И при виде этой счастливой и сладостной плоти, такой же в любви, как и в материнстве, во мне встрепенулся вдруг дух прежних поколений. Ева, Ева, милый крошка припадает своим розовым ротиком к твоей груди, и я тоже хочу быть твоим любимым ребенком и с твоим молоком испить жизнь. Ева почувствовала в моих зрачках желанье и улыбнулась томным и каким-то далеким взглядом. Старик заснул, борода его запуталась в траве. Он проработал целое утро, как пахарь. И мы были теперь одни, она и я, как Ева и Адам в раю с тяготевшим на них проклятьем.

Я коснулся пальцами конца ее груди. И сказал:

– Видишь, жена, как я хочу тебя!

Но она еще раз улыбнулась своими как бы утонувшими в сиянии дня глазами и тот час же снова принялась играть с Ели. Так понял я, что пора любви еще не наступила.

Я упал на траву, изнеможенный терзанием плоти. От зноя полдня Ева застыла в истоме на траве под золотыми струями своих волос. Легким потом оросилась пепельная тень от листвы, в которой отразилось ее лоснившееся тело. Она поднесла свою грудь к Ели. Он отстранил ее, снова взял и стал сладостно всасывать чудное жирное молоко. А потом замер между ее грудями, и пухлый живот его медленно и трепетно поднимался и опускался. Порой во сне он шевелил губами у груди Евы, и жирная блестящая капля дрожала в ямке на его щеке. Я глядел на эту чудесную группу, нежившуюся от радости под тенью дуба. По другую сторону лужайки высился сурово лес, словно в нем таилась сама вечность.

Глава 25

Старец поучал меня законам природы. Он говорил мне:

– Сажай и сей по указаниям небес и так, чтобы нива твоя простиралась от востока на запад. Ведь каждая планета согласует свой ход с движением солнца.

Он помог мне смастерить борону, острую, как киль корабля. Он посвятил меня в тайну пригодных для обработки веществ: не все вещества безразличия могут быть приложимы для разных работ. И еще надо уметь хорошо разбираться в расположении волокон, в узлах и пучностях, в разнообразных кольцеобразных наслоениях древесины, и, как у дерева есть сердце, вокруг которого оно развивается, так и всякий предмет плотничного ремесла имеет свой остов, который есть его основа. Он сказал мне сурово:

– Скромный деревенский ремесленник, строящий кровлю или прилаживающий доски шкафа, совершает полезное и прекрасное дело, о котором не ведает сам. Благодаря науке измерений, он раскрыл вечный порядок природы. Он уподобился в своей простоте божественным работникам жизни.

Я внимал ему со смирением и показал колыбель и ларь.

– До этого мои руки едва прикасались к молотку.

Он похвалил работу и сказал:

– Ты был бесхитростным и вместе рассудительным мастером. Ты обрел в себе форму и искусство, думая о будущем и необходимом их назначении. Но если бы у тебя было больше опыта, ты не потратил бы на эти несложные предметы столько чудной сердцевины бука.

Собрав обломки и щепки, он обстругал их ножом и придал форму простых и затейливых фигурок.

– Адам, – воскликнула восхищенная Ева. – Разве это не похоже на хищного льва, а это на смирного быка, а вот это, погляди, чем не человечек вроде тебя?

Старец улыбнулся.

– Прежние народы также знали искусство незатейливого изображения. Никто их не учил, но оно таилось в их сердце. Может быть, это – глубокие, извечные образы, которые скрыты в нас, как символы.

Он выдолбил внутренность суковатого корня одного деревца, насыпал туда мелких камешков и закрыл отверстие палкой в виде рукоятки. Камешки глухо звучали, подобно зернышкам в сухой тыкве. Он дал погремушку Ели. Ребенок почуял игрушку и вертел ею, словно скипетром.

Это была пора, когда цвела рябина. Лес украсился красными кистями ярких лесных ягод. И старец научил нас приготовлять снадобья средства и бальзамы. Он знал древнее средство против змеиных укусов. В изобилии были у нас, благодаря его указаниям, шалфей, ромашка, валерьяна, белолист, мята и чабрец. Я удивлялся его многочисленным познаниям, и он мне сказал:

– Ты знаешь больше меня, хотя думаешь, что ничего не знаешь. Всякая наука, которая не есть жизнь, напрасна. Любовь, сделавшая из тебя мастера, помимо меня сделала тебя лекарем. Но благо старцу, проповедующему науку веков.

Он указывал мне, когда мы стояли на равнине, на светлый покров ночных небес, объяснял созвездия и говорил притчи. Мы проникали вместе в иносказательную тайну Зодиака. Весы близились к Скорпиону. Все небо усеялось ожерельями звезд. Я по знакам и сочетаниям линий следил за отблеском человеческих судеб. Борзые, вспененные Кони неслись с разметавшейся гривой вперед. Созвездия катились, подобно колесницам со склонов гор, подгоняемые неистовым Возничим. Портики, арки, искрившиеся колоннады качались над бездной океана. А огромные циркули измеряли площади треугольников, куда низвергались груды звезд. Плавно плыли Лебеди, мирно паслись стада Овнов, яростно оскаливали зубы оранжево-красные Псы и рыжие Рыси. Словно в волшебной стране, вершины гор серебрились снегами, кристально-чистые ручьи омывали долины, цвели блёстками иней и алмазов сады. А Млечный путь, казалось, опоясывал молочной лентой море. Он весь трепетал, дорогая Ева, подобно твоим набухшим персям. Мы были, как бодрствовавшие в ночь на Богоявленье пастухи, и над нами носились трагические и невинные метеоры. Стаи Гончих Собак полыхали, дворцы рассыпались в брызгах искр, колеса и мельницы рассеивали эфир.

Ближе к северу у небосклона под Альдебараном и группой Плеяд вытянул морду, словно мычал, многозвездный Единорог, а с другой стороны приближался Волопас. Недалеко от Дракона выступал коренастый Геркулес и как будто силился раздвинуть пределы мира. А золотой хребет Медведиц грозно изгибался, и лапы их яростно взрывали светящиеся борозды. Глаза наши обратились на юг. Пегас в сапфирных сандалиях шел по синему пути зенита. Альтаир, словно желанная добыча, задыхался в когтях Орла. Ниже, огромный хвост Кита погружался в пространство, как будто подметал дно моря и раздвигал до Козерога и Водолея светящиеся волны ночи.

И я сказал старику:

– Не умолкай, повествуй мне об этих мирах, которые тебе так много говорят. Их необъятность наполняет меня ужасом и восторгом. До тебя я знал только Марс, Венеру, Меркурий, Юпитер и Сатурн.

Он ответил:

– Забудь имена их, и помни об одном, единственном их имени. Все они – живая и вечная вселенная, божественно связанная с часами твоей жизни. Небо и земля, день и ночь и звезды даны тебе, как пышное убранство мира, чтобы жизнь была для тебя наслажденьем, но не числом, свидетельствующим лишь о бесконечной и не прочной нищете. Все остальное – не нужная наука. Пастырь, ведущий свое стадо через равнину под легким мерцаньем последней звезды, которую он называет в сердце своем Звездой Пастуха, знает больше, чем все остальные люди. Он наблюдает небо, чтобы научиться приметами знамениям. Он переносит гармонию и согласованность своей жизни на времена года. Он знает, что неизменные небесные знамения руководят благоденствиями и бедствиями людей. И, познавая эти знамения, он направляет свою жизнь то в ту, то в другую сторону.

От неба, завешанного то низко, то высоко плывущими облаками с лиловым или багряным сияньем, он ждет дождя и бури, града или полуденной истомы. А он ведь, не мудрейший. Я могу в свой черед, если ты желаешь, научить тебя узнавать предзнаменования. Испытуя их, ты будешь совершенствоваться в познаниях и в общении с жизнью планет.

Я слышал шелест страниц Книги Вечности. Сокровенные законы и тайные средства исцеленья мне стали ясны, Я был перенесен в начальную пору, в божественный мир первоначальной алхимии. Словно чья-то десница, вечно плетущая из облаков туманную мглу и нити дождя, осенила землю. Из шелковой ткани, погруженной в свежие водоемы лазурных вод, был соткан узорчатый, ликующий ковер лета. Дивная кисть подбирает изумительные краски, чтобы нарисовать картину бури или непорочную лазурь. А краски эти готовит для нее череда рабочих дней. То погода больна, то пышет здоровьем, и все бывает от тех же далеких причин, которые делают человека то слабым и хилым, то мощным и сильным, и час, чреватый событиями, полон грусти заката или ликованья рассвета.

Глава 26

Но полной мудрости я еще не достиг. Однажды я повел старика в лес и сказал ему:

– Здесь я вырублю деревья. Их тень наводит слишком много грусти на жилище. А потом я отведу русло ручья сюда по обнаженному пространству.

Он ответил мне:

– Не нарушай порядка природы. Она работает для тебя уже целые века. Она одна ведает, где должен протекать ручей и где должны царить густые тени. Ея предначертания – тайны и чудесны. Когда ты устраиваешь по своему малому разуму жизнь, – она согласует со смыслом вселенной движения земли и воды. Зерно не случайно попадает в ямку на землю, – из него вырастает дерево, которое не могло вырасти в другом месте. Небольшой листок, блестя отражением небес и колеблясь от ветра, совершает то, чего ты не выдаешь, но что необходимо для мирового порядка. И не надо задаваться вопросом: подходила ли бы гора больше к тому месту, где теперь залегает долина. Красота вещей в их взаимной согласованности не возрастает от того, что прибавляют к ней люди. Люди прикасаются к природе только, чтоб нарушить ее равновесие: их руки, полные скверны, перемещая влево то, что было направо, посягают на гармонию и таинство. Разрушенный берег оскверняет источник, воздух, ветер, волнующую сладость зари, гармонию растений и птиц. Воздушный эфир и непреложная красота времени не иссякнут никогда. Кто может сказать, что, встречаясь, времена года не чувствуют друг друга? Высокие ветви леса нужны облакам. Спокойная гладь небес, склоненная над оголенной равниной, зависит от иной причины, чем грозовые, скученные облака, завывающие на вершинах гор. Так помни же: небо и земля сопутствуют друг другу, как берег и река, – и облака принимают свои очертания согласно извивам долин и лесов.

Старец повествовал с мудростью бога, пришедшего к людям. Моя широкая ладонь покрывала все его плечо, когда я внимал его поучениям, таким же высоким, как семья дубов, к которым он воздевал руки. Голод и Нужда лежали у его ног и глядели на него человечьими глазами, взволнованные не то значением его слов, не то звуком его голоса. И птицы переставали петь и садились на кончик ветвей. Он любил красоту жизни. Он не считал жизнь долгой и трудной, несмотря на язвы и кровавые рубцы на своих ногах. Она казалась ему окаймленной чудесами дорогой, впереди и позади которой струились лучи божественного света.