Когда запись окончилась, Игорь брезгливо спросил:

– Зачем ты это сделала?

Усилием воли я подавила в себе желание извиниться, покаяться в шпионских действиях. Я не имела права раскисать и поддаваться эмоциям! Ринулась в бой:

– А ТЫ зачем меня третируешь? Сто раз, русским языком просила – не трогай меня! Но ты глух к моим мольбам. Плевал на мои страдания с высокой колокольни! Тебе хочется мною овладеть, как высоту взять. Перепрыгнешь и пойдешь дальше. Завоеватель, конкистадор, мачо! Бессовестный! Как моя жизнь покорежится – тебе дела нет. Победители к жертвам равнодушны. Как славно себя потешить и в компании похвастаться: скольких баб я завалил, ни одна не ускользнула!

– Тише! Всю гостиницу разбудишь.

Начав говорить нормальным голосом, я постепенно повышала тон и уже почти орала. Меня несло на волне гнева. Но ведь праведного!

– А пусть проснутся и придут, посмотрят на тебя! Благородного человека! Который пользуется властью и принуждает к сексу подчиненную. Герой! Забыл мне намекнуть, что зарплату повысишь. Или не собирался? Привык за так? За милость к низшим? За так, конечно, выгоднее.

– Надя! Я прошу тебя…

– Не проси! Не дам! Я не дворовая девка, не крепостная, а ты не помещик! Пусть ты – удав, но я – не кролик!

– При чем здесь животные?

– При том! Прекрасно понимаешь, как мне нужна работа в твоей фирме! Не можешь не понимать! И пользуешься! Ведь это то же самое, что накинуть женщине петлю на шею и потом изнасиловать ее. Ты настоящий насильник!

В этот момент раздалось «ба-ба-х!». Выстрелила пробка в бутылке шампанского. Точно подтвердила мои слова. От неожиданности я взвизгнула, а Игорь приподпрыгнул в кресле. Фонтан шипучего напитка окатил его с головы до ног.

– Черт! – выругался Игорь.

– Знак свыше. Получил?

Игорь вытирался носовым платком, а я взяла в руки приготовленные распечатки из Уголовного кодекса.

Меня потряхивало от возбуждения. Теперь я знаю: главное – ввязаться в бой, рвануть в атаку, а потом наступит состояние, когда тебе сам черт не брат и море по колено.

– Доходчиво объясняю, начальник Игорь, на что ты уже со мной назаигрывал. Статьи сто одиннадцатая, сто двенадцатая или сто пятнадцатая – ущерб здоровью разной тяжести. Месяц я не сплю, глаз начал дергаться, ночами в туалете вру мужу.

– Что?

– Не перебивайте, подсудимый! Если компания была информирована, – читала я, – о поведении нарушителя, но не предпринимала мер для прекращения этого, ее можно привлечь к ответственности по статье сто восемнадцать – за причинение серьезного или средней тяжести ущерба здоровью в результате небрежности и безразличного отношения к проблеме. Ты и есть нарушитель и одновременно компания. Успеваешь? Усекаешь?

Игорь изрек непонятный звук и отпил из горлышка шампанское.

– Далее по кодексу. Аргументом против работодателя или компании, то есть против тебя, Игорь, который знал о насилии и не прекратил его, может служить статья сто двадцать пятая о неоказании помощи в опасности, поскольку Конституция обязывает компанию заботиться о своих сотрудниках в рамках элементарных стандартов безопасности и гигиены. Это еще не все. Мы на середине пути по уголовной дороге.

Я дождалась, пока Игорь снова отопьет, и продолжила читать:

– Если нарушитель принуждает женщину отправиться куда-либо, куда она идти не хочет, можно утверждать, что нарушена статься сто двадцать шестая о насильственном похищении человека. Не подходит… в командировку-то я как бы по доброй воле… минуточку… ага, вот! Если нарушитель запирает женщину в офисе или другом помещении на ключ, загораживает ей выход… ты вошел и ключ повернул, а в собственном кабинете мне загораживаешь выход постоянно… тебе светит статья сто семнадцатая о незаконном лишении свободы.

– У меня такое ощущение, что я в бреду. Причем – в чужом бреду, – Игорь вылил остатки шампанского на свой затылок.

Он был весь мокрый, мой начальник-совратитель. И выглядел… Трудно описать… Представьте мужчину, который с шампанским шел переспать с давно желаемой дамой, вместо праздника плоти получил магнитофонную запись его заигрываний и список статей уголовного кодекса, которые нарушил. Наверное, большим идиотом и пораженцем он никогда не бывал.

Я честно предупредила:

– Еще четыре статьи. Самые тяжелые – сто тридцать вторая и сто тридцать третья – принуждения к действиям сексуального характера. За них много дают. Но, Игорь! Ты меня принуждал!

Он, мокрый, встал и посмотрел на меня…

Это был удав, осознавший вдруг, что он слабый ужик. И не кролик ему покорно в пасть пойдет, а гремучая жаба попалась, выстрелила струей яда.

Игорь уже был у двери, выходил из моего номера, когда я позвала:

– Погоди! В этом не было ничего… ничего личного.

Он не ответил, дернул плечом и вышел.

Я долго стояла у окна, угадывая колебания мрачного холодного моря, пытаясь поймать его ритм, настроиться на сон, которого не было в помине. И ничего съестного не имеется. Обычный способ борьбы с бессонницей неосуществим.

Меня поразила мысль: в мире нет человека, которому я бы рассказала как на духу все, что произошло сегодня и что тянется месяц. Странным образом единственный человек, с которым могу быть откровенной, – Игорь. Этажом ниже он ворочается в холодной постели. Уволит меня? Не исключено. Пусть! Зато я уйду с фирмы, не поджав хвост, а гордо. У жабы, кажется, нет хвоста…


На следующий день Игорь был хмур и официален. От вчерашнего бодрого настроения не осталось и следа. Разговоры только по делу, без шуточек и анекдотов.

«Не обломилось мужику», – легко читала я в глазах наших заказчиков. Только слепой не заметил бы, что мы с Игорем вовсе не любовники, ночь провели не в постельных утехах, а в разных койках.

Мужчины поглядывали на меня с интересом: еще та штучка! Женщина снизошла до общения, перестала считать меня мебелью, задала несколько профессиональных вопросов. Я ответила толково. Ставки мои выросли. Из девушки эскорта перевели в специалисты.

Мы долго ходили по объекту. Дул холодный ветер с залива, пробирал до костей. А Игорю хоть бы хны – в распахнутом пальто быстро шагает от строения к строению.

Заказчики отошли посовещаться. Мы с Игорем стояли на пирсе. Внизу плавно танцевали волны, которые я угадывала ночью, медленные и тягучие, точно не вода, а смола.

– Уволишь меня?

– Ты подашь в суд? – вопросом на вопрос ответил Игорь.

– Нет. Это был жест отчаяния. Защита униженного и оскорбленного.

– Идиотка! Диктофон!

Не глядя на меня, не поворачиваясь, он протянул руку. Я достала из сумочки диктофон и вложила в его ладонь. Игорь бросил аппаратик в воду.

– Уволишь? – снова спросила я.

– Живи. Работай.

Начальник развернулся и пошел к заказчикам.

По просьбе Игоря железнодорожные билеты сдали, обратно мы летели самолетом. Понимая, что Игорь боится полета, я по доброй воле положила руку на его предплечье. Он отбросил мою руку. Как угодно.

Думала я о том, что скажу Ивану, если он случайно обнаружит коробку от диктофона, спрятанную за банками с крупой. Подарочек-то: тю-тю, накрылся водами Финского залива.

«Когда честная женщина врет? – утешала я себя. – Когда одна в поле воин».

Что течет по проводам

У Любы и Никиты, брата и сестры, восьмилетняя разница в возрасте. Ей четырнадцать, ему соответственно двадцать два. Он учится в институте, она – в восьмом классе. Отношения у них товарно-денежные. Люба почистит ботинки брату, отутюжит сорочку, пришьет пуговицу – он ей деньги. Никита подрабатывает в компьютерной фирме и в финансах не стеснен. Обоим выгода. От родителей и бабушки они свои сделки держали в тайне, потому что те наивно гордились: ах, как сестренка любит братика, туфли ему полирует, и с грязной куртки пятна смывает, и никому не позволяет Никитины футболки гладить, только сама. Воспитали деток на зависть.

С точки зрения Никиты, Люба была обязана бескорыстно за ним ухаживать. Но Никита не жадный, а девчонке карманные деньги нужны. Бабушка и мама с папой, конечно, тоже дадут, но с расспросами: на что, зачем, ты уверена в необходимости этой вещи? А бабушка еще ввернет про мещанство и обывательскую страсть к одежде и предметам обихода. Мол, не интеллигентно у других людей вызывать зависть из-за обладания престижной вещью. Надо пробуждать зависть своим умом и талантами, чтобы все за тобой тянулись и совершенствовались. Куда притянулась бабушка, до чего досовершенствовалась, известно – пенсии не хватает на лекарства.

Люба обязана ублажать брата, потому что родилась позже, и он много из-за нее претерпел. То время, когда ему было восемь, сестру принесли из роддома, Никита помнит отдельными картинками и острыми переживаниями. Дома все переменилось, из центра любви и ласки его отодвинули на обочину. Мама и бабушка вертелись вокруг кроватки, в которой лежало кричащее глупое существо. И ему втолковывали: ты должен любить сестричку, ты должен заботиться о Любашеньке. С какой стати? Без этой орущей куклы, дующей в штаны, ему жилось гораздо лучше. Хорошо, хоть папа его понимал. По выходным хитро подмигивал: давай оставим женщин и предадимся мужским утехам? И хотя утехи представляли собой поход в зоопарк, в детский театр, в парк с аттракционами или на снежную горку, для Никиты они были восстановлением справедливости, то есть сосредоточения внимания на нем, любимом.

Еще один кошмар Никитиного детства: посмотри за сестренкой. Это когда маме или бабушке требовалось удалиться на кухню, сходить в магазин, поговорить по телефону, и его заставляли сидеть с Любой. Три минуты – максимальное время спокойного терпения, после хочется капризную девчонку пристукнуть. Сейчас родители вспоминают с благодушным смехом, как он дал пятимесячной Любе газетные листы, которые шуршали и отвлекли ее от рева, как годовалой Любочке заклеил рот скотчем, чтобы не вопила, как трехлетнюю посадил в ванную и разрешил пустить воду, как в пять лет вручил ей ножницы – поиграй в парикмахерскую. А тогда они, родители и бабушка, вопили как резаные, наказывали его, ставили в угол. Ребенок измазался типографской краской, в которой свинец, ручки в ротик тянула! Из-за скотча и при внезапном насморке могла задохнуться, чудом не утонула в ванной, не выколола глаза ножницами, только в трех местах до плеши волосы отхватила.