Галя перехватила взгляд, который Аполлинария бросила на Вадика: приглашайте, я согласна.

Вот уж дудки! Мало ей Тимура! Галя ленивым небрежным взмахом руки прикоснулась к Вадиму. Он был совершенно туп! Не понимал игры взглядов и жестов. Пришлось, отвернувшись, чтобы никто, кроме Вадика, ее не увидел, процедить:

— Танцевать. Быстро! Приглашай, пошли!

Тимур с женой и американцем остались разговаривать. Галя с Вадиком танцевали. На них глазели. Вадик томился. Галя не могла сообразить: как она сейчас, когда Тимур, вежливо улыбаясь американскому начальнику, исподволь наблюдает за ней, должна выглядеть. Быть хмуро возвышенной? Или веселой и беззаботной?

Однажды Тимур на производственном совещании, когда Галя разразилась смехом над абсурдом очередной американской инструкции, сказал: «Твой смех возвращает в детство». Тимура не поняли, уставились недоуменно. Он поправился: «То, что нам кажется детскими играми, для американцев — стержень. Они не дураки, прошли серьезный путь становления бизнеса. Поэтому — без хиханья и хаханья, конструктивно — думаем, что ответить, чтобы не сильно наврать».

Веселиться, смеяться — самое лучшее, пришла к выводу Галя. И потребовала от Вадима:

— Смеши меня!

— Чего?

— Качественно смеши меня, чтобы все видели мое радостное лицо и слышали мой заливистый детский смех.

— Какой смех? — снова переспросил Вадим.

— Зараза!

Слово «зараза» у Гали и у ее подруги, жены Вадика Насти, служило ругательством на все случаи жизни.

— А ты сама не можешь посмеяться?

— Не могу, я же не сумасшедшая.

— Вот это спорно. Пощекотать тебя?

Он забрался пальцем в вырез ее платья на спине и поцарапал. Галя передернулась от возмущения.

— Прекрати! Господи, какой ты недотепа!

— Здрасьте! — обиделся Вадик.

— Быстро расскажи смешной анекдот.

— Ни один приличный в голову не идет.

— Рассказывай неприличные.

— Ну, без претензий! Сама попросила.

Эффект получился — лучше не придумаешь. Галя задирала голову, с неподдельным интересом, а также с оторопью и тихим ужасом слушала, как партнер что-то говорит, потом вскрикивала возмущенно, била его кулачком в грудь, как бы наказывая, и заливалась смехом.

Когда кончилась музыка, Вадик спросил:

— Нам еще долго тут кренделя выписывать?

— Можно уходить. По-английски, ни с кем не прощаясь. Плавно двинули в сторону вестибюля. За талию меня приобними, типа — мы воркуем. Этих анекдотов я тебе никогда не прощу! И Насте расскажу, какие мерзости ты в голове хранишь.

— О женщины! Сначала сами просят остренького, а потом возмущаются.

Вадим был рад, что представление окончено, и на угрозы неблагодарной Гали внимания не обращал. Даже предлагал по пути домой заскочить в магазин за сахаром и что там еще Настя просила.

У дверей Галя обернулась и тут же встретилась глазами с долгим и грустным, провожающим, взглядом Тимура. Последняя сладкая капля. Вспоминать этот взгляд, домысливать его смысл, мечтать можно будет несколько дней.


Така и Вака прекрасно знали, как из тети Гали, крестной мамы, вить веревки. Она позволяла им то, что родная мама запрещала, которая прекрасно видела, когда слезы — действительное несчастье, а когда — наглые капризы. Тетя Галя вообще не выносила их плача, тут же шла на уступки. Поэтому двойняшки отлично проводили время. Обедали овощным супчиком и куриными котлетками не дома, а в «Макдоналдсе», вместо дневного сна катались на лошадках в парке и скатывались с ледяных горок.

Наставление подруги: не давай им спуску, не потакай, сядут на шею — Галя выполнить не могла и к вечеру валилась от усталости. Блаженные минуты — когда Така и Вака купались перед сном, почитать им сказку на ночь, — и все, свобода. Хотя еще надо вытереть пол в ванной, потому что двойняшки, бултыхаясь, наливали на пол воды по щиколотку, простирнуть бельишко, отутюжить сухое, вчера выстиранное, в квартире разгромленной прибраться — это уже мелочи. Главное: Така и Вака спят, непроходящий страх, что они поранятся, обожгутся, травмируют свои хрупкие ножки-ручки или чего недоброго шею свернут, засыпал вместе с детьми.

Галя так выматывалась, что и на мысли-грезы о Тимуре сил не оставалась.

А тут еще Настин папа, добрейшей души алкоголик, больной человек. Каждый день просит:

— Галочка, детка, не одолжите на поправку здоровья «катеньку»?

— Кого? — недоуменно переспросила Галя, когда просьба прозвучала в первый раз.

— «Катенька» — это сотенная купюра. При министре финансов Сергее Витте рубль впервые стал конвертируемой валютой. Да и художественные достоинства купюр были выше всяких похвал. Особенно удался граверам портрет Екатерины Второй на сторублевой банкноте. За красоту и высокую покупательную способность народ назвал банкноту ласково «катенькой». В начале двадцатого века на «катеньку» можно было купить три коровы или десять пар отличных английских ботинок. Ныне, увы, мне хватит только на бутылочку самого дешевого пойла. Одолжите, голубушка?

Одалживала, потому что пьяненьким он мирно засыпал, прочитав несколько глав какой-нибудь умной книжки, или уходил на дежурство. Хмуро трезвеньким пытался помогать в уходе за двойняшками и только мешался под ногами. Проще было дедушку нейтрализовать «катенькой».

В новогоднюю ночь Така и Вака заснули поздно, после десяти. Перевозбудились. Галя педагогически неверно сначала завлекла их подарками от Деда Мороза, которые найдут утром. А затем, в отчаянии, рассказала сказку про детей, которые не хотят спать, и Бабай их может украсть. Така и Вака потребовали описать внешность страшного Бабая. Испугавшись, близняшки расплакались. Пришлось их утешать и дать слово, что не пустит Бабая на порог.

Дедушка был на дежурстве. Галя в одиночестве сидела перед телевизором. Новогодний стол представлял собой остатки картофеля фри и бутербродов с котлетами, принесенными из «Макдональдса». Даже шампанское не догадалась себе купить.

На экране натужно, как казалось Гале, веселились певцы и юмористы. Шутили плоско, пели фанерно. Взрывались фонтаны конфетти, летели спиральные серпантины, тоннами сыпались блестки. Для Гали все это — пир во время чумы. Ей было грустно-грустно.

Вспоминалась примета: как встретишь Новый год, так его и проведешь. «Вот уж дудки!» — утешала она себя. Мама однажды Новый год в больнице встретила, после операции аппендицита отходила. Аппендикс у человека один, и мама, слава богу, тьфу-тьфу-тьфу, больше в клиниках не лежала. Бабушка как-то Новый год в самолете отмечала. Говорила — очень романтично. Но весь год потом ни разу в воздух не поднялась. «И у меня все будет хорошо, даже замечательно. И сейчас неплохо. Только очень одиноко. Никому я не нужна, все мною пользуются, будущее отсутствует, потому что без Тимура будущее неполноценно, а он с красивой женой и гостями сидит сейчас в загородном доме у камина, коньяк потягивает, обо мне не думает. Да и чего думать? Кто я такая? Провинциалочка, под мировые стандарты подделаться желающая. Платье от Валентино в азиатском исполнении! Ну да, правильно! Китайский пошив. Но тоже недешево — триста баксов. Оригинал три тысячи стоит. Она, Аполлинария, может позволить себе такое купить. А я? На один вечер платье или лекарства бабушке, или маме дубленку новую, на старую без слез не посмотришь, или машину стиральную купить, или Таке и Ваке по кукле небывалой красоты, сама бы играла, завтра визгу и восторгов будет…»

Галя тяжело вздохнула. Жизнь не оставляла ей выбора. Хотелось праздника души, а получались одни компромиссы. Вот и сейчас. Из-за бредовой идеи позлить Тимура, заявиться на вечеринку с красивым парнем сидит тут в одиночестве и ногти кусает. Впрочем, Настю и Вадика давно следовало вырвать из лап быта и родительских забот. Ребята заслужили отдых, пусть короткий. Они как бегуны, у которых еще есть силы ногами перебирать, но лучше остановиться, передохнуть и с новым запалом на дистанцию выходить. Устали, что и говорить, ссориться по мелочам начали. Кто поможет? Только Галя.

И вот сидит она, все делающая правильно, то есть неправильно. Очень хочет себе приятно сделать и совершенно не может закрыть глаза на проблемы других, близких.

Гале захотелось плакать. Потому что было жаль себя, а еще больше — родных. Противоречие, оно же данная реальность. На экране прыгали одетые тетками мужики и девушки, наряженные бомжами. Все как бы шутили, но до Гали их юмор не доходил. Возможно, проблема не в качестве реприз, а в ее неспособности воспринимать тонкий юмор. Она всегда сначала в себе искала недостатки, а потом в других.

Надо было все-таки купить шампанского. Новогодняя ночь без шампанского, как… Как девушка без жениха, как лодка без весел, как эскимо без палочки… Как она, Галя, всем нужная, а себе самой бесполезная…

Настя в доме спиртного не держала, чтобы папу не провоцировать. Но по Галиным расчетам у дедушки образовалась лишняя бутылка, на «катеньку» приобретенная. И Галя знала, где он прячет заначку — за томами словаря Даля.

Она пошла в его комнату, вынула книги и достала бутылку.

Галя в винах и вообще в спиртном не разбиралась. Не любила его, не чувствовала прелести, поэтому все хмельное было ей на один вкус. Опять-таки провинциальный признак — не разглагольствовать о букете бордоских красных вин, рейнских белых и каких-то многолетних виски. Свою провинциальность Галя считала главным недостатком.

Дедушкино вино из бутылки с криво наклеенной этикеткой оказалось не таким уж отвратительным. Сладким и терпким. Вначале Галя пригубила: не отрава, от которой слепнут, глохнут и отправляются на тот свет? Нет, приятненько. Хотя химический анализ ее язык, конечно, произвести не может. Сходила в детскую, проверила, как спят Така и Вака, подоткнула под них одеяла. Вернулась и допила рюмку.