Хетти снова замолчала, будто воспоминания прошлого были так сильны, что не позволили ей продолжать.

– Затем я пришла в Стонитон и в ту ночь мне было очень страшно, потому что я была так близко к дому. Потом родился ребенок, когда я вовсе не ожидала этого. Тут пришла мне в голову мысль, что я могла бы избавиться от него и возвратиться домой. Эта мысль пришла мне внезапно, когда я лежала в постели, и она становилась все сильнее и сильнее… Мне так хотелось возвратиться!.. Мне было так тягостно находиться одной и наконец просить милостыню, когда у меня не будет ничего. Это придало мне силы и решимости; я встала и оделась. Я чувствовала, что должна сделать это… я не знала каким образом. Я думала, что найду пруд, как тот пруд, на краю поля, впотьмах. Когда та женщина ушла со двора, я почувствовала, будто была довольно сильна, чтоб сделать что-нибудь; я думала, что разом избавлюсь от всего горя, возвращусь домой и не скажу никогда, зачем я убежала. Я надела шляпку и шаль и вышла на темную улицу с ребенком под салопом. Я шла скоро, пока не вышла в улицу, находившуюся довольно далеко от дома той женщины; там была гостиница, и я выпила там чего-то теплого и съела кусочек хлеба, потом шла все дальше и дальше и почти не чувствовала под собою земли. Стало посветлее, потому что показался месяц… О, Дина! как я испугалась, когда увидела, что он смотрел так на меня из-за облаков… он никогда не смотрел на меня так прежде. Я свернула с дороги на поля, потому что боялась встретиться с кем-нибудь при месячном свете, который падал на меня так ярко. Я подошла к стогу сена и думала, что могла пролежать тут всю ночь в тепле. В стоге было вырезано местечко, где я могла сделать себе постель, и мне было так удобно лежать там, да и ребенку было так тепло около меня. Я, должно быть, спала довольно долго, потому что, когда проснулась, было уже утро, но не очень светло, и ребенок плакал. Не слишком далеко от меня я видела лес… Может быть, там найдется канава или пруд, подумала я… ведь еще так рано, я могу там спрятать ребенка, и успею уйти далеко, когда люди проснутся. Потом я пойду домой, думала я, встречу какую-нибудь телегу, поеду домой и скажу, что старалась найти себе место, да не могла отыскать. Как мне хотелось сделать это, Дина, да, как мне хотелось добраться до дому. Не знаю, что я чувствовала к ребенку. Кажется, ненавидела его… ведь он был как тяжелая гиря у меня на шее; а между тем его плач так и тянул меня за душу, и я не смела взглянуть на его крошечные ручки и личико. Но я продолжала путь к лесу, ходила в нем кругом, но там не было воды…

Хетти дрожала всем телом.

Она помолчала несколько минут, и потом снова заговорила, но уже шепотом:

– Я пришла к одному месту, где лежали кучки щепок и дерну, и села на пень дерева, чтоб подумать, что делать. Вдруг я увидела отверстие под орешником, точно маленькая могилка. Как молния блеснула у меня в голове мысль положить ребенка туда и накрыть его травою и щепками. Я не могла убить его каким-нибудь другим образом. В одну секунду я сделала это… О! он так плакал, Дина… я не могла закрыть его совсем… может быть, кто-нибудь придет и позаботится о нем, думала я, и тогда он не умрет. Я торопливо вышла из лесу, но могла слышать, как он все время кричал; когда я вышла на поля, то была точно прикована к месту… не могла идти далее, несмотря на то что так желала уйти. Я села у стога, чтоб посмотреть, не пройдет ли кто-нибудь. Я была очень голодна, у меня оставался только небольшой кусочек хлеба, но я не могла тронуться с места. После долгого времени, после нескольких часов, показался человек… тот самый, в блузе, и так посмотрел на меня: я испугалась и поспешила уйти оттуда. Я думала, что он пойдет в лес и, может быть, найдет ребенка. Я продолжала путь все прямо и пришла в деревню, довольно далеко от леса. Мне очень нездоровилось, и я была очень слаба и голодна. Там я поела немножко и купила хлеб. Но я боялась остаться здесь. Я все слышала, как кричал ребенок, и думала, что и другие слышат это… и пошла дальше. Но я была очень измучена, и уже становилось темно. Наконец я увидела ригу в стороне от дороги на далеком расстоянии от всякого жилья… она очень походила на ригу в Аббатс-Клозе. «Войду в нее, – подумала я, – и спрячусь в сене и соломе, вероятно, никто не придет сюда». Я вошла. Рига была наполовину наполнена пучками соломы, тут было также и сено. Я сделала постель, совсем назади, где никто не мог найти меня. Я так устала, так была слаба, что стала засыпать… Но – ах! крик ребенка разбудил меня. Мне казалось, что человек, посмотревший на меня так странно, пришел и схватил меня. Но я все-таки заснула наконец и, должно быть, спала долго, хотя и не знала сколько именно, потому что когда я встала и вышла из риги, то не знала, была ли ночь или утро. Но то было утро, потому что становилось все светлее, и я пошла обратно тою же дорогой, которою и пришла. Это было против моей воли, Дина, крик ребенка заставлял меня идти туда, а между тем я была до смерти напугана. Я думала, что человек в блузе увидит меня и узнает, что это я положила туда ребенка. Но я продолжала идти, несмотря на все это; уж я перестала и думать о возвращении домой… это совершенно вышло у меня из головы. Я не видела ничего, кроме этого места в лесу, где зарыла ребенка… Я вижу это и теперь. О, Дина! неужели я никогда не перестану видеть это страшное место?

Хетти крепко обняла Дину и снова задрожала.

Молчание казалось продолжительным, прежде чем она стала говорить:

– Я не встретила никого, потому что было очень рано, и вошла в лес… Я знала дорогу к тому месту, к месту около орешника, и могла слышать на каждом шагу, как он кричал… Я думала, что он еще жив… не знаю, боялась ли я этого или радовалась… не знаю, что чувствовала. Знаю только, что была в лесу и слышала плач. Не знаю, что я почувствовала, когда увидела, что ребенок исчез. Когда я прятала туда, то желала, чтоб кто-нибудь нашел его и спас от смерти; но когда увидела, что его не было там, я как бы окаменела от ужаса. Я и не подумала пошевелиться: я была так слаба. Я знала, что не могла убежать, и всякий, кто бы увидел меня, узнал бы и о том, что я сделала с ребенком. Сердце мое превратилось точно в камень: я не могла ничего ни желать, ни решиться ни на что. Казалось, будто я останусь здесь навсегда и не случится никакой перемены. Но они пришли и взяли меня.

Хетти смолкла, но снова задрожала, будто у нее было сказать еще что-то. Дина ждала, что слезы должны были предшествовать словам; ее сердце было так полно.

Наконец Хетти, зарыдав, воскликнула:

– Дина, думаешь ли ты, что Бог отнимет от меня этот плач и это место в лесу, теперь, когда я созналась во всем?

– Будем молиться, бедная грешница. Станем опять на колени и обратимся с мольбою к милосердому Богу.

XLVI. Часы неизвестности

В воскресенье утром, когда церковные колокола в Стонитоне призывали к утренней службе, Бартль Масси снова вошел в комнату Адама после непродолжительного отсутствия и сказал:

– Адам, там пришел кто-то и хочет видеть вас.

Адам сидел, повернувшись спиною к двери, но в ту же минуту выпрямился и повернулся с раскрасневшимся лицом и вопросительным взглядом. Его лицо было даже еще худощавее, казалось еще более утомленным, чем как мы видели прежде, но он умылся и выбрился в это утро, в воскресенье.

– Разве есть какое-нибудь известие? – спросил он.

– Будьте спокойны, мой друг, – отвечал Бартль, – будьте спокойны. Это не то, о чем вы думаете: молодая женщина-методистка пришла из тюрьмы. Она стоит внизу на лестнице и хочет знать, хотите ли вы видеть ее. Ей нужно сообщить вам что-то об этой бедной покинутой, но она говорит, что не хочет войти без вашего позволения. Она думает, что вы, может быть, захотите выйти к ней и поговорить с нею внизу. Эти проповедницы не бывают обыкновенно так застенчивы, – проворчал Бартль сквозь зубы.

– Попросите ее войти, – сказал Адам.

Он стоял, обернувшись лицом к двери, и когда Дина, войдя в комнату, подняла на него свои кроткие, серые глаза, то сразу увидела большую перемену, происшедшую в нем после того дня, когда она видела этого высокого человека в хижине.

Ее чистый голос дрожал, когда она, подавая ему руку, произнесла:

– Успокойтесь, Адам Бид: Господь не покинул ее.

– Да благословит вас Бог за то, что вы пришли к ней! – сказал Адам. – Мистер Масси сообщил мне вчера о вашем приезде.

Оба они не могли более говорить теперь и стояли друг против друга в безмолвии. Бартль Масси, надевший очки и рассматривавший лицо Дины, был, по-видимому, также тронут, но он оправился первый и, подавая ей стул, сказал:

– Присядьте, молодая женщина, присядьте. – И сам возвратился на свое прежнее место, на постели.

– Благодарю вас, друг, я не хочу сидеть, – сказала Дина, – потому что должна поторопиться назад: она умоляла меня не отлучаться надолго. Я пришла затем, Адам Бид, чтоб просить вас повидаться с бедной грешницей и проститься с ней. Она желает попросить у вас прощения, и лучше бы вам повидаться с нею сегодня, нежели завтра рано утром, когда ей останется так мало времени.

Адам стоял, дрожа всем телом, и наконец опустился на стул.

– Нет, этого не будет, – сказал он, – отложат… может быть, придет помилование. Мистер Ирвайн говорил, что есть надежда, он говорил, что мне не нужно еще терять надежды.

– О, это было бы блаженством для меня! – сказала Дина, и глаза ее наполнились слезами. – Страшно подумать, что ее душа так быстро должна покинуть этот свет… Но пусть будет то, что будет, – присовокупила она, спустя несколько времени. – Приходите непременно и дайте ей высказать вам то, что у нее на сердце. Хотя ее бедная душа очень темна и немногое может различить, кроме предметов плоти, она, однако ж, уж перестала упорствовать: она покаялась, она призналась мне во всем. Тщеславие ее сердца уступило; она опирается на меня за помощью и желает, чтоб я поучала ее. Это исполняет меня доверия, я могу только думать, что братья ошибаются иногда, измеряя божественную любовь познаниями грешника. Она намерена написать письмо своим родным на господской ферме, и письмо это я отдам им, когда ее не станет; и когда я сообщила ей, что вы находитесь здесь, она сказала: «Я хотела бы видеться с Адамом и просить его, чтоб он простил меня». Ведь вы придете, Адам? Может быть, вы хотите даже возвратиться теперь же со мною?