Дина старалась избегать пытливых взоров и вопросов Лисбет, находя какое-нибудь дело по хозяйству, которое позволяло ей не сидеть на одном месте; и лишь только Сет возвратился домой вечером, как она надела шляпку, собираясь идти. Дина была глубоко тронута, когда старуха сказала ей, что прощается с нею в последний раз, и когда, уже на пути по полям, оглядывалась назад и видела, что Лисбет все еще стояла на крыльце и смотрела ей вслед до тех пор, пока Дина не стала в ее плохо видевших старых глазах самою бледною точкою.

«Да будет с ними Бог любви и мира! – молилась Дина, еще раз оглянувшись назад со ступеньки последней ограды. – Ниспошли им радость в награду за дни, в которые Ты испытал их печалью, и за годы, в которых они видели горе. По Твоей воле должна я проститься с ними. Пусть я не знаю другой воли, кроме Твоей».

Наконец Лисбет вошла в дом и села в мастерской около Сета, занимавшегося составлением из кусочков точеного дерева, принесенных им из деревни, небольшого рабочего ящичка, который хотел подарить Дине перед ее отъездом.

– Ведь ты увидишь ее еще раз в воскресенье перед тем, что она уйдет отсюда, – были ее первые слова. – Если б ты был полезен на что-нибудь, то уговорил бы ее прийти еще раз в воскресенье вечером и повидаться со мною.

– Нет, матушка, – сказал Сет. – Дина непременно пришла бы еще раз, если б считала это нужным. Мне не нужно было бы и уговаривать ее к тому. Она только думает, что это значило бы напрасно беспокоить тебя: прийти сюда, чтоб еще раз проститься.

– Она никогда не ушла бы отсюда – я знаю, если б Адам был привязан к ней и женился на ней. Но все случается наперекор, – сказала Лисбет в порыве гнева.

Сет остановился на минуту, потом, слегка вспыхнув, посмотрел прямо матери в лицо.

– Разве она сказала тебе что-нибудь такое, матушка? – спросил он тише обыкновенного.

– Сказала? Нет, она ничего не скажет. Ведь это только мужчины должны ждать, чтоб им сказали, а сами они раньше не догадаются ни о чем.

– Хорошо, что ж, однако ж, заставляет тебя думать таким образом, матушка? Почему ты взяла себе это в голову?

– Все равно, почему бы я там ни взяла себе этого в голову: моя голова не так пуста, чтоб я не могла догадаться сама, чтоб мне нужно было ждать, когда другие внушат мне. Я знаю, что она любит его, как знаю, что ветер входит в дверь, и этого с меня довольно. И он охотно женился бы на ней, если б знал, что она любит его, но он никогда и не подумает об этом, если ему не вложат этого в голову.

Предположение матери о чувстве, которое Дина питала к Адаму, не было для Сета совершенно новою мыслью, но последние слова ее вызвали в нем опасение, чтоб она сама не решилась открыть глаза Адаму. Он не был уверен в чувстве Дины, но думал, что был уверен в чувстве Адама.

– Нет, матушка, нет, – сказал он серьезно, – ты не должна и думать о том, чтоб говорить с Адамом о подобных вещах. Ты не имеешь права говорить, что чувствует Дина, если она не сказала тебе. А говорить об этих вещах с Адамом послужит только ко вреду: Адам чувствует благодарность и дружбу к Дине, но вовсе не имеет таких мыслей, которые склонили бы его сделать ее своею женой. Да я также не думаю, чтоб и Дина захотела выйти за него. Я думаю, что она никогда не выйдет замуж.

– Эх! – произнесла Лисбет нетерпеливо. – Ты думаешь так, потому что она отказала тебе. Она никогда не выйдет замуж за тебя. Тебе следовало бы радоваться, если б она вышла за твоего брата.

Эти слова огорчили Сета.

– Матушка, – сказал он увещательным тоном, – не думай так обо мне. Я буду так же благодарен, имея ее сестрой, как была бы благодарна ты, имея ее дочерью. В этом деле я вовсе не думаю о себе, и мне будет тяжело, если ты когда-нибудь скажешь об этом еще раз.

– Хорошо, хорошо! В таком случае тебе не следовало противоречить мне и говорить, что этого нет, когда я говорю, что есть.

– Но, матушка, – сказал Сет, – ты поступишь несправедливо с Диной, если скажешь Адаму, что думаешь о ней. Ты этим сделаешь только вред, потому что заставишь Адама беспокоиться, если он не питает к ней тех же чувств. А я вполне уверен, что он не чувствует к ней ничего подобного.

– Э, уж не говори ты мне, в чем ты вполне уверен: ничего-то ты не знаешь об этом. Зачем же он все ходит к Пойзерам, если б он не хотел видеть ее? Он ходит туда два раза, когда прежде, бывало, ходил только один раз. Может быть, он и не знает, что ему нужно видеть ее; он не знает, что я кладу соль в похлебку, но он очень скоро заметил бы отсутствие соли, если б ее там не было. Он никогда не подумает о женитьбе, если ему не вложить этого в голову. И если б ты сколько-нибудь любил твою мать, то представил бы ему это и не позволил бы ей уйти с глаз моих, когда она могла бы хоть недолго быть моим утешением, прежде чем я лягу рядом со своим стариком под белым кустарником.

– Нет, матушка, – сказал Сет, – не считай меня упрямым, но я пошел бы против совести, если б решился сказать ему о чувствах Дины. Притом же, я думаю, я огорчил бы Адама, если б вообще стал говорить с ним о женитьбе. Я советую и тебе не делать этого. Ты можешь совершенно обманываться насчет Дины. Нет, я вполне уверен по словам, которые говорила она мне в прошлое воскресенье, что она и не думает о замужестве.

– Ну, ты такой же упрямый, как и вся ваша братия. Если б это было что-нибудь такое, чего я бы не хотела, то сделалось бы довольно скоро.

При этих словах Лисбет встала со скамейки и вышла из мастерской, оставив Сета в большом беспокойстве о том, что она станет смущать Адама насчет Дины. Чрез несколько времени он, однако ж, стал утешать себя мыслью, что со времени несчастья, выпавшего на долю Адама, Лисбет очень боялась говорить с ним о делах, касавшихся чувства, и что она едва ли отважится завести разговор о самом нежном из всех предметов. Если б даже она и решилась на это, то он надеялся, что Адам не обратит большого внимания на ее слова.

Сет справедливо предполагал, что Лисбет будет удерживать робость; впрочем, в продолжение следующих трех дней она очень редко и очень недолго имела случай разговаривать с Адамом, так что и не чувствовала сильного искушения заговорить о том, что у нее было на душе. Но в течение длинных часов, проведенных в одиночестве, она все предавалась полным сожаления думам о Дине, пока они не доросли до той степени необузданной силы, когда мысли в состоянии вылететь из своего тайного убежища самым внезапным образом. И в воскресенье утром, когда Сет отправился в капеллу в Треддльстон, представился опасный благоприятный случай.

Утро воскресенья было для Лисбет счастливейшим временем изо всей недели: так как в геслопской церкви служба начиналась только после обеда, то Адам был всегда дома, ничего не делал, а читал; при этом занятии она могла решиться прервать его. Притом же она всегда приготовляла обед лучше обыкновенного для своих сыновей – очень часто для Адама и самой себя, так как Сет нередко оставался вне дома целый день. Запах жарившегося мяса перед ясным огнем в чистой кухне, часы, стучавшие тихо, по-воскресному, ее дорогой Адам, сидевший в своем лучшем платье неподалеку от нее, не делая ничего важного, так что она могла подойти к нему и погладить его по голове, если хотела, могла видеть, что он смотрел на нее и улыбался, между тем как Джип с некоторой ревностью совал свою морду между ними, – вот в чем заключался земной рай бедной Лисбет.

В воскресенье утром Адам чаще всего читал свою большую Библию с картинками. И в это утро она лежала открытая перед ним на круглом белом сосновом столе в кухне. Несмотря на огонь, он сидел в кухне, зная, что его мать любила иметь его при себе, и то был единственный день недели, когда он мог побаловать ее таким образом. Вам было бы приятно видеть Адама, читающего Библию; он никогда не открывал ее в будни. Итак, она была для него праздничною книгою, служившею для него историей, биографией и поэзией. Одну руку он держал между пуговицами жилета, другая была наготове переворачивать страницы, и в течение утра вы заметили бы на его лице не одну перемену. Иногда он шевелил губами, как бы полупроизнося что-то: это, читая речь, он мог воображать, что произносит ее сам, так, например, предсмертную речь Самуила народу; потом поднимал он брови, и в уголках рта проявлялось легкое дрожание: это вызвано было грустным сочувствием: что-нибудь глубоко тронуло его, быть может, встреча престарелого Исаака с сыном. В другое время, когда он читал Новый Завет, его лицо вдруг принимало торжественное выражение, по временам он серьезно кивал головою, как бы соглашаясь с чем-то, или поднимал руку и тотчас же опускал ее. В другие утра, когда он читал апокрифические книги, которые читал очень охотно, резкие слова сына Сирахова вызывали на его лице улыбку наслаждения, хотя он также позволял себе свободу не соглашаться по временам с апокрифическим писателем. Адаму очень хорошо были известны статьи, как приличествовало доброму церковнику.

Лисбет в промежутки, когда не была занята приготовлением обеда, всегда садилась против него и наблюдала за ним, пока наконец не могла усидеть на своем месте, подходила к нему и ласкала его, желая заставить, чтоб он обратил на нее внимание. В то утро он читал Евангелие от Матвея. Лисбет стояла за ним несколько минут, гладя его по волосам, которые в тот день лежали лучше обыкновенного, и смотря на большую страницу с безмолвным удивлением перед таинственными буквами. Ее еще более поощрило продолжать ласки то, что, когда она только подошла к нему, он откинулся на спинку стула, посмотрел на нее с чувством и сказал:

– Ну, матушка, у тебя сегодня очень здоровый вид, а Джип хочет, чтоб я посмотрел на него: он никак не может перенести мысль, что я тебя люблю больше.

Лисбет не произнесла ничего; ей хотелось сказать многое. В это время пришлось перевернуть страницу, и тут была картинка, изображавшая ангела, сидевшего на большом камне, который был свален с гроба. Эта картина находилась в большой связи с воспоминаниями Лисбет, потому что она пришла ей в голову, когда она в первый раз увидела Дину. Лишь только Адам оборотил страницу и подвинул книгу на сторону, чтоб они оба могли смотреть на ангела, как Лизбет произнесла: