– У меня денег нет. Да и неохота…

– И что? Будешь киснуть дома?

– Значит, буду киснуть.

– Очень умно!

* * *

Время шло. Дела так закрутили Кузьму, что даже и вспоминать Карину времени не было. Так, изредка щемило сердце. И все.

Он заехал на сыроварню.

– О, Кюзьма, давно не бывал! А почему темный такой?

– Темный?

– Да нет… как это… мрачный, вот! Почему такой мрачный? Кризис?

– Да нет, дела идут неплохо, даже прибыль есть и немалая.

– А, я понял, твоя прекрасная Карина уехал, да? Когда теперь приедет?

– Не приедет она. Бросила она меня!

– Как это бросила? Ты неправильно! Она не мог!

– Мог, еще как мог!

Роже внимательно посмотрел на друга, покачал головой и достал из шкафа бутылку красного вина.

– Сядь, Кюзьма, мы сейчас попьем вина, закусим нашим сыром, и ты мне все рассказать!

– Да что рассказывать…

– Я видать, она тебя любил… Роже в этом понимает!

Он разлил вино по стаканам, достал сыр и виноград.

– Давай выпьем за… за…

– Нет, просто выпьем, без тостов!

– Можно и просто. Ну, а теперь рассказать. Что такое случилось с твоя девушка?

Кузьма подумал: «Если расскажу, может, полегчает?» Он рассказал. Не полегчало. Роже постучал себя кулаком по лбу.

– Кюзьма, ты дурак! Совсем дурак! И это… забыл слово, а… трус! Ты трус, Кюзьма! А Карина умная, поняла, что ты боялся, человеку и женщине всегда легче, если он уходил первый! Вот и все! А я знаю этот певец, я любить опера! Его знает весь мир… и…

– Вот именно! Его знает весь мир, а я кто?

– А ты дурак! Ревнёвый дурак!

– Не ревнёвый, а ревнивый!

– Какой разница? Ты же меня понял!

– Ни черта я не понял. Только одно – мы с ней не пара.

– Ты как это… муж овца?

– Муж овца? – фыркнул Кузьма. – Баран!

– О! Ты баран, Кюзьма! И я не хочу больше говорить про эта бедная девочка. Все!

Кузьма остался ночевать у Роже. А тот ушел к жене. Кузьма долго ворочался с боку на бок, а потом вдруг решился. Схватил телефон. И набрал ее номер. Будь что будет! Но ничего не было. «Такой номер не существует!» – ответил ему телефон. «Значит, она сменила номер, не хочет, чтобы я ей дозвонился. Ну что ж, все ясно. Или чтобы ей не дозвонился этот татарин? – закралась спасительная мысль. – Хотя нет, она дала ему свою визитку, там наверняка есть ее домашний телефон… и рабочий, вероятно, тоже. А мне она своей визитки не дала… Ну и черт с ней!»

* * *

Я сменила телефон и удалила из памяти номер Кузьмы. Не хочу! Я была так обижена, так зла на него… Каждый раз, входя в свой подъезд, я волей-неволей вспоминала, как вот на этом подоконнике складывала его вещи… и даже не подозревала, сколько боли мне причинит этот человек. За что? За знакомство с Ильясом? Бред!

Между тем лето кончилось. Начались занятия в институте, да еще мне предложили читать курс в театральном училище. Я обрадовалась. Но времени теперь совсем не было. Ну и прекрасно!

Большинство первокурсников в театральном вообще смутно представляли себе, что такое живопись. Один мальчик редкой изысканной красоты, москвич, из вроде бы интеллигентной семьи как-то спросил:

– Карина Георгиевна, это правда, что Гоген по пьяни отрезал себе нос?

– Пименов, вы это серьезно?

– Ну я что-то такое слышал…

– Ну, во-первых, не Гоген, а Ван Гог, во-вторых, не нос, а ухо… И вообще, в следующий раз, когда у вас возникнет подобный вопрос, справьтесь в Интернете, чтобы не позориться. Впрочем, кажется, здесь только я считаю, что вы опозорились! И это весьма прискорбно!

Я была в шоке, но когда поделилась своим впечатлением с преподавателем литературы, он только плечами пожал:

– Карина, это что… Вот в прошлом году была одна абитуриентка, я спросил ее, читала ли она «Три сестры». Она твердо ответила, что читала. Я попросил вкратце пересказать сюжет. – Он выдержал паузу.

– И что?

– Она начала пересказывать своими слова… «Сказку о царе Салтане»!

– Три девицы под окном?

– Именно! Так что, коллега, советую уже ничему не удивляться. Но, как я понимаю, они исправно посещают ваши лекции?

– Слава богу!

– Знаете, они научатся, усвоят, артисты, это такой народ… Ну не все, конечно, но к третьему курсу вам вряд ли уже придется за них краснеть. Когда-то Михаил Ильич Ромм написал в дневнике, а к слову, он превыше всех писателей ценил Льва Толстого, так вот, он записал в дневнике: «У меня есть два студента, один знает о Толстом даже больше, чем я, а другой вообще не знает о его существовании».

– И это были Тарковский и Шукшин, знаю!

* * *

В конце октября были объявлены два концерта Ильяса.

И вдруг он позвонил:

– Карина, привет, это Абдрашитов!

– Здравствуй, Ильяс!

– Что с твоим мобильным? Я не мог дозвониться и вот звоню на домашний! Рад тебя слышать! Как ты? Будущий муж все еще будущий или уже сыграли свадьбу?

– Да нет, мы расстались.

– Да? Тебя это огорчает?

– В меру.

– Ты сможешь прийти двадцать седьмого на мой концерт?

– О, конечно, с удовольствием!

– Тебе есть с кем пойти?

– Да, разумеется!

– Тогда я оставлю два билета у администратора на твое имя.

– Спасибо огромное, Ильяс!

– Я тебе еще позвоню из Москвы.

– А сейчас ты откуда звонишь?

– Из Лиссабона!

– О, я польщена! Спасибо, Ильяс!

Я обрадовалась, даже очень. Я так давно не была в Консерватории и вообще люблю хорошее пение, а Ильяс поет удивительно! Недаром он сделал такую карьеру! Я помню, он еще учился и частенько заглядывал ко мне по-соседски, мы болтали обо всем на свете, и я видела в нем старшего брата. Он старше мен я на четыре года. Но ника к их романтических отношений у нас не возникало. Он рассказывал мне о своем романе с девушкой из Колумбии, невероятной красавицей Консепсьон, она училась на фортепьянном, Ильяс был сильно влюблен… А однажды я возвращалась из универа достаточно поздно, ко мне на улице пристал какой-то пьяный парень. Я была девушка не робкого десятка и пыталась его отшить. Он вроде бы отстал, но когда я вошла в наш двор, он вдруг выступил из темноты, схватил меня мертвой хваткой. Вот тут я испугалась. Он поволок меня куда-то, от испуга я даже кричать не могла, но тут откуда ни возьмись появился Ильяс и так двинул парню промеж глаз, что тот рухнул на асфальт. А Ильяс прошипел:

– Если еще хоть на полметра подойдешь к этой девушке, я тебе яйца отрежу, козел вонючий!

Больше я этого парня никогда не видела. А в тот вечер я была в восхищении. Ильяс прочитал мне лекцию о том, что приличной девушке нельзя одной ходить по темным улицам.

– Что, у вас там, на истфаке, нет нормального парня, который пошел бы тебя провожать?

– Да как-то я таких не заметила, Иличка!

На следующий день он принес мне газовый баллончик.

– Вот! И чтоб всегда носила с собой. И не в сумочке! Идешь поздно одна, держи баллончик в руке. Обещай мне!

Я пообещала и так и делала. Но больше никто ко мне так грубо не приставал. Хотя заигрывали, бывало. А после Консерватории Ильяса пригласили в Вену. И он надолго пропал, а потом появился, когда я уже вышла замуж, сперва на полгода за Виктора, а потом и за Лёню. Ильяс появлялся в Москве крайне редко, я иногда встречала в подъезде его маму, удивительно милую и красивую женщину Наилю Сабуровну. Она преподавала в ЦМШ, учила талантливых детей играть на скрипке. А потом она уехала к сыну. А я получила в наследство квартиру, и мы с Лёней туда переехали. И вот эта встреча в «Астории»… Самое странное, что я уже через неделю перестала тосковать по Кузьме. Приказала себе перестать и перестала! Просто решила – это был приятный эпизод, замечательный секс, ну и все! Нахлынула страсть после пятилетнего воздержания, вот и померещилось невесть что. Выходит, Ильяс снова спас меня. Как интересно!

* * *

До концерта Ильяс не позвонил. Ну и что с того? Мы с Тонькой причепурились и поехали в Консерваторию. У входа в Большой зал творилось какое-то безумие. Мы едва пробились к входу. У окошка администратора стояла очередь.

– Ой, а вдруг он забыл? – причитала Тонька.

– Уверена, что не забыл.

– Тогда почему не позвонил?

– Замотался!

– А если все-таки забыл?

– Значит, пойдем в кафе, только и всего!

– Да ну…

Но тут подошла наша очередь.

– На имя Дубровиной! – выпалила я.

– Кто оставлял?

– Абдрашитов.

– Вот, пожалуйста. И еще просили передать этот конверт!

– Ой, что там, Каринка?

– Откуда я знаю! Погоди, давай выберемся из толпы!

В конверте поменьше лежали билеты. В четвертый ряд партера.

– Круто! – воскликнула Тонька. – А что в другом?

– Сейчас поглядим.

Я достала из второго конверта записку.

«Каришка, милая, прости, что не позвонил, чудовищно замотался! У меня к тебе просьба! Позови меня завтра днем в гости, у меня будет три часа свободных, безумно хочется вспомнить молодость, посидеть, поболтать с тобой. Я не приглашаю тебя в ресторан, чтобы не бросаться в глаза и не провоцировать дурацкие слухи. Если это возможно, сбрось мне на телефон одно слово «да» и адрес! Я свободен с двух до пяти! Прости за нахальство! Всегда твой Ильяс».

«Ну ни фига себе!» – подумала я.

– Что там, Каринка, покажи, – потребовала Тонька.

Я сунула ей записку.

– Ну ни фига себе! – воскликнула она. – Позовешь его?

– Конечно!

– А за кулисы пойдешь?

– Нет.

– Почему?

– Он же ясно написало – чтобы не провоцировать дурацкие слухи.

– Ух ты!


В четвертом ряду партера, слева от прохода два крайних места, то есть в самом центре.

– Круто! – сказала Тонька.

В первом отделении Ильяс пел с оркестром арии из опер, а во втором – романсы Чайковского, Даргомыжского и Рахманинова.