Джордж Элиот - Адам Бид

– Конечно, – сказал мистер Пойзер, принимая веселый вид. – Но ты не рассказала Адаму, что говорил тебе наш пастор насчет этого однажды. Наша хозяйка, Адам, говорила, что проповедование – единственный недостаток, который можно найти в Дине, а мистер Ирвайн говорит: но вы не должны порицать ее за это, мистер Пойзер; вы забываете, что у нее нет мужа, которому она могла бы проповедовать. Я готов ручаться чем угодно, что вы нередко читаете Пойзеру хорошую проповедь. Да, поддел же тебя пастор! – добавил мистер Пойзер, весело смеясь. – Я рассказал Бартлю Масси, и он также смеялся над этим.

– Да, самая пустая шутка заставляет смеяться мужчин, когда они сидят, выпучив глаза друг на друга, с трубкой в зубах, – сказала мистрис Пойзер. – Дай-ка волю Бартлю Масси, так он начнет острить за всех. Если б косарю пришлось сотворить нас, то мы все, я знаю, были бы соломой. Тотти, моя цыпочка, сходи наверх к кузине Дине, посмотри, что она делает, и поцелуй ее хорошенько.

Это поручение было назначено Тотти как средство, чтоб унять известные угрожавшие симптомы около уголков ее ротика, так как Томми, не ожидавший больше сладкого хлеба, распяливал веки указательными пальцами и поворачивал зрачки к Тотти, которая принимала это за личную обиду.

– Вы заняты теперь на славу, Адам, – сказал мистер Пойзер. – Бердж становится очень плох, при его одышке он едва ли когда-либо будет в состоянии снова разъезжать по работам.

– Да, у нас на руках теперь порядочно построек, – сказал Адам, – со всеми починками по имению и новыми домами в Треддльстоне.

– Бьюсь об заклад, что новый дом, который Бердж строит на своей собственной земле, он строит для себя и для Мери, – проговорил мистер Пойзер. – Он, вероятно, скоро оставит свое дело – я уверен в том, – и захочет, чтоб вы взяли на себя все и платили ему известную сумму в год. Не пройдет и года, как вы будете жить там, на холму, вот увидите!

– Ну, – сказал Адам, – мне было бы приятнее иметь дело на своих собственных руках, не потому, чтоб я очень заботился о приобретении побольше денег: у нас теперь их довольно и мы даже откладываем, так как нас всего двое да мать, – но мне хотелось бы распоряжаться всем по-своему, я мог бы тогда и приводить в исполнение планы, которые не могу исполнить теперь.

– Вы, кажется, очень сошлись с новым управителем? – спросил мистер Пойзер.

– Да, да, он человек довольно умный: знает толк в фермерском деле, заботится об осушении почвы, и всем этим занимается отлично. Сходите когда-нибудь в ту часть, что обращена к Стонишейру, и посмотрите, какие улучшения делаются там. Но он ничего не смыслит в постройках. Да ведь редко удастся вам найти человека, который мог бы охватить умом более одного предмета, словно мы носим наглазники, как лошади, и не можем видеть на все стороны. Но за то мистер Ирвайн знает это дело лучше большей части архитекторов. Право, что касается архитекторов, все они стараются казаться куда какими умниками, а большая часть из них не знает, где поставить камин так, чтоб он не поссорился с дверью. По моему мнению, опытный каменщик, имеющий немного вкуса, самый лучший архитектор для обыкновенных построек, и мне в десять раз приятнее надзирать за делом, когда план составлял я сам.

Мистер Пойзер слушал с внимательным участием мнение Адама о постройках, а может быть, это внушило ему мысль, что постройка его копен уж слишком долго оставалась без надзора хозяйского, потому что, когда Адам кончил говорить, мистер Пойзер встал и сказал:

– Ну, друг, я прощусь с вами теперь, я должен отправиться к своим копнам.

Адам также встал, увидев, что в комнату вошла Дина в шляпке и с небольшою корзинкой в руке.

– Я вижу, вы готовы, Дина, – сказал Адам, – в таком случае отправимся, потому что, чем скорее я буду дома, тем лучше.

– Мама, – сказала Тотти тоненьким голоском, – Дина читала молитвы и так плакала.

– Перестань, перестань! – проговорила мать. – Маленькие девочки не должны болтать.

Затем отец, сотрясаясь от тихого смеха, поставил Тотти на белый сосновый стол и требовал, чтоб она поцеловала его. Мистер и мистрис Пойзер, как вы можете заметить, не были последовательны в правилах воспитания.

– Возвращайся завтра же, если мистрис Бид не будет нуждаться в тебе, Дина, – сказала мистрис Пойзер. – Но ты знаешь, что можешь остаться, если она не здорова.

Таким образом, простившись со всеми, Дина и Адам вышли из господской фермы вместе.

Адам не предложил своей руки Дине, когда они вышли на дорогу. Он еще никогда не делал этого, хотя они и часто ходили вместе: он заметил, что она никогда не ходила под руку с Сетом, и думал, что ей, может быть, была неприятна подобного рода поддержка. Таким образом, они шли отдельно, хотя и рядом, и маленькая закрытая черная шляпка совершенно скрывала от него ее лицо.

– Итак, вы не можете быть счастливы, оставаясь навсегда на господской ферме, Дина? – сказал Адам с тихим участием брата, не чувствующего беспокойства за себя в этом деле. – Право, жаль, когда видишь, как они расположены к вам.

– Вы знаете, Адам, мое сердце так же, как и их сердце, что касается любви к ним и заботы о их благосостоянии, но они теперь не находятся в нужде, их печали излечены, и я чувствую, что меня призывает назад мое прежнее дело, где я находила благословение, которого мне недоставало в последнее время среди слишком изобильных мирских благ. Я знаю, что это суетная мысль бежать от дела, назначаемого нам Богом, ради того, чтоб найти большее благословение нашей собственной душе, будто мы можем выбирать сами собой, где найдем полноту божественного присутствия, вместо того чтоб искать его там, где оно только и может быть найдено, в кроткой покорности. Но теперь, я думаю, я имею ясное указание, что мое дело находится в другом месте, по крайней мере на некоторое время. Впоследствии, если здоровье тетушки начнет приходить в упадок или если она будет нуждаться во мне как-нибудь иначе, я возвращусь.

– Вам лучше знать это, Дина, – сказал Адам. – Я не верю, чтоб вы шли против желаний тех, кто любил вас и кто связан с вами кровными узами, не имея хорошей и удовлетворительной причины в вашей собственной совести. Я не имею никакого права говорить, что это огорчает и меня. Вам довольно хорошо известно, по какой причине я ставлю вас выше всех друзей, которые только есть у меня; и если б судьбе было угодно назначить таким образом, чтоб вы были моей сестрой и жили с нами в продолжение всей нашей жизни, я считал бы это величавшею благодатью, которая только могла бы выпасть на нашу долю. Но Сет говорит мне, что нет никакой надежды на это: ваши чувства слишком различны. Может быть, я слишком многое взял на себя, заговорив об этом.

Дина не отвечала, и они прошли молча несколько шагов до каменной оградки. Адам перешел чрез нее первый и, обернувшись, подал Дине руку, чтоб помочь ей перебраться чрез необыкновенно высокую ступеньку, и в то же время мог разглядеть ее лицо. Он был поражен удивлением: серые глаза, обыкновенно столь кроткие и серьезные, имели ясное, беспокойное выражение, сопровождающее подавленное волнение, а легкий румянец, разлившийся по ее лицу, когда она сошла со ступеньки, превратился в густой розовый цвет. Она имела вид, будто была только сестрою Дины. Адам стал безмолвен от удивления и догадок на несколько минут и потом сказал:

– Надеюсь, я не обидел и не рассердил вас тем, что сказал, Дина, может быть, я позволил себе уж слишком большую вольность. Мое желание нисколько не противоречит тому, что вам кажется лучшим, и я так же буду доволен, когда вы будете жить за тридцать миль от вас, если только вы думаете, что это должно быть так. Я буду иметь вас в мыслях столько же, сколько теперь: вы нераздельно связаны с тем, о чем я не могу не вспоминать так же, как я не могу запретить моему сердцу биться.

Бедный Адам! Вот как ошибаются люди! Дина ничего не отвечала в эту минуту, но немного спустя сказала:

– Не имели ли вы известий об этом бедном молодом человеке с тех пор, как мы говорили о нем в последний раз?

Дина всегда так называла Артура; она никогда не теряла из памяти его образа, как видела его в тюрьме.

– Да, – сказал Адам. – Мистер Ирвайн читал мне вчера часть его письма. Говорят, весьма вероятно, что скоро будет заключен мир, хотя никто не думает, чтоб он был продолжителен. Но он пишет, что не думает возвратиться домой: у него еще недостает на это духу; да и для других лучше, чтоб он не возвращался. Мистер Ирвайн думает, что он хорошо сделает, если не поедет сюда… Письмо чрезвычайно грустное. Он спрашивает о вас и о Пойзерах, как всегда. Одно место в письме тронуло меня в особенности. «Вы не можете себе представить, каким стариком чувствую я себя, – пишет он. – Я не делаю теперь никаких планов. Я чувствую себя лучше всего, когда мне предстоит пройти хороший путь или стычка».

– У него весьма живой нрав и теплое сердце, как у Исава, к которому я всегда питала большое сочувствие, – сказала Дина. – Эта встреча братьев, где Исав обнаруживает столь любящее сердце из великодушия и где Иаков высказывается столь робким и недоверчивым, трогала меня всегда в высшей степени.

– Ах, – сказал Адам, – а я лучше люблю читать о Моисее в Ветхом Завете: он хорошо вынес на себе тяжкое дело и умер в то время, когда другим приходилось собирать плоды. Человек должен иметь мужество, чтоб смотреть на эту жизнь таким образом и думать, что выйдет из этого, когда он умрет и его не будет. Хорошая, прочная часть работы долго не подвергается разрушению. Например, возьмем хоть хорошо выстланный пол: он пригоден и другим, а не только тому, кто его выстлал.

Оба с радостью говорили о предметах, которые не были личными; таким образом они уже прошли мост через Ивовый ручеек, как Адам обернулся и сказал:

– А! вот и Сет. Я так и думал, что он скоро придет домой. Знает он, что вы оставляете нас, Дина?

– Да, я сказала ему в прошлое воскресенье.

Адам вспомнил теперь, что Сет возвратился домой в воскресенье вечером очень опечаленный, чего с ним вовсе не случалось в последнее время. Счастье, ощущаемое им в том, что он видел Дину еженедельно, казалось, уже давно перевесило боль, которую возбуждала в нем мысль, что она никогда не выйдет за него замуж. В этот вечер на его лице, как обыкновенно, выражалось мечтательное кроткое довольство, пока он подошел близко к Дине и увидел следы слез на ее изящных веках и ресницах. Быстрым взглядом окинул он брата. Но Адаму, очевидно, вовсе не было известно волнение, которое потрясло Дину: на его лице выражалось всегдашнее, ничего не ожидающее спокойствие.