– Я рад, что не случилось чего-нибудь худшего и что только это задержало вас дома, – сказал Адам. – Я боялся, не захворали ли вы в первой раз в жизни. И я очень сожалел, что вас не было в церкви вчера.

– Да, мой друг, знаю почему, – сказал Бартль ласково, подходя к Адаму и положив руку ему на плечо, которое приходилось почти в уровень с его головою. – Вам выпал трудный путь. Но я надеюсь, что для вас наступит и лучшее время. Мне надо передать вам новости. Но прежде я поужинаю, потому что голоден, очень голоден. Садитесь, садитесь.

Бартль вошел в небольшую кладовую и вынес отличный домашний хлеб; в этом одном он был расточителен в эти дорогие времена. Он ел хлеб раз в день вместо овсяной лепешки и оправдывал себя в этом, говоря, что школьному учителю необходим мозг, а овсяная лепешка слишком много стремится к костям, а не к мозгу. Потом он вынес кусок сыру и квартовый кувшин, увенчанный пеной. Все это он поставил на круглый сосновый стол, придвинутый к большому креслу в углу у печки; с одной стороны стола находилась корзинка Злюшки, с другой – подоконник с немногими сложенными в кучу книгами. Стол был так чист, словно Злюшка была отличная хозяйка в клетчатом переднике; таков же был каменный пол, и старые резные дубовые шкаф, стол и стулья (которые в настоящее время были бы проданы за высокую цену в аристократические дома, хотя в тот период пауковых ножек и накладных купидонов Бартль приобрел их за бесценок) были настолько свободны от пыли, насколько могли быть все вещи к концу летнего дня.

– Ну же, мой друг, принимайтесь, принимайтесь! Не станем говорить о делах, пока не поужинаем. Никто не может быть умен при пустом желудке. Но, – сказал Бартль, снова вставая с кресла, – я должен подать ужин и Злюшке – провались она! – хотя она и употребит его на то, чтоб напитать этих ненужных щенят. Женщины все бывают одинаковы… У них нет ума, который им нужно было бы питать, таким образом, корм их обращается или на жир или на щенят.

Он вынес из кладовой тарелку с остатками; Злюшка тотчас же устремила на нее глаза и, выскочив из корзинки, принялась лизать с необычайною поспешностью.

– Я уже поужинал, мистер Масси, – сказал Адам, – и посижу так, пока вы будете ужинать. Я был на мызе, а там, вы знаете, ужинают рано – там не любят поздней поры.

– Я не знаю распределения времени там, – сказал Бартль сухо, нарезывая хлеб и не пренебрегая коркой. – В этот дом я хожу редко, хотя и люблю мальчиков, да и Мартин Пойзер человек хороший. Для меня в этом доме слишком много женщин, а я ненавижу звук женских голосов: они всегда или жужжат или пищат, жужжат или пищат. Мистрис Пойзер покрывает разговор своим голосом, как дудка; что ж касается молодых девушек, то мне смотреть на них – все равно что смотреть на водяные куколки… ведь я знаю что из них выйдет… жалящие комары… да, жалящие комары. Вот, выпейте-ка элю, мой друг, он налит для вас.

– Нет, мистер Масси, – сказал Адам, которому причуды своего старого друга казались сегодня серьезнее обыкновенного, – не будьте так жестоки к существам, которых Бог создал быть нашими спутницами в жизни. Рабочему человеку было бы плохо жить без жены, которая должна смотреть за домом и пищей и вносить в дом чистоту и спокойствие.

– Вздор! Может ли умный человек, подобный вам, верить в такую нелепую ложь и говорить, будто женщина вносит в дом спокойствие? Это одна выдумка, потому что женщины существуют, и надобно же найти для них какое-нибудь дело. Поверьте, все под луной, что только должно быть сделано, мужчина может сделать лучше женщины, разве только родить детей, да и в этом-то деле на женщину, право, жаль смотреть, лучше, если б это было предоставлено мужчинам. Поверьте, женщина будет вам печь пирог каждую неделю всю свою жизнь, и никогда не узнает, что, чем краснее печь, тем меньше нужно времени для печенья. Поверьте, женщина будет варить вам похлебку каждый день в продолжение двадцати лет и никогда не подумает о том, чтоб вымерить настоящую пропорцию муки и молока… немного больше или меньше, по ее мнению, ничего не значит… вот похлебка и выходит по временам нехороша; если она дурна, то тут виновата мука, или молоко, или вода. Посмотрите на меня: я сам пеку хлеб, и между всеми моими хлебами в продолжение целого года нет никакой разницы, но если б у меня в доме была еще какая-нибудь женщина, кроме Злюшки, то я должен был бы только молить Бога при каждом печении о том, чтоб он дал мне терпение, если б хлеб нехорошо поднялся. Что ж касается чистоты, то мой дом чище всякого другого в общине, хотя половина домов набита женщинами. Мальчик Билля Бекера приходит помочь мне как-нибудь утром, и мы без всяких хлопот в час вычистим все, на что женщине понадобится три часа, да все это время она будет посылать вам под ноги ведра с водой и расставит по середине пола на целые полдня каминную решетку и кочерги, так что вы и ноги разобьете о них. Не говорите мне, что Бог создал эти существа, чтоб быть нашими спутницами в жизни. Может быть, действительно он создал Еву для того, чтоб она была спутницей Адама в раю: там не приходилось портить кушанья, там не было другой женщины, с которой можно было бы кудахтать и делать неприятности; да и то вы знаете, что за беду она сделала при первом удобном случае. Но это мнение нечестивое, небиблейское, будто женщина есть благодать для мужчины в настоящее время; после этого вы можете сказать, что змеи и осы, свиньи и дикие звери также благодать, между тем как они зло, принадлежащее к нашему испытанию, зло, которого человек имеет законное право избегать, сколько может, в этой жизни, в надежде освободиться от него навсегда в будущей… в надежде освободиться от него навсегда в будущей.

Бартль до того разгорячился и разгневался во время этой тирады, что даже забыл о своем ужине и употреблял нож только для того, чтоб стучать рукой по столу. Но к концу речи удары сделались столь резки и часты и голос столь гневен, что Злюшка почувствовала себя обязанной выскочить из корзинки и неопределенно залаять.

– Молчать, Злюшка! – заворчал Бартль, обращаясь к ней. – Ты точно все другие женщины: всегда сунешься с своею речью, не узнав прежде, в чем дело.

Злюшка снова возвратилась в свою корзинку, униженная, а ее господин продолжал ужинать в молчании, которое Адам не хотел прерывать: он знал, что старик будет в лучшем расположении духа, когда поужинает и закурит трубку. Адам очень часто слышал, как он говорил таким образом, но все-таки не был знаком с прошлой жизнью Бартля настолько, чтоб знать, основывалась ли его точка зрения на семейную жизнь на опыте. Касательно этого предмета Бартль был нем; даже было тайной, где он жил прежде последних двадцати лет, в продолжение которых, к счастью крестьян и ремесленников окрестной страны, он поселился между ними как их единственный школьный учитель. Если решались обратиться к Бартлю с некоторого рода вопросом по этому предмету, то учитель всегда возражал: «О, я видел много мест… я долгое время был на юге»… и жители Ломшейра скорее готовы были спросить о каком-нибудь особенном городе или селении в Африке, нежели на «юге».

– Ну, мой друг, – сказал наконец Бартль, наполнив себе вторую кружку эля и закурив трубку, – ну, теперь мы поболтаем. Но скажите мне прежде, не слышали ли вы особенных новостей сегодня?

– Нет, – сказал Адам, – нет, сколько мне помнится.

– А, это содержится в тайне, это содержится в тайне, кажется. Но я узнал об этом случайно, и новость может касаться вас, Адам, в противном же случае я подумаю, что не умею различить квадратный фут от кубического.

Здесь Бартль несколько раз затянулся громко и быстро, серьезно смотря в это время на Адама. Нетерпеливый болтливый человек не думает, что может поддержать огонь в трубке, куря спокойно и верно; он всегда дает ей почти потухнуть и потом наказывает ее за такую небрежность. Наконец он сказал:

– Сачелля разбил паралич. Я узнал об этом от мальчика, посланного в Треддльстон за доктором, сегодня утром раньше семи часов. Ему уж далеко за шестьдесят, вы знаете; он уж едва ли перенесет это.

– Ну, – сказал Адам, – я думаю, приход больше обрадуется, нежели опечалится о том, что он должен слечь. Он был человек самолюбивый, злостный, переносчик при всем том, никому им не сделал столько вреда, как самому старому сквайру. Впрочем, порицать за это нужно самого же сквайра: такого глупого человека он сделал управляющим по всем частям, и только для того, чтоб сберечь издержки и не иметь порядочного управителя, который надзирал бы за имением. И он потерял больше от дурного управления лесами, я в том уверен, нежели сколько могли бы стоить ему два управителя. Если Сачелл отправится, то надобно ожидать, что его место займет человек лучше его, но все-таки я не вижу, каким образом это обстоятельство может касаться меня.

– А я так вижу это, а я так вижу это, – сказал Бартль, – а кроме меня еще другие. Капитан скоро будет совершеннолетним – это вам так же хорошо известно, как и мне, и надобно ожидать, что у него теперь будет больше голоса в делах. А я знаю, да и вы также знаете желание капитана касательно лесов, если б только представился благоприятный случай к перемене. Он при всех говорил, что сделал бы вас управителем лесов завтра же, если б только это было в его власти. Вот и Карроль, буфетчик мистера Ирвайна, слышал, как капитан говорил это пастору несколько дней назад. Карррль заглянул к нам, когда мы собрались и курили трубки в субботу вечером у Кассона, и рассказал об этом; а если кто-нибудь скажет о вас доброе слово, то пастор всегда поддакнет, за это я вам поручусь. Я могу вам сказать, что у Кассона было довольно говорено об этом деле, и некоторые, правда, бросали и каменьями в вас. Ведь если ослы примутся петь, то вы знаете, что выйдет за музыка.

– А мистер Бердж слышал, как вы говорили обо мне? – сказал Адам. – Или его не было там в субботу?

– Нет, он ушел еще до прихода Карроля, а Кассон – вы знаете, он всегда знает все лучше других, – настаивал на том, что управление лесом следовало бы поручить Берджу. «Человек зажиточный, – говорил он, – который около шестидесяти лет все возился с строевым лесом, Адам Бид мог бы точно так же действовать под его руководством, да и трудно предположить, чтобы сквайр назначил такого молодого парня, как Адам, когда есть под рукой люди и старше и лучше его». Но я сказал ему: «Это прекрасное замечание с вашей стороны, Кассон. Ну, Бердж – человек, который сам должен покупать лес для себя; неужели вы отдадите леса в его руки и позволите, чтоб он торговал в свою пользу? Вы, я думаю, не допустите, чтоб ваши посетители сами записывали бы мелом, что выпили – не правда ли?.. что ж касается лет, это все-таки зависит от достоинства напитка. Ведь всем нам очень хорошо известно, кто был правой рукой Джонатана Берджа во всех делах».