Джордж Элиот - Адам Бид

Даже если б никто не узнал об этом, они могли бы слишком привязаться друг к другу – и что ж могло выйти из всего этого? Только грустное расставание. Никакой джентльмен, вне баллады, не мог жениться на племяннице фермера. Надобно было сразу положить конец всему этому делу. Оно было слишком безрассудно.

А между тем он был так решителен сегодня утром до своего отъезда к Гавену; и пока он находился там, что-то охватило его и заставило скакать назад. Казалось, он не мог вполне положиться на свою решимость, тогда как он думал, что он мог; он почти желал, чтоб у него снова заболела рука, и тогда он стал бы только думать о том, как было бы приятно избавиться от боли. Тут нельзя было знать, какое побуждение овладеет им завтра в этом проклятом месте, где ничто не могло занять его вполне целый божий день. Что мог бы он сделать, чтоб охранить себя впредь от этой глупости?

Было одно только средство: он отправится и расскажет Ирвайну, расскажет ему все. Одно действие рассказывания придаст этому вид ничтожности: искушение исчезнет, как исчезает очарование благосклонных слов, когда человек передает их равнодушному слушателю. Во всяком случае, ему станет легче, когда он расскажет Ирвайну. Он поедет верхом в брокстонский приход завтра же, тотчас после завтрака.

Лишь только Артур дошел до этого решения, как стал думать о том, какая дорожка приведет его домой, и дошел по самой кратчайшей. Он был уверен, что будет спать теперь: с ним случилось довольно такого, что могло утомить его, и ему не было больше нужды думать.

В то время когда происходило прощание в роще, в избе было также прощание, и Лисбет стояла с Адамом в дверях, напрягая свои престарелые глаза, чтоб бросить последний взгляд на Сета и Дину, поднимавшихся на противоположную покатость.

– Э, мне жаль смотреть на нее в последний раз, – сказала она Адаму, когда они снова вошли в дом. – Мне очень хотелось бы иметь ее при себе до тех пор, пока я умру и буду лежать рядом с моим стариком. При ней и смерть была бы легче… она говорит так кротко и ходит-то так тихо. Я твердо уверена, что это на нее была написана картинка в новой Библии – ангел, сидящий на большом камне подле гроба. Эх, я не скучала бы, если б у меня была такая дочь, но никто не женится на таких девушках, которые годятся на что-нибудь.

– Ну, матушка, я надеюсь, что она еще будет твоей дочерью. Сет чувствует к ней привязанность, и я надеюсь, что и она со временем почувствует расположение к Сету.

– Что тут толковать об этом? Она не обращает на Сета никакого внимания. Она уезжает отсюда за двадцать миль… как же она почувствует расположение к нему, хотела бы я знать… Все равно что пирог не подымается без закваски. Твои ученые книжки, может быть, могли бы сказать тебе лучше этого, я так думаю, не то ты стал бы читать обыкновенные книги, как Сет.

– Нет, матушка, – сказал Адам, смеясь, – ученые книжки говорят нам хорошие вещи, и мы без них не ушли бы далеко, но они ничего не говорят нам о чувствах людей. В моих книжках читать легче, нежели в сердце человеческом. Но Сет из всех людей, работающих с инструментом в руке, малый с добрым сердцем, имеет глубокое чувство и также приятную наружность, притом же он имеет такой же образ мыслей, как Дина. Он заслуживает получить ее, хотя нельзя отрицать, что она сама редкое создание. Ведь не каждый день природа дарит нас такими произведениями.

– Эх, ты всегда заступаешься за брата! Ты вот был точно такой же в то время, когда вы были еще маленькие; ты всегда был готов делить с ним все пополам. На что думать Сету жениться, когда ему еще только двадцать три года? Ему нужнее учиться и копить деньгу на черный день. А что касается того, стоит ли он ее, то, ведь она двумя годами старше Сета – она ведь почти одних лет с тобою. Но вот в этом-то и дело: люди всегда избирают все навыворот, как будто их должно сортировать как свинину: кусок хорошего мяса да кусок остатков.

В мыслях женщины, смотря по тому, в каком расположении духа она находится, все, что может быть, получает временное очарование от сравнения с тем, что есть. Так как Адам не хотел сам жениться на Дине, то Лисбет чувствовала некоторое огорчение по этой причине – и в такой же степени, как если б он желал жениться на ней и таким образом удалял бы себя совершенно от Мери Бердж и от компаньонства так же действительно, как если б женился на Хетти.

Было уже более половины девятого, когда Адам и его мать разговаривали таким образом, так что, когда минут десять спустя Хетти дошла до поворота дороги, который вел к воротам фермерского двора, то она увидела Дину и Сета, приближавшихся к воротам по противоположному направлению, и подождала, пока они подойдут к ней. Они так же, как Хетти, шли несколько медленнее, ибо Дина старалась говорить слова утешения и силы Сету в эти минуты расставания. Но, увидев Хетти, они остановились и пожали друг другу руки. Сет повернул домой, а Дина продолжала идти одна.

– Сет Бид подошел бы к вам и поговорил бы с вами, милая моя, – сказала она, подойдя к Хетти, – но он сегодня очень расстроен.

Хетти отвечала пустою улыбкою, как будто она не вполне знала, что было сказано. И странный контраст представляла эта блестящая, погруженная в себя прелесть со спокойным, симпатическим лицом Дины, с ее открытым взором, говорившем, что ее сердце не жило в ее собственных сокровенных тайнах, но в чувствах, которыми оно страстно желало поделиться со всем светом. Хетти любила Дину больше, нежели любила других женщин, – могла ли она питать другое чувство к той, которая всегда обращалась к ней с ласковым словом, когда ее тетка находила какие-нибудь ошибки, и которая всегда с готовностью брала у нее из рук Тотти, крошечную, скучную Тот-ти, которую все так баловали и которая вовсе не интересовала Хетти? Дина, в продолжение всего пребывания своего на господской мызе, ни разу не обращалась к Хетти с каким-нибудь порицанием или упреком; она много говорила с ней серьезно, но это не производило на Хетти сильного впечатления, ибо она не слушала никогда, что бы ни говорила Дина, которая почти всегда гладила потом Хетти по щеке и желала помочь ей в какой-нибудь работе. Дина была для нее загадкой. Хетти смотрела на нее почти так же, как можно себе вообразить, что маленькая птичка, которая может только порхать с ветки на ветку, смотрит на полет ласточки или жаворонка. Но она вовсе не заботилась разрешать подобные загадки, как она ни старалась узнать, что означали картины в «путешествии пилигрима» или в старой Библии в целый лист, которою Марти и Томми всегда терзали ее по воскресеньям.

Подойдя к Хетти, Дина взяла ее под руку.

– Вы кажетесь очень счастливою сегодня, моя милая, – сказала она.

– Я часто буду думать о вас, когда буду в Снофильде, и видеть ваше лицо предо мною в таком виде, как теперь. Как это странно!.. Иногда, когда я совершенно одна и сижу в своей комнате, закрыв глаза, или хожу по холмам, люди, которых я видела и знала, хотя бы в продолжение немногих только дней, являются предо мною; я слышу их голоса, вижу, как они смотрят и движутся, даже вижу их почти яснее, нежели видела их в то время, когда они в действительности были со мною так, что я могла дотрагиваться до них. И тогда мое сердце влечется к ним; я сочувствую их участи как своей собственной, и ощущаю утешение, расстилая ее перед Создателем и уповая на Его любовь как в рассуждении их, так и в рассуждении меня самой. И так я вполне уверена, что вы явитесь предо мною.

Она остановилась на минуту, но Хетти не сказала ничего.

– Это было очень драгоценное время для меня, – продолжала Дина, – вчера вечером и сегодня, когда я видела таких добрых сыновей, как Адам и Сет Биды. Они обращаются с своею престарелою матерью так нежно и так заботливо! И она рассказывала мне, что делал Адам в продолжение многих лет, помогая своему отцу и брату: удивительно, каким духом благоразумия и познаний обладает он и с какой готовностью он употребляет все это в пользу тех, которые слабы. Я уверена, что у него также любящее сердце, я часто замечала между своими людьми около Снофильда, что сильные, искусные мужчины кротче других обращаются с женщинами и детьми, и я с удовольствием смотрю, когда они носят крошечных грудных детей, будто они так же легки, как маленькие птички. И крошечные дети, по-видимому, больше всего любят сильных мужчин. Я уверена, что так было бы и с Адамом Бидом, – не так ли думаете и вы, Хетти?

– Да, – сказала Хетти рассеянно, ибо ее мысли все это время находились в лесу и ей было бы трудно сказать, с чем она соглашалась. Дина видела, что она не была расположена разговаривать, да и у них не было бы и времени к тому, потому что они подошли теперь к воротам.

Тихие сумерки, с их умирающим западным красным отливом и немногими бледными борющимися звездами, покоились на фермерском дворе, где не было слышно никакого звука, кроме топота тележных лошадей в конюшне. Прошло около двадцати минут после заката солнца, домашние птицы все отправились на насест, и бульдог лежал, растянувшись на соломе, вне своей конуры, рядом с ним покоилась черная с коричневыми пятнами такса, когда шум отворявшихся ворот обеспокоил их и заставил, как добрых служителей, залаять, хотя они и не имели ясного сознания причины.

Лай произвел в доме свое действие: когда Дина и Хетти приблизились, то в дверях показалась плотная фигура с черными глазами, с румяным лицом, которое носило в себе возможность иметь чрезвычайно проницательное и время от времени в рыночные дни презрительное выражение, теперь же имело искреннее добродушное выражение, всегда являвшееся на нем после ужина. Всем известно, что великие ученые, обнаруживавшие самую безжалостную суровость в суждении об учености других людей, были мягкого и обходительного характера в частной жизни; и я слышал об ученом муже, который кротко качал близнецов в люльке левою рукою, между тем как правою осыпал самыми раздирающими сарказмами противника, обнаружившего жестокое невежество в еврейском языке. Должно прощать слабости и заблуждения. Увы! и мы им не чужды, но человек, который держится несправедливой стороны относительно такого важного предмета, как еврейская пунктуация, должен считаться врагом своего рода. В Мартине Пойзере заключалась такого же рода антитезная смесь: он имел такой отличный нрав, что обнаруживал большую нежность и уважение к своему старику отцу, чем прежде, с тех пор как последний крепостным актом завещал ему все свое имущество; никто не выказывал к своим соседям большее сострадание во всех их личных делах, как Мартин Пойзер, но относительно какого-нибудь фермера, Луки Бриттона, например, у которого не были достаточно очищены поля, который не знал начальных правил, как делать изгородь и копать рвы, и обнаруживал такую явную нераспорядительность касательно покупки зимних запасов, Мартин Пойзер был так же жесток и неумолим, как северо-восточный ветер. Луке Бриттону стоило сделать только какое-нибудь замечание, хотя бы о погоде, как Мартин Пойзер открывал в этом замечании следы нездравомыслия и полного невежества, которые так явно обнаруживались во всех его фермерских операциях. Он даже с отвращением смотрел на своего товарища, когда последний подносил ко рту оловянную пинту у выручки в трактире «Ройял Джордж» в рыночный день, и при одном лишь виде его на противоположной стороне дороги в черных глазах Пойзера являлось строгое и порицающее выражение, как нельзя более отличавшееся от отеческого взгляда, которым он встретил двух племянниц, подходивших к дверям. Мистер Пойзер курил вечернюю трубку и теперь держал руки в карманах – единственное развлечение человека, который, окончив дневной труд, еще не хочет ложиться спать.