Что-то бедное сердце моё заболело,

О тебе вспоминаю теперь то и дело…

Первые и последние стихи в своей жизни она написала десять лет назад, когда Серёжка был на военных сборах в Лисках. Написала – и сама удивилась. А тут вдруг снова стихи, с интервалом в десять лет. Ох, неладно что-то в Датском королевстве, то есть в её, Ольгином, сердце. А, может быть, наоборот, всё именно так, как и должно быть? Она посмотрела затуманенным взглядом на Павла, рассеянно улыбнулась ему и, выбираясь из машины, сказала ласково, но твёрдо:

– Прощай, Паша, будь счастлив!


Он в бешенстве схватил с торпеды коробку с диском её обожаемого Сергея Прокофьева, который держал в машине, только чтобы и в этом потрафить её вкусу, и с наслаждением медленно начал ломать пластик на мелкие прозрачные кусочки. Потом настала очередь самого диска. Блестящий кругляш с дыркой посередине вздумал сопротивляться, гнуться и был буквально разорван на части. Если бы она знала, если бы она только знала, как она ему нужна! И он добьётся своего! Слишком многое на кону. И времени как назло остаётся в обрез! Ну, что ж, придётся попробовать ещё раз. Срочно, сегодня же.

Павел понимал, что надо торопиться. Когда они с Ольгой подъехали к дому, со двора выезжала большая машина. Павел узнал её сразу. Зря, что ли, накануне старался запомнить. И Ольга увидела длинную тёмно-зелёную «Ауди» А8, но то ли не узнала, то ли не придала значения. Зато Павел и увидел, и придал значение. Аж зубами скрипнул.

Снова он, вчерашний спаситель, из-за которого такой чудесный план не сработал! Что ж ему здесь словно мёдом намазано? Или… Или он тоже, как говорила его бабушка, «имеет виды» на Ольгу? Только этого не хватало! Да что ж такое-то?! Ну, дядя, что ж ты, гад, натворил-то? Что за бред пришёл тебе в голову? Тебе пришёл, а мне расхлёбывать!

Павел в сердцах зло выругался и посмотрел на окна Лёльки. Свет погас – пошла спать. Ну и хорошо, ну и славно, пусть спит. И он издевательски запел:

Спи, моя радость, усни! В доме погасли огни!

Песню про дождь и золотую прядь Ясень исполнил уже раз семь или восемь, на разные лады, устал и стал просто тупо смотреть перед собой. Он так торопился, так удачно проложил маршрут, что буквально домчался почти до Лёльки, и вот, на съезде с Кольцевой дороги в Реутов упёрся в аварию, которая, похоже, произошла буквально пару минут назад. К счастью, ничего серьёзного и помощь никому не нужна, но объехать невозможно, а милиции пока нет. От скуки Сергей вышел из машины, размяться, походил по лужам, потопал несильно, потянулся. На душе вдруг стало отчего-то муторно-муторно. Он постоял, прислушался к себе. Мама всегда говорила про него:

– Сынок, слушай себя внимательно. У тебя интуиция как у девочки.

Он, когда был ещё маленьким и глупым, очень обижался на маму за такое нелестное, на его взгляд, сравнение. И вот сейчас эта не самая нужная для мужчины вещь, интуиция, вдруг завопила истошным голосом. Сергей встал на высокий бордюр около ресторанчика «Бахус» и посмотрел в сторону Лёлькиного дома. Не увидев ничего подозрительного, хотел было ещё погулять. Но гадкое чувство не оставляло его, и, сам себя совершенно не понимая, он бросил машину на стоянке у ресторана и рванул бегом прямо через пустырь, лежавший между МКАД и собственно Реутовом. Было сыро и темно. Он так торопился, что дважды влетел в глубокие лужи, щегольские его мягкие мокасины моментально промокли и стали противно чавкать. Но Сергей мчался вперёд, будто его что-то подгоняло.

Дверь в подъезд была всё так же нараспашку. Он на бегу возмутился этим обстоятельством и вскользь подумал: ну ничего, скоро Лёлька будет жить с ним, а у них в подъезде совсем по-другому. Но он пока был не у себя дома, а на плохо освещённой Лёлькиной лестнице. Пахло почему-то чем-то вроде бензина. Сергей уже привычно через три ступеньки побежал вверх. На площадке третьего этажа было дымно и стояла такая невыносимая вонь, что стало трудно дышать. Но он не мог остановиться или свернуть назад, поэтому рванул выше и замер на секунду, поражённый до глубины души – дверь Лёлькиной квартиры полыхала.

Кнопка звонка уже оплавилась и стекла вниз по стене. Ясень сдёрнул с себя куртку, обернул правую руку и стал колотить ею в дверь. Огонь будто возмутился таким беспардонным вмешательством в его дела и вспыхнул ещё ярче. Сергей отшатнулся на миг, но тут же заколотил громче и дико закричал:

– Лёлька! Лёлька! Выходи!

Она не отзывалась так долго, что у него от страха или от едкого дыма из глаз потекли слёзы. Он колотил в дверь, кричал и зло вытирал жаркое лицо левой рукой. Наконец из-за двери раздался надрывный кашель и Лёлька испуганно закричала:

– Господи, что происходит?!

– Лёлька, пожар! Накинь на себя какую-нибудь плотную одежду, покрой голову, спрячь волосы и открывай скорее!

– Серёжа, это ты?!

– Я! Давай, Лёлька!

Она задёргала замки. Сергей испугался, что от страха она запаникует и не сможет отпереть дверь. Но через мгновение довольно громко щёлкнула задвижка. Он рывком распахнул дверь и буквально выдернул из квартиры испуганную Лёльку. Оттащив её к распахнутому кем-то окну и усадив на широкий подоконник, Сергей вынул мобильник и стал тыкать в кнопки – вызывать пожарных. Вызов приняли быстро. Сунув телефон в карман, Ясень заглянул в квартиру. Дым в коридоре был, но стало ясно, что внутри огня нет. Обивка двери тоже почти догорела, обнажив почерневший металл, огонь затухал. Из квартиры напротив вдруг выглянула взлохмаченная голова, и мужичонка, явно недавно принявший на грудь, хрипло спросил:

– Что? Горим, что ль?

– Дядя Боря! Вы ли это?! – несказанно удивился Ясенев.

– Я, – растерянно согласился сосед, пристально вглядываясь красными воспалёнными глазками в Сергея, – а ты кто?

– Не узнал, дядь Борь? Неужели я так изменился?

– Погодь! Погодь! Не подсказывай! Ща вспомню! У меня же память, как у слона!.. Васька? Нет. Пётр Михайлович? Тоже не похож… Не может быть! Серый! Серёга! Ясенев!

– Я! – обрадовался Ясень.

– Ну, ты глянь, какой стал! Взрослый, одет хорошо. Ты какими судьбами? Вы ж с Олей-то того… Ну… – он неловко покосился в сторону оцепенело сидящей на подоконнике Ольги. – Ну, развелись вроде? Давненько уж!

– Это дела прошлые, дядь Борь. Я рад вас видеть.

– И я тебя, Серёж. Хороший ты парень всегда был. Хоть и на выпивку мне не давал, но в закуске никогда не отказывал. Помню, приду к тебе, а ты то огурцы солёные на тарелочке вынесешь, то колбаски порежешь. И уважительно так давал, не как собаке. Так ты чё? Теперь с Олей снова?

Ясень, не желая не вовремя обострять начавшие было выстраиваться вновь отношения с Лёлькой, неопределённо кивнул.

– Это хорошо! – тем не менее, понял его жест по-своему сосед. – А то у неё ужас какой-то в личной жизни. До-о-олго ваапще никого не было. Просто мёртвый сезон. А теперь шастает тут один. Ты уж, Оль, извини, но тьфу! Гадость, а не человек. Со мной столкнётся на лестнице – морду кривит. Ни «здрасьте» тебе, ни «до свидания». А чё ты морду кривишь, если сам воняешь так, что с души воротит.

– Чем воняет? – изумился Ясень, которому история про Лёлькиного ухажёра была не очень интересна. Он комплексом неполноценности не страдал, Лёльку вернуть решил безоговорочно и безотлагательно, оттого до всех, кто появлялся тут раньше, ему и дела не было. Но пьяненького соседа прерывать было жаль. Поэтому он лишь подошёл к Лёльке, обнял её, прижав золотые локоны к груди, и стал баюкать, всем видом показывая дяде Боре, что с интересом его слушает. Тот благодарно продолжал:

– Да парфюмерией какой-то… Духами, что ль, или одеколоном. Тоже мне прынц выискался. Я в этом доме с первого дня живу. А он появился без году неделя да ещё отворачивается от коренных обитателей. Гадость и есть! – в сердцах сплюнул он.

– А сегодня вообще учудил. Иду я, значит, из гостей. Ну, отметили немножко, по этой причине иду медленно и нетвёрдо, – дядя Боря к себе относился с иронией, поэтому в рассказах обычно не приукрашивал и не врал по поводу своего состояния в тот или иной момент. Ясень это прекрасно знал, оттого лишь улыбался, крепко прижимая к себе Лёльку и вдыхая почти забытый запах её волос, робко пробивавшийся сквозь дымный смрад, – доползаю почти до нашего этажа, пару ступенек осталось осилить, слышу, кто-то воду льёт. Ну, или не воду, но плещет что-то. Смотрю – хахаль Ольгин из бутылки что-то на дверь выплёскивает. Мыл он её, что ли? Капюшон на лицо надвинул, а парфюм-то его не спрячешь. Амбре на всю лестницу. Чудик какой-то. Противный он, поэтому я ему помощь не предложил, а пошёл домой спать. Пусть сам моет, раз такой зазнайка! Да только заснуть я не успел, слышу: дум, дум, дум – ты стучишь и кричишь. Выглядываю – а тут у вас дым и пламень.

Сосед неодобрительно покачал головой и вдруг пошатнулся. При помощи двери и косяка умудрившись удержаться на некрепких своих ногах, он покачался немного взад и вперёд и пробормотал:

– Ну, я пойду, посплю, пожалуй! Спокойной ночи, Серёнь! Хороший ты парень! Я тебе рад! А того, – он резко мотнул головой в сторону Ольгиной двери, – гони в шею. Дерьмо, а не человек, хоть и дверь мыл!

Ольга, абсолютно ничего не понимая, неотрывно смотрела на Ясенева, будто он мог что-то ей объяснить. Но обсудить рассказ соседа они не успели.

Внизу раздались шум и голоса: приехали пожарные. Они быстро осмотрели потухшую дверь и квартиру, очагов возгорания больше не обнаружили и вышли на площадку. Один из них спросил у молчавшей Ольги:

– Соседи выходили?

– Один выходил, вот из этой квартиры. С ним всё в порядке. А вот эти, – Сергей показал рукой на среднюю на лестничной площадке квартиру, – нет. Не слышали, может?

– Там нет никого, – подала, наконец, голос Ольга, – дедушка с бабушкой живут, Ярыгины, они всё лето на даче проводят, только в октябре возвращаются.

– Значит, всё в порядке. А вас, девушка, поджёг кто-то. Хулиганы, что ли, какие? – он неодобрительно покачал головой. – И ведь не поленились на четвёртый этаж забраться да бутылку бензина с собой приволочь.