Яна Перепечина - А я смогу…

Когда счастливая Ольга не из хвастовства, а от огромной радости рассказала об этом отцу Петру, он улыбнулся и прошептал таинственно:

– Готовься, думаю, очень скоро в твоей жизни произойдёт что-то очень хорошее. Господь всегда за смелость и неравнодушие награждает…

Потоптавшись у запертой Лёлькиной двери пару минут, Сергей, будто что-то могло измениться, ещё раз позвонил, подождал и, вздохнув, нехотя потащился вниз, ругая себя за то, что не договорился с Лёлькой о встрече заранее. Просидев в машине у её подъезда часов до десяти вечера, он завёл мотор и медленно поехал в сторону дома.

Лёлька всегда была жаворонком и ненавидела поздно ложиться спать. Наверное, уехала куда-то с ночёвкой, забыв предупредить. Да, в сущности, и не должна была предупреждать, ведь он ей «никто», как сказала она сама вчера, выходя из его машины. Сергей вздохнул, включил радио и принялся подпевать. Но это занятие ему скоро надоело, он убрал звук, и во весь голос завёл старую песню, которую любили петь на семейных праздниках его родители. Отец играл на гитаре, а мама пела красивым нежным голосом. Их сын певческим даром не обладал, и голос его подходил, пожалуй, лишь для того, чтобы кричать «Полундра! Пожар на борту!», но петь при этом он очень любил. Вот и сейчас с чувством выводил:

Я сегодня – дождь, иду гулять по крышам.

За окном и вправду пошёл дождь, но эта незамысловатая песенка казалась влюблённому Сергею Ясеневу гораздо более жизнеутверждающей, чем «Московская осень» любимого им Александра Иванова. Ещё вчера она очень подходила под его настроение. Но сегодня всё изменилось. Другое время – другие песни. Ясень усмехнулся и грянул ещё громче, почти ликующе:

Я сегодня – дождь, и я её поймаю.

На словах про золотую прядь он живо представил златовласку Лёльку и улыбнулся, совершенно счастливый. Он был уже почти у своего дома, но лихо заложил крутой вираж, развернулся и, продолжая распевать во всё горло, поехал обратно к дому Лёльки, почему-то уверенный, что они сегодня всё-таки увидятся.

Ольга вернулась домой поздно. То есть, конечно, поздно по её понятиям, в начале одиннадцатого. Разделась и почти тут же рухнула спать – сил не было совсем. Неожиданно приехавший из командировки Павел, которому она была так не рада, уговорил её съездить погулять в Кусково, а потом они посидели в ресторане. Она поначалу даже обрадовалась его предложению, решив, что теперь непременно мягко, но решительно объяснит несостоявшемуся жениху, что их «встреча была ошибкой».

Но всё опять вышло не по её. Павел сразу же начал рассказывать о дяде, его состоянии. Она участливо слушала, качая головой и очень радовалась, что Ивану Николаевичу стало получше. Потом всё же предприняла попытку расставить точки над и. Взяла Павла за руку, мягко и виновато начала:

– Паша, мне очень нужно с тобой поговорить, – и почувствовала, как он вздрогнул и напрягся. Жалость заползла в сердце. А для неё жалость всегда была плохой советчицей. Тем не менее, она вздохнула и продолжила:

– Ты знаешь, мне кажется, что наши отношения идут не туда. Бывает же такое, что оба человека вроде бы неплохие, даже, может быть, и совсем хорошие, но вот друг другу они не подходят. Это как раз про нас с тобой. Во всяком случае, ты точно очень хороший. Просто мы с тобой созданы не друг для друга. Поверь мне, я знаю, что говорю. Я уже была замужем, и мне есть с чем сравнивать…

– Ты мне подходишь, – тяжело, с нажимом сказал Павел.

– Тебе кажется… Да и потом, это должно быть обоюдное ощущение. А у меня его нет. Я смотрю на тебя: красивый, умный, хороший человек, – но не мой. Многие женщины были бы счастливы жить с тобой. Но не я.

– Моей любви хватит на нас двоих, – произнёс он вдруг слова, которые она ожидала услышать меньше всего.

Тяжело, как же тяжело! Как её угораздило так вляпаться? Ольга снова вздохнула, потёрла глаза и устало посмотрела на Павла.

– Пашенька, наверняка есть люди, которые могут прожить, только принимая чью-то любовь. Но я – нет. Я хочу и сама любить.

– Оля, тебе тридцать два года, а ты такая идеалистка. Любовь – это не главное, – Павел смотрел на неё с мягким укором, но Ольге показалось вдруг, что он с трудом сдерживает раздражение. Она подумала, что вот это настоящий Павел. А тот, со словами про свою любовь, которой хватит на двоих, – нет. Для чего-то он пытается играть. Ольга насторожилась:

– А что главное?

– Доверие, дружба, взаимная поддержка…

– Это всё очень хорошо. Ты прав, конечно, это важно. Но ведь мы даже не друзья. Так, приятели. Мы с тобой друг друга совершенно не чувствуем. А жить только разумом – невозможно.

– Браки по расчёту – лучшие браки, самые крепкие.

– Паша, расчёт бывает разный. На что мы с тобой будем рассчитывать? На то, что проживём вместе до гробовой доски? Да без любви мы друг друга через месяц возненавидим. Ты же ведь тоже меня не любишь. Я же вижу. Возможно, я тебе нравлюсь. Возможно, в чём-то симпатична. Но скорее всего, ты просто почему-то убедил себя в этом. Зачем я тебе, Паша? Ну, представь себе нашу совместную жизнь. Ладно, днём мы оба работаем. Но ведь есть ещё вечера, ночи. Что мы будем делать вечером? Ежедневно ходить по театрам и музеям невозможно. А дома оставаться не захочется. Что это за дом такой, если в нём вечно околачивается чужой человек? А мы с тобой именно чужие друг другу!

Я тебя очень прошу, Паша, давай не будем затягивать наши странные, абсолютно никому не нужные отношения.

– Мне они нужны, – упрямо наклонил голову Павел.

– Для чего? Паш, если бы ты нуждался в средствах, я бы ещё поняла. Всё-таки у меня есть какие-никакие деньги. Но ведь ты крепко стоишь на ногах. И ты единственный наследник своего дяди, а Иван Николаевич очень богат. Всё достанется тебе.

Он поморщился брезгливо:

– При чём здесь это, Оля? Ты специально хочешь меня оскорбить?

– Нет, Паша, но я хочу понять.

– Послушай, ну вот расскажи мне, чем я тебе не подхожу?

– Я ведь уже говорила: я хочу любить своего мужа. А тебя я, к сожалению, не люблю. Очень бы хотела полюбить, но не получается. Вот в чём беда. Я сейчас сделаю тебе больно, конечно, но, может быть, ты тогда поймёшь. Я ведь тебе рассказывала, что была замужем. Так вот Серёжу, своего бывшего мужа, я очень любила. А он очень любил меня. Я знала, что по малейшему моему зову он примчится с края земли, защитит и утешит меня. Я за ним была как за каменной стеной. Это банально, но это правда. Он бы за меня любого в клочья порвал, понимаешь? А женщине важно это знать и чувствовать. Очень важно…

– Почему-то это ваш брак не спасло, – язвительно поджал губы Павел.

– Просто мы были юными дурачками. Но в моём понимании семьи и сейчас ничего не изменилось. Я хочу знать, что мой муж для меня луну с неба достанет.

– Оля, у меня достаточно средств…

– Вот об этом я и говорю! Ты прости, пожалуйста, что перебиваю, но именно об этом я и говорю, когда утверждаю, что мы совершенно разные. «Луну с неба» за деньги не достанешь. Не всё измеряется деньгами! Ну как тебе объяснить?.. – она мученически посмотрела на него. – Ну, вот был у нас случай. Я завалила, не сдала экзамен. А Серёжка сдал. Нам его родители подарили путёвки на море. И мы очень хотели поехать. А у меня переэкзаменовка. Так вместо моря Серёжа сидел со мной и объяснял, объяснял, объяснял мне! А потом маялся под окнами аудитории, где я сдавала экзамен.

И после того, как я получила «четвёрку», мы поехали с ним гулять куда-то в Подмосковье, просто так, бесцельно. И шли по берегу речушки, а вдоль неё рос малинник. Было ещё только самое начало июля, для малины рановато. Но я увидела несколько красных уже ягодок и сорвала их, чтобы дать ему. А он ушёл чуть вперёд. И вот я его догнала, окликнула и протянула на ладони эти несколько ягод малины. А он обернулся… и тоже протягивает мне малинки! Понимаешь? Мы оба увидели первые ягодки, и каждый из нас, независимо друг от друга, решил сорвать их. Я для него, а он для меня. Не в рот сунуть, а отдать другому. Тому, кого любишь сильнее себя.

Павел неопределённо пожал плечами:

– И что?

– И ничего, – горько усмехнулась она, – я повторюсь: вот про это я и говорю. Мы с тобой абсолютно разные люди. Ты не понимаешь меня, а я не понимаю тебя. Паша, нам нельзя быть вместе. Мы друг друга в лучшем случае просто перестанем замечать вскорости после свадьбы. А в худшем – возненавидим.

Ты пойми, для меня муж – это первый человек, к которому я побегу за помощью, если что. Это как маленькие дети, чуть какая беда – кричат «мама»! Вот и я смогу выйти замуж только за того, кто станет для меня самым главным человеком на свете. Моим защитником и заступником… Ты только не обижайся, Паша, ты и вправду очень хороший, но… но не мой. Вот и всё…

– Я понял, Оля. Скажи мне, а я могу что-нибудь сделать, чтобы стать «твоим», как ты выражаешься?

Ольга с тоской посмотрела на него.

– Боюсь, что ничего. Прости меня, Паша. Я виновата перед тобой.

– Я не сержусь, – вдруг грустно сказал он и ласково погладил её по щеке. У неё болезненно сжалось сердце и неожиданно подумалось: неужели я не права? Но ладонь его была холодной и влажной. А ещё вялой и безжизненной. Такой, какая никак не может быть у её мужа. Она отложила салфетку и миролюбиво попросила:

– Поехали по домам, Паша, уже поздно.

Павел долго смотрел на неё, и Ольге казалось, что она видит, как в нём борются крайнее раздражение, даже злость, и необходимость делать хорошую мину при плохой игре. Наконец он кивнул, подозвал официанта и попросил счёт. До её дома они доехали в полном молчании. Когда поворачивали во двор, ей вдруг показалось, что с другой стороны из него выезжает машина Серёжи. Но было темно, очки она не надела, поэтому лишь улыбнулась самой себе и покачала головой, сами собой вдруг сложились строки, не самые удачные, конечно, далеко до Ахматовой, но искренние: