– Но расскажите мне об обстоятельствах… как именно случилось это… Расскажите мне о том самом дне, в который вы начали проповедовать.

– Однажды в воскресенье я с братом Марловым, который был уже стар, одним из местных проповедников, шла вместе всю дорогу в Геттон-Дипс. Геттон-Дипс – деревня, где люди добывают себе пропитание, работая в свинцовых рудах, и где нет ни церкви, ни проповедника и люди живут, как овцы без пастуха. Она отдалена от Снофильда больше чем на двенадцать миль, и мы отправились в путь рано утром, так как дело было летом, и я как-то чудесно чувствовала божественную любовь, когда мы шли по холмам, где нет таких деревьев, как здесь, – вам это известно, сэр, – деревьев, из-за которых небо казалось бы меньше, где вы видите, что небеса расстилаются над вами, как палатка, и чувствуете, что вас окружают объятия Всевышнего. Но, прежде чем мы достигли Геттона, у брата Марлова сделалось головокружение, от которого он чуть не упал, ибо он работал сверх сил своих для своих лет, бдел и проповедовал и проходил множество миль, возвещая слово Божье и занимаясь тканьем холста. И когда мы достигли деревни, то все люди ждали его, ибо он назначил время и место, когда был там прежде, и те из жителей, которые хотели слышать слово жизни, собрались на месте, где избы были гуще, так что и другие могли быть привлечены на проповедь. Но он чувствовал, что не в состоянии держаться на ногах и проповедовать, и принужден был лечь в первой избе, к которой мы подошли. Таким образом, я вышла к народу, думая, что мы войдем в один из домов и что я буду читать и молиться с ними. Но когда я проходила мимо изб и увидела пожилых, дрожавших на ногах женщин в дверях и жесткие взгляды мужчин, которых взоры, казалось, вовсе не видели воскресного утра, как будто эти люди были безгласными волами, никогда не поднимавшими глаз к небу, то я почувствовала большое движение в моей душе и дрожала всем телом, будто поколебал меня сильный дух, входивший в мое слабое тело. И я пошла туда, где собралась небольшая толпа народа, и взошла на низкую стену, выстроенную со стороны зеленого холма, и говорила слова, дававшиеся мне обильно. И жители вышли все из своих изб и окружили меня, и многие из них плакали над своими грехами и с того времени вступили в связь с Богом. Так начала я проповедовать, сэр, и с тех пор я продолжала проповедовать.

Дина опустила работу во время этого рассказа. Она говорила, по своему обыкновению, просто, но тем искренним, внятным, дрожащим дискантом, которым она всегда господствовала над своими слушателями. Она нагнулась теперь, чтоб поднять свое шитье, и затем занялась им, как прежде. Мистер Ирвайн был заинтересован чрезвычайно. Он подумал: «Только жалкий негодяй стал бы корчить здесь педагога, это все равно что пойти и читать наставление деревьям, зачем они растут по своему собственному образцу».

– И вы никогда не чувствуете какого-либо смущения от сознания вашей юности… что вы милая молодая женщина, на лицо которой устремлены глаза мужчин? – сказал он громко.

– Нет, у меня нет места для таких чувств, и я не верю, что люди когда-либо обращают на это внимание. Я думаю, сэр, что, когда Бог заставляет нас чувствовать свое присутствие, мы походим на пылающий куст. Моисей никогда не обращал внимания, какого рода был этот куст – он видел только сияние Господа. Я проповедовала таким грубым, невежественным людям, какие только могут быть в деревнях около Снофильда, – мужчинам самого жестокого и дикого вида, но они никогда не обращались ко мне с невежливым словом и часто искренно благодарили меня, когда давали мне дорогу для того, чтоб я могла пройти между ними.

– Этому я могу поверить… этому я действительно могу поверить, – выразительно сказал мистер Ирвайн. – А скажите, что выдумаете о людях, перед которыми вы проповедовали вчера вечером? Нашли ли вы их тихими и внимательными?

– Очень тихими, сэр, но я не заметила в них признаков значительного действия, исключая одной молодой девушки, которую зовут Бесси Кренедж, о которой сильно скорбела душа моя, когда я впервые заметила ее цветущую юность, предающуюся глупостям и тщеславию. Потом я разговаривала и молилась с нею отдельно и надеюсь, что ее сердце тронуто. Но я заметила, что в этих деревнях, где люди ведут тихую жизнь среди зеленых пастбищ и спокойных вод, возделывая землю и занимаясь скотоводством, встречается странная холодность к слову Божью, совершенно не так, как в больших городах, например в Лидсе, куда я заходила однажды, чтоб навестить благочестивую женщину, которая проповедует там. Удивительно, как богата жатва душ на этих окруженных высокими стенами улицах, где вы ходите, как по тюремному двору, и где слух заглушается звуками мирского труда. Я думаю, может быть, это случается потому, что слово Божье отраднее, когда жизнь так мрачна и скучна, и душа алчет более, когда тело лишено покоя.

– Да, наших фермеров нелегко расшевелить. Они живут почти так же медленно, как овцы и коровы. Но у нас есть здесь и понятливые работники. Вы, я думаю, знаете семейство Бидов. Мимоходом скажу, Сет Бид – методист.

– Да, я знаю Сета хорошо, а его брата, Адама, немного. Сет – молодой человек, над которым Бог явил свою милость, человек искренний и безукоризненный, а Адам похож на патриарха Иосифа по своей большой ловкости и знанию и по своему расположению, которое он оказывает брату и родителям.

– Может быть, вы не знаете, какое несчастье постигло их в настоящее время? Их отец, Матвей Бид, утонул в Ивовом Ручье в прошлую ночь, неподалеку от своей собственной избы. Я отправляюсь теперь, чтоб повидаться с Адамом.

– Ах, бедная старуха, их мать! – сказала Дина, вдруг опустив руки и смотря перед собою глазами, исполненными жалости, как будто видела предмет своей симпатии. – Она будет тяжко сетовать, ибо Сет рассказывал мне, что у нее заботливое, беспокойное сердце. Я должна пойти и посмотреть, не могу ли помочь ей чем-нибудь.

Когда она встала и начала складывать свою работу, то капитан Донниторн, истощив все благовидные предлоги для того, чтоб остаться между молочными чашами, вышел из сырни, сопровождаемый мистрис Пойзер. Мистер Ирвайн теперь также встал и, приблизившись к Дине, протянул ей руку и сказал:

– Прощайте. Я слышал, что вы скоро отправитесь отсюда, но вы не в последний раз посетили вашу тетку… таким образом, мы встретимся опять, я надеюсь.

Его приветливость относительно Дины совершенно успокоила заботы мистрис Пойзер, и ее лицо прояснилось более обыкновенного, когда она сказала:

– А я и не спросила о мистрис Ирвайн и мисс Ирвайн, сэр! Надеюсь, что они, слава Богу, здоровы, как всегда.

– Да. Благодарю вас, мистрис Пойзер, только у мисс Анны опять сильно болит сегодня голова. Кстати, всем нам понравился вкусный сливочный сыр, который вы прислали, и в особенности моей матушке.

– Я, право, очень рада, сэр! Я очень редко делаю этот сыр, но я вспомнила, что мистрис Ирвайн любила его. Потрудитесь засвидетельствовать ей мое почтение, также мисс Кет и мисс Анне. Они уж очень давно не заходили взглянуть на моих кур, а у меня есть несколько прелестных пестрых цыплят, черных с белым; может быть, мисс Кет желала бы иметь между своими несколько таких.

– Хорошо, я скажу ей, она должна прийти и посмотреть их. Прощайте! – сказал священник, садясь на лошадь.

– Вы поезжайте тихонько, Ирвайн! – сказал Донниторн, также садясь на лошадь. – Я догоню вас в три минуты. Я только вот пойду поговорить с пастухом о щенках. Прощайте, мистрис Пойзер! Скажите вашему мужу, что я скоро зайду и буду иметь с ним продолжительный разговор.

Мистрис Пойзер почтительно присела и смотрела вслед двум лошадям до тех пор, пока они не исчезли со двора среди значительного волнения со стороны свиней и кур и при бешеном негодовании бульдога, исполнявшего пиррическую пляску, которая, казалось, каждую минуту грозила оборвать цепь. Мистрис Пойзер приходила в восторг от этого шумного выезда: он служил для нее ясным уверением, что фермерский двор был хорошо оберегаем и что праздношатающиеся не могли войти незамеченными. Когда ворота затворились за капитаном, только тогда она снова отправилась в кухню, где стояла Дина, держа в руках свою шляпку и ожидая тетку, чтоб поговорить с нею, а потом уже отправиться в избу Лисбет Бид.

Мистрис Пойзер, однако ж, хотя и видела шляпку, медлила принять вид, что заметила ее, а хотела прежде облегчить себя от удивления, причиненного поведением мистера Ирвайна.

– Как, и мистер Ирвайн вовсе не сердился? Что сказал он тебе, Дина? Разве он не бранил тебя за то, что ты проповедовала?

– Нет, он вовсе не сердился, он был очень приветлив со мною. Он просто заставил меня говорить с ним, и я, право, не знаю каким образом, ибо я считала его всегда светским садукеем. Но его лицо так же приятно, как утреннее сияние солнца.

– Приятно! А что ж ты ожидала найти в нем, кроме приятного? – сказала мистрис Пойзер нетерпеливо, снова принимаясь за свое вязанье. – Я думаю, что у него приятное лицо, еще бы, ведь он природный джентльмен, и мать-то у него точно картина. Ты можешь обойти всю страну и не найдешь другой такой женщины, да еще шестидесяти шести лет. Это чего-нибудь да стоит посмотреть на такого человека, когда он в воскресенье находится на кафедре. Как я вот говорю Пойзеру, это все равно что посмотреть на полную жатву пшеницы, на отличную сырню, окруженную прекрасными коровами, – это заставляет вас думать, что на свете жить хорошо. А что касается тех созданий, за которыми бегаете вы, методистки, то я уж лучше пошла бы посмотреть на малорослую скотину с голыми ребрами на общем выгоне. Вот славный народ для того, чтоб говорить вам о том, что справедливо, а судя по виду их, можно заключить, что они во всю жизнь свою не ели ничего лучше свиного жиру и кислого пирога. Но что сказал мистер Ирвайн о твоей глупой выходке, что ты проповедовала на Лугу?

– Он сказал только, что слышал о том; это, кажется, не причинило ему никакого неудовольствия. Но, дорогая тетушка, перестаньте думать об этом. Он сообщил мне то, что огорчит, конечно, и вас, как огорчило меня. Матвей Бид утонул вчера ночью в Ивовом Ручье, и я думаю, что старуха мать будет очень нуждаться в утешении. Может быть, я могу быть полезна ей, вот почему я взяла шляпку и намерена пойти к бедной старушке.