Джордж Элиот - Адам Бид

– Драма, которая заставляет друга Артура гордиться тем, что он играет в ней прекрасную роль, – сказал мистер Ирвайн, улыбаясь; увидев, однако ж, что Артур покраснел, продолжал мягче: – Вы знаете, моя роль всегда роль старого хрыча, который не видит ничего удивительного в молодых людях. Я не люблю признаваться, что горжусь своим воспитанником, когда он делает милые вещи, но на этот раз я решился играть роль доброго старичка и поддержу ваш тост в честь Адама. А что, ваш дедушка поддался и на другое дело и согласился взять себе в управляющие почтенного человека?

– О, нет! – сказал Артур, вскочил со стула с нетерпеливым видом и, заложив руки в карман, принялся ходить по комнате. – У него какие-то особенные планы касательно отдачи внаем лесной фермы, и он хочет выторговать известный запас молока и масла для дома. Но об этом я не спрашиваю его, потому что это бесит меня уж чересчур. Кажется, он все хочет делать сам и не желает видеть никого в образе управляющего. Я, однако ж, право, удивляюсь, какая у него энергия.

– Ну, теперь отправимся к дамам, – сказал мистер Ирвайн, также вставая. – Я хочу рассказать матушке, какой великолепный трон приготовили вы для нее в палатке.

– Да, и кстати нам нужно также идти завтракать, – сказал Артур. – Теперь, я думаю, два часа. Начинают бить в медную доску: это зовут арендаторов.

Когда Адам узнал, что должен обедать наверху с большими фермерами, он стал несколько беспокоиться при мысли, что таким образом возвышен над своею матерью и Сетом, которые должны были обедать в нижних коридорах. Но мистер Мильз, буфетчик, уверял его, что капитан Донниторн отдал особенные приказания об этом и очень рассердится, если Адам не будет там.

Адам кивнул головою и подошел к Сету, стоявшему в нескольких шагах от него.

– Брат Сет, – сказал он, – капитан прислал сказать, чтоб я обедал наверху, он непременно желает этого, говорит мистер Мильз; таким образом, это значило бы вести себя дурно, если б я не пошел туда. Но мне не нравится, что я должен сидеть над тобою и матерью, как будто я лучше своей собственной плоти и крови. Тебе, я надеюсь, не будет неприятно это?

– Нет, нет, брат, – сказал Сет, – твой почет есть и наш почет, и если ты получаешь уважение, то достиг его собственными достоинствами. Чем выше я вижу тебя надо мною, тем лучше, пусть только останутся при тебе братские чувства. Это происходит оттого, что ты назначен к лесам, и это только справедливо. Такое место есть место доверия, и теперь ты стал выше обыкновенного работника.

– Конечно, – сказал Адам, – никто, однако ж, не знает еще об этом ни слова. Я ничего не говорил мистеру Берджу о том, что оставляю его, и не хочу говорить об этом никому, пока он не узнает, потому что ему будет это очень неприятно, без сомнения. Все удивятся, увидев меня там, и, очень вероятно, начнут делать различные догадки о причине и делать вопросы, потому что в последние три недели было столько разговоров насчет назначения меня к этой должности.

– Ну, ты можешь сказать, что тебе приказали прийти, не объяснив причины. И это правда. А матушка будет рада и в восторге. Пойдем и расскажем ей.

Адам не был единственным гостем, приглашенным наверх по другим причинам, а не потому только, что он способствовал увеличению доходов. В двух приходах были другие люди, значение которых происходило скорее от должности, нежели от кармана; к числу таких принадлежал и Бартль Масси. В этот жаркий день он шел, прихрамывая, медленнее обыкновенного. Таким образом, Адам оставался позади, когда колокол звонил к обеду, чтоб взойти наверх вместе со своим старым другом. У него не хватало духу присоединиться к семейству Пойзер при публичном случае. Без всякого сомнения, случай быть подле Хетти представится еще в течение дня, и Адам утешал себя этим, не желая подвергаться тому, чтоб его дразнили Хетти: высокий, красноречивый, безбоязненный мужчина был весьма робок и недоверчив в своем ухаживании.

– Ну, мистер Масси, – сказал Адам, когда подошел Бартль, – сегодня я обедаю с вами наверху: капитан приказал.

– А! – сказал Бартль, останавливаясь и держа одну руку назади. – Значит, тут есть что-то особенное, что-то особенное. Не слыхали ли вы, что хочет делать старый сквайр?

– Слышал, – сказал Адам. – Я скажу вам, что знаю, так как я уверен, что вы попридержите ваш язык, если захотите; надеюсь, вы не пророните ни словечка, пока это не станет известно всем, потому что я имею особенные причины не разглашать этого.

– Доверьтесь мне, мой друг, доверьтесь. У меня нет жены, которая стала бы выпытывать у меня что-нибудь, потом побежала бы от меня и давай кудахтать об этом на весь мир. Если вы хотите довериться кому-нибудь, то доверьтесь только холостяку, непременно холостяку.

– Итак, вчера наконец решили, что я буду иметь надзор за лесами. Капитан послал за мною, чтоб предложить мне это, когда я ставил здесь шесты и другие вещи, и я согласился. Но если кто-нибудь наверху станет спрашивать об этом, то не замечайте вопросов и постарайтесь заговорить о чем-нибудь другом. Вы очень обяжете этим меня. Ну, теперь пойдемте, мы, кажется, остались почти последними.

– Не бойтесь, я знаю, что делать, – сказал Бартль, тронувшись с места. – Эти новости будут хорошею приправою для моего обеда. Да, да, мой друг, вы пойдете вперед. Я могу поручиться, что ни у кого в графстве не найдется такого, как у вас, верного глаза для измерений и такой способной к вычислениям головы, да и вас хорошо учили… хорошо учили.

Когда они взошли наверх, то вопрос, который Артур оставил нерешенным, вопрос о том, кому быть президентом и кому вице-президентом, все еще служил предметом жарких прений, так что появление Адама прошло незамеченным.

– Само собою разумеется, – говорил мистер Кассон, – что старый мистер Пойзер, как старше всех здесь в комнате, должен сидеть за столом на первом месте. Недаром же я был буфетчиком пятнадцать лет, уж как же мне не знать всего, что касается обедов.

– Нет, нет, – говорил старый Мартин, – я предоставляю это моему сыну, я уж теперь не арендатор, пусть мой сын займет мое место. И старые люди имели свою очередь, теперь они должны уступить молодым.

– А я так думаю, самый значительный фермер имеет и прав больше самых старых, – сказал Лука Бриттон, не любивший критика мистера Пойзера. – Вот мистер Гольдсворт имеет земли больше всех других в имении.

– Ну, – сказал мистер Пойзер, – скажем лучше, пусть тот займет первое место, у кого самая беспорядочная земля, – тогда кто удостоится этой чести, не будет иметь завистников.

– А, вот мистер Масси! – сказал мистер Крег, который, оставаясь нейтральным в споре, желал только примирения. – Учитель в состоянии сказать вам, на чьей стороне право. Кому занять первое место за столом, мистер Масси?

– Конечно, самому толстому, тогда он не будет отымать места у других, а другой толстяк должен сидеть на конце стола.

Этот счастливый способ окончания спора произвел сильный смех, для этого, впрочем, было бы достаточно и меньшей шутки. Мистер Кассон, однако ж, считал несовместным с своим достоинством и высшими знаниями присоединиться к смеявшимся, пока не оказалось, что указали на него как на второго толстяка. Мартин Пойзер-младший, как толще всех, был избран президентом, а мистер Кассон, как второй толстяк, вице-президентом. Благодаря этому назначению Адам, стоявший в это время на конце стола, был, конечно, немедленно замечен мистером Кассоном, который, будучи до этих пор слишком занят упомянутым вопросом, не заметил появления молодого плотника. Мы знаем, что мистер Кассон считал Адама несколько надутым и важным – по его мнению, господа уж слишком много хлопотали о молодом плотнике; они вовсе не хлопотали о мистере Кассоне, несмотря на то что он был отличным буфетчиком в продолжение пятнадцати лет.

– А, мистер Бид! Вы принадлежите к числу тех, которые шибко идут вперед, – сказал он, когда сел Адам. – Мне помнится, вы прежде не обедали здесь.

– Нет, мистер Кассон, – сказал Адам своим звучным голосом, который могли слышать все, сидевшие за столом, – я ни разу не обедал здесь прежде, но нахожусь здесь по желанию капитана Донниторна и надеюсь, что это никому не будет неприятно.

– Нет, конечно нет, – раздалось несколько голосов, – мы очень рады, что вы здесь. Кто же может быть недоволен этим?

– А вы споете нам после обеда «За горами – за долами». Не правда ли? – сказал мистер Чоун. – Я чрезвычайно люблю эту песню.

– Что вы говорите! – сказал мистер Крег. – Можно ли сравнить ее с какой-нибудь шотландской песнью? Я сам никогда, разумеется, не пою: есть у меня дело и получше этого. Человек, у которого в голове имена и природа растений, разумеется, не может иметь пустого места, чтоб помнить песни. Но один мой троюродный брат, погонщик, имел редкую память на шотландские песни. Правда, ему было не о чем больше и думать.

– Шотландские песни! – сказал Бартль презрительно. – Я так наслышался этих шотландских песен, что мне достаточно на всю жизнь. Они только и годятся на то, чтоб пугать птиц, то есть английских птиц, потому что шотландские птицы, может быть, поют по-шотландски, я этого не знаю. Дайте мальчишкам волынку вместо погремушек, и я отвечаю вам за то, что зерно будет цело.

– Да, есть люди, которые находят удовольствие в том, чтоб ругать то, чего они вовсе не знают, – сказал мистер Крег.

– Шотландские песни все равно что сварливая баба, – продолжал Бартль, не обращая ни малейшего внимания на замечание мистера Крега, – в них беспрестанно повторяется все одно и то же, и ни одна из них не имеет совести остановиться. Всем, кто слышал шотландские песни, кажется, словно они спрашивают о чем-то человека, который глух, как старый Тэфт, и никогда не могут добиться какого-нибудь ответа.

Адаму не было особенно неприятно, что он сидел рядом с Кассоном: с этого места он мог видеть Хетти, сидевшую недалеко от него за другом столом. Хетти, впрочем, даже и не заметила до этих пор его присутствия, потому что все время сердилась на Тотти, которая беспрестанно втаскивала ноги на скамейку, по древнему обычаю, и тем угрожала наделать пыльные следы на Хеттином розовом с белым платье. Только что успевала Хетти сдернуть долой крошечные толстенькие ножонки, как они уж снова были на скамейке, потому что глазенки Тотти, выпученные на большие блюда, были слишком заняты отыскиванием плум-пудинга, и малютка вовсе не сознавала, что происходило с ее ножонками. Хетти вышла совершенно из терпения и наконец, надувшись и насупив брови, почти со слезами на глазах сказала: