорилъ мнѣ отецъ. Онъ возвратился послѣ двухъ часовъ. Секретарь отцовскій ввѣрилъ ему за тайну, что Элеонора должна была на другой день получить приказаніе выѣхать. Элеонора изгнанная! воскликнулъ я, изгнанная съ позоромъ! она, пріѣхавшая сюда единственно для меня! она, которой растерзалъ я сердце, которой слезы видѣлъ я безъ жалости! Гдѣ же преклонила бы она голову, несчастная, скитающаяся, и одна въ свѣтѣ, котораго уваженія я же лишилъ ее! Кому повѣдала бы она свою скорбь! Я скоро рѣшился. Я подкупилъ человѣка, который ходилъ за мною: расточалъ предъ нимъ золото и обѣщанія. Я заказалъ почтовую коляску къ шести часамъ утра, замышлялъ тысячу предположеній для моего вѣчнаго соединенія съ Элеонорой; я любилъ ее болѣе, нежели когда нибудь. Все мое сердце снова обратилось къ ней; я съ гордостью представлялъ себя покровителемъ ея; я алкалъ прижать ее въ мои объятія; любовь во всемъ могуществѣ своемъ возвратилась въ мою душу. Я ощущалъ въ головѣ, въ сердцѣ, въ чувствахъ лихорадку, которая обуревала мое существованіе. Если бы въ эту минуту Элеонора рѣшилась на разрывъ со мною, я умеръ бы у ногъ ея, умоляя остаться при мнѣ.

Разсвѣтало; я побѣжалъ къ Элеонорѣ, Она еще не вставала, за тѣмъ, что всю ночь провела въ слезахъ; были еще глаза ея заплаканы и волоса въ безпорядкѣ. Она увидѣла меня съ удивленіемъ. Вставай, сказалъ я ей, поѣдемъ. Она хотѣла отвѣчать. Поѣдемъ, повторилъ я: имѣешь ли на землѣ иного покровителя, иного друга, кромѣ меня. Объятія мои не одно ли твое прибѣжище? Она упорствовала. У меня причины важныя, прибавилъ я, причины мнѣ личныя. Ради Бога слѣдуй за мною; я увлекъ ее насильно. Дорогою осыпалъ я ее ласками, прижималъ ее въ сердцу, на всѣ вопросы ея отвѣчалъ одними поцѣлуями. Наконецъ сказалъ я ей, что, замѣтивъ въ отцѣ моемъ желаніе разлучить насъ, я почувствовалъ, что не могу быть счастливъ безъ нея, что хочу посвятить ей всю мою жизнь и соединиться съ нею всѣми возможными узами. Благодарность ея была сначала безмѣрна; но вскорѣ разсмотрѣла она противорѣчія въ разсказѣ моемъ. Силою убѣдительности вырвала она изъ меня истину; радость ея исчезла, лицо покрылось мрачнымъ облакомъ.

— Адольфъ, — сказала она мнѣ, - вы сами себя обманываете — вы великодушны, вы мнѣ жертвуете собою потому, что меня преслѣдуютъ; вы думаете, что въ васъ дѣйствуетъ любовь: въ васъ дѣйствуетъ одна жалость.

Зачѣмъ она произнесла сіи бѣдственныя слова? Зачѣмъ повѣдала мнѣ тайну, которой никогда бы я знать не хотѣлъ? Я старался успокоить ее; быть можетъ, и успѣлъ; но истина проникла мою душу: движеніе было остановлено; я былъ твердъ въ моей жертвѣ; но я не былъ отъ того счастливѣе, и уже во мнѣ была мысль, которую я снова принужденъ былъ таить.

Глава шестая

Доѣхавъ до границы, я написалъ къ отцу. Письмо мое было почтительно, но въ немъ отзывалась горечь. Я досадовалъ на него, что онъ скрѣпилъ мои узы, думая разорвать ихъ. Я объявлялъ ему, что не покину Элеоноры, пока не будетъ она прилично устроена и будетъ нуждаться въ моей помощи. Я умолялъ, чтобы дѣятельною враждою своею, онъ не вынуждалъ меня быть навсегда къ ней привязаннымъ. Я ждалъ его отвѣта, чтобы знать на что рѣшиться. «Вамъ двадцать четыре года, — отвѣчалъ онъ мнѣ: — не буду дѣйствовать противъ васъ по праву власти, уже близкой предѣла своего и которой никогда я не обнаруживалъ: стану даже, по мѣрѣ возможности, скрывать вашъ странный поступокъ: распущу слухъ, что вы отправились по моему приказанію и по моимъ дѣламъ. Рачительно озабочусь содержаніемъ вашимъ. Вы сами скоро почувствуете, что жизнь, избранная вами, не пристала вамъ. Ваше рожденіе, ваши дарованія, ваша фортуна готовили васъ въ свѣтъ не на званіе товарища женщины безъ отечества и безъ имени. Ваше письмо мнѣ доказываетъ уже, что вы недовольны собою. Помните, что нѣтъ никакой выгоды оставаться въ положеніи, отъ котораго краснѣешь. Вы расточаете напрасно лучшія лѣта вашей молодости, и сія утрата не возвратится».

Письмо отца пронзило меня тысячами кинжаловъ: я сто разъ твердилъ себѣ то, что онъ мнѣ говорилъ, и сто разъ стыдился жизни своей, протекающей во мракѣ и въ бездѣйствіи. Я предпочелъ бы упреки, угрозы; я поставилъ бы себѣ въ нѣкоторую славу противоборствовать, и почувствовалъ бы необходимость собрать силы свои для защиты Элеоноры отъ опасностей, ее постигающихъ. Но не было опасностей: меня оставляли совершенно свободнымъ; и сія свобода служила мнѣ только къ перенесенію съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ ига, которое я, казалось, избралъ добровольно.

Мы поселились въ Баденѣ, маленькомъ городкѣ Богемскомъ. Я твердилъ себѣ, что, разъ возложивъ на себя отвѣтственность участи Элеонориной, я долженъ беречь ее отъ страданій. Я успѣлъ приневолить себя, и заключилъ въ груди своей малѣйшіе признаки неудовольствій, и всѣ способы ума моего стремились созидать себѣ искусственную веселость, которая могла бы прикрывать мою глубокую горесть. Сія работа имѣла надо мною дѣйствіе неожиданное. Мы существа столь зыбкія, что подъ конецъ ощущаемъ тѣ самыя чувства, которыя сначала выказывали изъ притворства. Сокрываемыя печали мои были мною отчасти забыты. Мои безпрерывныя шутки разсѣявали мое собственное уныніе; и увѣренія въ нѣжности, коими ласкалъ я Элеонору, разливали въ сердцѣ моемъ нѣжное умиленіе, которое почти походило на любовь.

По временамъ воспоминанія досадныя осаждали меня. Когда я бывалъ одинъ, я предавался припадкамъ тоски безпокойной: я замышлялъ тысячу странныхъ предпріятій, чтобы вдругъ вырваться изъ сферы, въ которой мнѣ было неумѣстно. Но я отражалъ сіи впечатлѣнія, какъ тяжелые сны. Элеонора казалась счастливою; могъ ли я смутить ея счастіе? Около пяти мѣсяцевъ протекло такимъ образомъ.

Однажды я увидѣлъ Элеонору смущенною: она старалась утаить отъ меня мысль, ее занимавшую. Послѣ многихъ просьбъ она потребовала отъ меня обѣщанія не противиться рѣшенію, принятому ею, и призналась, что графъ П… писалъ къ ней. Тяжба его была выиграна. Онъ вспоминалъ съ признательностью услуги, ею оказанныя, и свою десятилѣтнюю связь. Онъ предлагалъ ей половину фортуны своей, не съ тѣмъ, чтобы соединиться съ нею (соединеніе было уже дѣломъ невозможнымъ), но на условіи, что она броситъ неблагодарнаго предателя, ихъ разлучившаго. Я отвѣчала, сказала она мнѣ, и вы угадаете, что я отвергла предложеніе. Я слишкомъ угадалъ ее, я былъ тронутъ; но я въ отчаяніи отъ новой жертвы, принесенной мнѣ Элеонорою. Не смѣлъ я однакоже представить никакого возраженія: всѣ попытки мои въ этомъ отношеніи были всегда такъ безплодны!… Я вышелъ, чтобы обдумать, на что рѣшиться, мнѣ ясно было, что наши узы должны быть разорваны. Онѣ были прискорбны мнѣ, становились вредными ей: я былъ единственнымъ ей препятствіемъ въ новомъ пріобрѣтеніи пристойной чреды и уваженія, рано или поздно послѣдующаго въ свѣтѣ за богатствомъ. Я былъ единственною преградою между ею и дѣтьми ея. У меня въ собственныхъ глазахъ не было оправданія. Уступить ей въ этомъ случаѣ было бы уже не великодушіе, но преступная слабость: я обѣщалъ отцу своему быть снова свободнымъ, когда уже не буду нуженъ Элеонорѣ. Наконецъ, настало для меня время вступить на поприще, начать жизнь дѣятельную, пріобрѣсть нѣкоторыя права на уваженіе людей, оказать благородное употребленіе моихъ способностей. Я возвратился къ Элеонорѣ. Мнѣ казалось, что я непоколебимо утвержденъ въ намѣреніи принудить Элеонору не отвергать предложеній графа П… и объявить ей, если нужно будетъ, что уже во мнѣ нѣтъ къ ней любви. Милый другъ, сказалъ я ей, можно нѣсколько времени бороться съ участью своею, но должно наконецъ покориться ей: законы общества сильнѣе воли человѣческой; чувства самыя повелительныя разбиваются о роковое могущество обстоятельствъ. Напрасно упорствуемъ, совѣтуемся съ однимъ сердцемъ своимъ: рано или поздно мы осуждены внять разсудку. Я не могу удерживать васъ долѣе въ положеніи, недостойномъ равно и васъ, и меня: я не могу того позволить себѣ ни для васъ, ни для самого себя. По мѣрѣ словъ моихъ, которыя произносилъ я, не глядя на Элеонору, я чувствовалъ, что мысли мои становились темнѣе, и рѣшимость моя слабѣла. Я хотѣлъ завладѣть опять своими силами; я продолжалъ голосомъ торопливымъ: я всегда останусь вашимъ другомъ; всегда сохраню къ вамъ глубочайшую нѣжность. Два года связи нашей не изгладятся изъ памяти моей; они пребудутъ навсегда лучшею эпохою жизни моей. Но любовь, восторгъ чувствъ, сіе упоеніе невольное, сіе забвеніе всѣхъ выгодъ, всѣхъ обязанностей, Элеонора, уже не существуютъ во мнѣ. Я долго ожидалъ отвѣта, не подымая глазъ на нее. Наконецъ взглянулъ. Она была неподвижна: она созерцала всѣ предметы, какъ будто не различая ни одного. Я схватилъ ея руку; она была холодна. Она меня оттолкнула. Чего хотите отъ меня? сказала она. Развѣ я не одна, одна въ мірѣ, одна безъ существа, мнѣ внимающаго? Что еще сказать хотите? Не все ли вы мнѣ уже сказали? Не всему ли конецъ, конецъ безвозвратный? Оставьте меня, покиньте меня: не того ли вы желаете? Она хотѣла удалиться, она зашаталась; я старался поддержать ее; она безъ чувствъ упала къ ногамъ моимъ; я приподнялъ ее, обнялъ, привелъ въ память.

— Элеонора, — вскричалъ я, — придите въ себя; придите ко мнѣ; люблю васъ любовью, любовью нѣжнѣйшею. Я васъ обманывалъ, хотѣлъ предоставить вамъ болѣе свободы въ выборѣ вашемъ.

Легковѣріе сердца, ты неизъяснимо! Сіи простыя слова, изобличенныя столькими предъидущими словами, возвратили Элеонору въ жизни и къ довѣренности. Она заставила меня повторить ихъ нѣсколько разъ: она, казалось, вдыхала ихъ съ жадностью. Она мнѣ повѣрила: она упоилась любовью своею, которую признавала нашею; подтвердила отвѣтъ свой графу П…, и я увидѣлъ себя связаннымъ болѣе прежняго.

Спустя три мѣсяца, новая возможность перемѣны показалась въ судьбѣ Элеоноры. Одинъ изъ поворотовъ обыкновенныхъ въ республикахъ, волнуемыхъ раздорами, призвалъ отца ея въ Польшу и утвердилъ его въ владѣніи имѣнія. Хотя онъ и едва зналъ дочь свою, по третьему году увезенную во Францію матерью ея, но пожелалъ имѣть ее при себѣ. Слухъ о приключеніяхъ Элеоноры глухо доходилъ до него въ Россіи, гдѣ онъ провелъ все время изгнанія своего. Элеонора была единственною наслѣдницею его. Онъ боялся одиночества, хотѣлъ для себя родственной попечительности: онъ занялся исключительно отысканіемъ пребыванія дочери своей, и когда узналъ о немъ, приглашалъ ее убѣдительно пріѣхать къ себѣ. Ей нельзя было чувствовать истинную привязанность въ отцу, котораго она не могла вспомнить. Она понимала однакоже, что ей надлежало повиноваться. Такимъ образомъ она обезпечивала судьбу дѣтей своихъ большою фортуною и сама входила снова на степень, съ которой низвели ее бѣдствія и ея поведеніе. Но она мнѣ объявила рѣшительно, что не иначе поѣдетъ въ Польшу, какъ со мною. Я уже въ тѣхъ лѣтахъ, сказала она мнѣ, въ которыя душа раскрывается къ новымъ впечатлѣніямъ! Отецъ мой для меня незнакомецъ. Если я здѣсь останусь, другіе окружать его охотно; онъ такъ же будетъ счастливъ, Дѣтямъ моимъ придется имѣніе графа П… Знаю, что вообще осудятъ меня, почтутъ дочерью неблагодарною и безчувственною матерью; но я слишкомъ страдала, я уже немолода, и мнѣніе свѣта мало владычествуетъ надо мною. Если въ моемъ рѣшеніи и есть жестокость, то вамъ, Адольфъ, винить себя въ этомъ. Если бы я могла довѣрить вамъ, можетъ быть, и согласилась бы на разлуку, которой горечь была бы умѣрена упованіемъ на соединеніе сладостное и прочное: но вы рады были бы увѣриться, что я въ двухъ стахъ миляхъ отъ васъ, довольна и спокойна въ нѣдрахъ семейства моего и богатства. Вы писали бы мнѣ но этому предмету письма благоразумныя, которыя вижу заранѣе: они раздирали бы мое сердце; не хочу себя подвергнуть тому: не имѣю отрады сказать себѣ, что жертвою всей жизни своей я успѣла внушить вамъ чувство, коего достойна; по крайней мѣрѣ вы приняли эту жертву. Я уже довольно страдала отъ холода обращенія вашего и сухости нашихъ отношеній: я покорилась симъ страданіямъ, вами мнѣ налагаемыхъ: не хочу вызывать на себя добровольныхъ.