Станислав считал свою тещу доброй и самоотверженной женщиной. С одним исключением: с ней нельзя говорить о политике, сравнивать советское время и настоящее. Никакие доводы не могли прошибить бетонную преданность Анны Прокопьевны прошлым ценностям.

Недавно Люба ее спросила:

— Бабушка, а где в советское время была сырокопченая колбаса?

— В праздничных заказах.

— Это специальные магазины?

— Нет, продуктовые наборы, которые давали к праздникам.

— Значит, в простых магазинах ее не было? — уточнила Люба.

— Не было, — вынужденно призналась бабушка.

— А где была?

— Я ведь уже объяснила.

— Но я не понимаю! Если выгодно делать колбасу, если люди ее покупают, то почему не выпускать?

— Потому что внимание уделялось не деликатесам, без которых люди прекрасно обходились, а бесплатным здравоохранению, санаторно-курортному лечению, образованию, поддерживанию низких цен на коммунальные услуги, достойным зарплатам и пенсиям.

— Все равно не понимаю! Вот есть у тебя достойная зарплата, и ты хочешь вкусной колбасы. Но купить не можешь?

— Иногда выбрасывали полукопченую, — вспомнила Лиля. — Слово-то какое — «выбрасывали», как собакам. Мы давились в очередях. Две трети моей молодости прошло в очередях.

Ситуация повторялась. Бабушка багровела от возмущения: в родной семье точно во вражеском окружении. Всем становилось ее жалко, и, как могли, спускали дискуссию на тормозах.


Люба прекрасно знала, что вечером предстоит разбор полетов. Почему ей одной отдуваться? А Никита ни при чем?

Она позвонила брату:

— Никитулечка! Родненький, приезжай, а?

— Мне некогда.

Как же! Слышно, музыка гремит, с приятелями зажигает в баре.

Но Люба удержалась от упреков. Захныкала:

— Братик, не бросай меня! Они же с меня стружку снимут до костей. А-а-а…

— Не реви! Ладно, подскочу.

Сестра ждала его у парадного.

— Пошли сдаваться? — подмигнул ей Никита.

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг».

— И штык мозолистый — к бою!

Приятели их бабушки, собираясь по революционным праздникам, в конце застолья пели пролетарские песни. Маленький Никита однажды допытывался у родителей, что такое «штык мозолистый». Ему объясняли: такого не бывает. Никита настаивал: «Но бабушка поет!» Выяснилось, что это из песни:


Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой! Напевая бодрый революционный марш, они зашли в квартиру. Их ждали. Отец и мама сидели на диване, бабушка — в кресле. По хмурым лицам родителей можно было догадаться, что бабушка уже высказала все, что думает о разложении внуков. — Никита! — возмущенно сказал отец. — Устроил тут, понимаешь, купи-продай! Возмущение Станислава Геннадьевича объяснялось не столько преступлениями детей, сколько голодом. Целый день во рту ни маковой росинки, из кухни аппетитным духом тянет, желудок урчит, а тут педагогические беседы. — Люба! — осуждающе покачала головой мама. — Как тебе не стыдно с брата деньги брать?

— Но я же за работу!

— Аморально! — подала голос бабушка.

— Действительно, — продолжила мама, — что это за семья, в которой естественное участие оплачивается? Только представь! Я начну брать деньги с папы и с Никиты за обеды и ужины, стирку…

— Я вообще миллионершей стала бы! — заметила бабушка.

— Так пойдет, — подхватил папа, — за каждый чих и «будьте здоровы!» станем расплачиваться?

— Не надо доводить до абсурда! — скривился Никита. — Дело выеденного яйца не стоит.

— Оно стоит вашего нравственного облика! — патетически заявила бабушка. — Гниение надо остановить на корню! Вам привиты чуждые идеалы!

Мама повернулась к папе и тихо сказала:

— Просто комсомольское собрание.

— Но, бабушка! — примиряющее улыбнулся Никита. — Кто нас большей частью воспитывал? Ты и воспитывала. Прививала, прививала свои идеалы, а они не привились. Может, с идеалами не все в порядке?

— Да, дети! — скорбно признала бабушка. — Вам досталось тяжелое время, когда люди проходят испытание совести и нравственности.

— Мне мое время очень даже нравится, — буркнула Люба.

— Не продолжить ли нам разговор после ужина? — предложил Станислав Геннадьевич, проглотив слюну, которая обильно вырабатывалась из-за кухонных ароматов.

— Убегаю, меня ждут, — сказал Никита.

— Стойте! — всполошилась Люба, которой совершенно не хотелось оставаться в одиночестве. — Что мы решили?

— Сделки прекратить, — постановил папа. — И точка!

— Интересно, то есть нечестно получается, — с вызовом ответила Люба. — Я Никитины вещи гладить и чистить бесплатно не буду. Лучше в драмкружок запишусь. Значит, эту работу будут делать мама и бабушка. Кому выгода? Только Никите. Кто пострадает? Мама и бабушка. Справедливо?

— Противоречие, — согласился папа. — Никита! Как работающий мужчина, ты должен вносить свою лепту в семейный бюджет.

— Согласен.

— Лепта мне пойдет? — уточнила Люба.

— Если ты будешь по-прежнему ухаживать за братом, — сказала мама.

— И что изменилось? — справедливо спросила Люба.

— Со сдельной оплаты, — пояснил Никита, — переходишь на оклад.

Анна Прокопьевна почувствовала, что дело принимает неожиданный поворот. Совершенно порочный! Она другого добивалась.

— Подождите, подождите! — потерла бабушка виски. — Все неправильно! Люба будет получать зарплату, а я и Лиля — нет?

— О! — воскликнул Никита. — Кажется, мы добрались до сути проблемы.

— Нет, нет! — Анна Прокопьевна поняла, что сморозила глупость. — Я неточно выразилась. Не нужно никому платить: ни мне, ни Лиле и уж тем более Любе!

— Мне очень даже нужно! — топнула ногой Люба. — Интересное дело! Какой-то патриархат! Вкалывай на него за красивые глазки! Я не согласна.

— Дочь! — попенял папа. — Ты выражаешься как базарная торговка.

— А я что вам говорила? — укоризненно напомнила бабушка.

— Не делайте из меня злодейку! — у Любы задрожали губы. — Папа! Я же трудилась! Мама и бабушка гладят сорочки с заломами, а у меня ни одной складочки. Никита, скажи!

— Подтверждаю.

— Старалась, старалась, а теперь вы все такие правильные, а одна я торговка.

— Любанечка, успокойся! — попросила мама.

— Не успокоюсь! Нужны мне деньги — как свобода. Я же не только на себя трачу, я коплю. Бабушка, я подарила тебе не скользящие нашлепки на зимние сапожки, чтобы ты не навернулась в гололедицу и не сломала ноги? Маме — платки носовые ручной вышивки, папе — одеколон. Было? И вообще! Я на свои покупала крем для Никитиных ботинок… я… я…

— Орудия труда, — папа подмигнул Никите и встал, — по отдельной статье должны были проходить.

Отец подошел к плачущей Любе, обнял за плечи, подвел к дивану и усадил рядом:

— Тихо, тихо! Вытри глазки, все будет хорошо.

Никита посмотрел на часы, досадливо скривился и взял слово. Он разбирал ситуацию с позиции системного анализа: денежная проблема — отдельно, моральная — отдельно. Мама смотрела на него с умилением: какой умный мальчик! В точке, где проблемы пересекались, наблюдался один критический узел — бабушка. Она заявила обиженно: «Я тут изгой!» Ее горячо заверяли в обратном. Лиля подошла и поцеловала маму: «Ты у нас самая дорогая!» Следом отлипла от папиного плеча Люба и тоже чмокнула бабушку: «Моя любимая!» Никита сказал, что если у него есть твердость и целеустремленность, то — от бабули. Станислав Геннадьевич уверил: «Такую тещу — днем с огнем не отыскать». И тут же тихо простонал на ухо жене: «Поесть сегодня, наверно, не дадут».

Когда умасленная и обласканная бабушка приобрела вид, не грозящий гипертоническим кризом, ее спросили: чего же она все-таки хочет с учетом обстоятельств сегодняшнего бытия?

Для Анны Прокопьевны давно, с рождения Никиты, жизненные цели, заботы, тревоги и надежды, мечты и чаяния переместились в семью дочери. Не было для нее иного поприща, как служить Лиле и Стасику, Никитушке и Любанечке. Сегодняшний разговор был для нее крайне важен и серьезен. Остальным членам семьи, возможно, — поговорить и забыть. Анне Прокопьевне — как сражение выиграть. Уберечь любимых и дорогих от несчастья, роковых ошибок, которые заключат их в плен ложных приоритетов.

И вот теперь Никитушка да и все вопросительно смотрят, спрашивают, чего же она хочет. Ответ должен быть идеологически правильным, по существу, а не по распределению денег, будь они неладны!

— Я хочу, — медленно и строго сказала бабушка, — чтобы не прерывалась связь поколений. Чтобы мои внуки унаследовали человеческие ценности, которые не меняются в любых исторических формациях, государственных устройствах, по прихоти президентов, царей, королей, партийных секретарей и любых других политиков. Как ток течет по проводам, так от меня к внукам должно передаться самое лучшее и достойное.

Повисло молчание. Бабушка свое программное заявление произнесла столь проникновенно, что остальные замолкли.

Но Никита все-таки нашел, к чему придраться. Нарушил молчание:

— Строго говоря, ток по проводам не течет.

Бабушка, Лиля и Люба посмотрели на него с изумлением. Бабушка и Лиля были не сильны в технике, у Любы по физике с трудом «удовлетворительно» выходило в конце четверти.

А папа кивнул и согласился:

— Конечно, не течет. Он же переменный.

— Но мы получаем, пользуемся, — Лиля переводила взгляд с мужа на сына.

— Если включить новый пылесос, когда работает стиральная машина, — сказала бабушка, — то пробки выбивает.

— Электричество — это поток электронов, — вспомнила школьную науку Люба.