Снова удар, ещё один. Звук эхом разлетается по залу, въедаясь в стены, а потом рикошетом возвращается, чтобы проникнуть в мою голову. Я в последнее время так много злюсь, что даже самой противно. Меня раздражает каждая мелочь, каждое слово, косой взгляд, даже шумное дыхание. Всё это так бесит, что я готова кричать, психовать и истерить, будто ненормальная. ПМС вроде никогда не страдала, а тут такое…

Наверное, всё из-за Егора. Я так волнуюсь за него, что это беспокойство сводит меня с ума.

— Может, не хотели, беспокоить тебя, — предполагает Макс. — Ты и так вся на нервах, а тут такая новость, что несколько дней нельзя будет навестить Егора.

Я кривлюсь и ещё пару раз со всей силы ударяю грушу, которая позвякивает своими цепями, будто скуля от боли.

— А, то есть, вчера они не хотели меня волновать, а то, что я сегодня, как дура, припёрлась в больницу, чтобы проведать Шторма, а мне там «Извините, посещения запрещены», — речь получается какая-то несвязная, и я замолкаю.

— А что вообще сказали на счёт Егора? — интересуется парень.

Максим время даром не теряет — пока я отрабатываю удары на груше, он отжимается от скамьи.

— Да ничего! — дыхание сбивается. — Говорят, состояние пока стабильное, но его нужно продержать несколько дней в послеоперационной палате, чтобы окончательно убедиться в том, что его жизни ничего не угрожает. Сказали, что врач потом мне всё в подробностях расскажет. Но когда это «потом» будет?

Макс перестаёт отжиматься и, шумно вздохнув, садится на скамейку. Краем глаза я замечаю, как он стирает пот со лба и переводит дыхание. Взяв бутылку с водой, парень делает несколько жадных глотков. Я же из последних сил продолжаю колотить несчастную грушу, пытаясь избавиться от внутреннего напряжения.

— Сказали «мы вам позвоним», — передразниваю я. — Позвонят они…

— Забей, — бросает Макс, и от его заявления я бешусь ещё сильнее. — У Егора была сложная операция, так что это естественно, что нас к нему не пускают. Тем более, что мы не его родственники. Кстати, может быть, стоило связаться с его родителями? Наверное, они должны знать, что их сына оперировали.

Я кривлюсь, вспоминая отца Штормова. Видеться с ним сейчас мне хочется в последнюю очередь.

— Они не общаются, — говорю я, наконец, останавливаясь. Облокачиваюсь локтём о грушу и на секунду прикрываю глаза. От усердных тренировок у меня голова кружится, а лёгкие будто высушены до капли. — Да и опасно с ними связываться. Мало ли, по этому звонку бандиты узнают, где мы и что делаем. Тем более, что Шторм сейчас в таком уязвимом состоянии…

— Ну, да. Ты права.

Он поднимается на ноги и тянет:

— Я в душ.

— Ага.

Снимаю боксёрские перчатки, хватаю бутылку с водой и направляюсь в сторону тренерской. Злость не отпуск4ает: я вспоминаю стычку с медсестрой, которая попалась мне под руку, неумело сообщив, что мне нельзя увидеть Егора, и мысленно кривлюсь. Становится немного стыдно, но я трясу головой, отбрасывая в сторону глупые мысли.

В тренерской душно. Я заваливаюсь на диванчик и устало вытягиваю ноги. Вставать лень, но я знаю, что, когда вернётся Макс, мне нужно будет собрать последние силы, чтобы наведаться в душ и смыть с себя последствия тренировок.

В прочем, ждать мне приходится недолго. Уже спустя минут десять дверь тренерской решительно открывается, но, вместо ожидаемого Максима передо мной предстаёт какая-то девчонка. Светлые волосы забраны в хвост, зелёные глаза прищурены. На тонкой шее кожаный дизайнерский ошейник с цепями, синее летнее платье по колено, на ногах балетки, а в руке сумочка.

Её взгляд прожигает так пристально, будто пытается прямо на месте испепелить моё тело.

— Так и знала! — выдыхает девушка, презрительно кривясь. — Так, это с тобой этот кобель шашни крутит?

Она уверенно заходит внутрь.

— Чё? — только и могу вымолвить я.

— Ой, вот только не надо мне тут строить невинную овечку! — почти пищит она. — Хорошо тебе на его члене скакать, сучка крашеная?

Я возмущённо фыркаю, не зная даже, как реагировать на такие заявления. Вроде бы я должна разозлиться от таких несправедливых высказываний, учитывая, что прыгаю я только на члене Егора, и то уже давненько его не видела.

— Где он? — она бешено оглядывается, будто думая, что её ухажёр спрятался где-то в тренерской, но тут по сути нет никаких мест, куда можно было бы засунуть свою тушу.

— Девушка, вы вообще к кому? — наконец, спрашиваю я.

— Я к кому?! — возмущённо задыхается она. — К своему парню, которого ты тут трахаешь.

Она смотрит на диван, где я сижу, и морщится, наверное, представляя, что мы с ним занимается сексом прямо на нём.

— А, значит, ты та, которая Макса из дома попёрла? — догадываюсь я. — Так, я с ним не трахаюсь.

Девушка открывает рот, будто рыба на суше, фыркает и надувается, начиная медленно, но верно краснеть. О, Боже! Она сейчас закипит, как чайник, или, ещё хуже, взорвётся. Не хотелось бы соскребать её ошмётки со стен.

— Да успокойся ты, — кривлюсь я. — Не сплю я с ним. У меня свой парень есть.

— Тогда что ты здесь делаешь? С ним наедине? Ещё скажи, что между вами только дружба! — пищит она.

Так, странная ситуация. Если бы я выгнала Егора, а потом узнала бы, что он живёт в зале вместе с какой-то бабой, тоже подумала бы, что между ними что-то есть. Но ведь между мной и Максов вообще ничего нет! И не может быть.

— Это странно прозвучит, — тяну я, осматриваясь, чтобы найти какой-нибудь предмет на случай, если эта истеричка решит атаковать. — Он тренирует меня, — девка ещё больше начинает раздуваться, и я понимаю, что сказала что-то не то. — Короче. По вине твоего мужика, мой парень оказался на операционном столе, так что Макс отрабатывает свою вину, — так, опять какой-то пошлый контекст. — Мне просто временно нужно где-то пожить, а так как ты выгнала Максима из дома, то ему приходится торчать здесь со мной.

Да, дерьмово я объясняю. Она сейчас раздуется, как тётушка Мардж в Гарри Поттере. Кто из неё воздух выкачивать будет?

Дверь снова открывается, и мы обе оборачиваемся. На пороге стоит Макс и непонимающе смотрит то на меня, то на свою девушку.

— Полина?! — удивляется парень.

— Ах, ты козлина! — взвизгивает она, бросаясь к моему тренеру. Она замахивается сумочкой и начинает дубасить Максима. — Кобель! Мразота пакостная! Член свой в штанах держать не можешь! — каждую фразу она сопровождает замахом сумочки.

Парень отступает назад и выходит в коридор, чтобы увернуться от очередного удара.

Ладно… Пожалуй, пойду в душ, а то снова попадусь под горячую руку. Пусть эти двое сами разбираются…

* * *

Через несколько дней мне звонит доктор и сообщает, что Егора переводят в обычную палату. Теперь я могу спокойно навещать его, что, собственно я и собираюсь сделать. Прихватив с собой Макса, который, кстати, так и не помирился со своей барышней Полиной и сам за мной же и увязался в больницу, я отпрашиваюсь пораньше с работы и, переполненная радостями, что скоро увижу Штормова, решительно направляюсь в госпиталь.

— Четыре, мать его, дня! — жалуюсь я Максу, пока мы идём в сторону палаты Шторма. — Они, наверное, решили поиздеваться надо мной! Как думаешь, может быть, у Егора были какие-то осложнения, раз они так долго его там продержали? Вдруг операция не помогла…

— Да успокойся, — бурчит парень. Ему, наверное, уже порядком надоели мои причитания по поводу несправедливости этого мира. Держу пари, он жалеет, что согласился присмотреть за мной, пока Штормов в больнице. — Врач же сказал, что всё в порядке.

— Да, но… — шумно вздыхаю, пытаясь успокоиться.

Я так сильно нервничаю из-за предстоящей встречи с Егором, что не могу остановить свой словесный поток. Эти четыре дня нашей разлуки кажутся настоящей вечностью!

Сердце трепещет так сильно, радостно подпрыгивая в грудной клетке. Ещё несколько метров, и я увижу его, увижу голубые-голубые глаза, улыбку и взъерошенное волосы. Как же сильно хочется прикоснуться к нему, поцеловать, просто увидеть…

Я уже и забыла, как сильно я люблю Егора Штормова, парня, покорившего моё сердце, упав к моим ногам в школьном коридоре.

А вот и палата.

Три метра, два, один.

Хватаюсь за ручку и толкаю дверь, практически влетая внутрь, но стоит мне переступить порог, как я в замешательстве замираю, потому вид, открывшийся моим глазам, сбивает с толку.

Палата усыпана красными лепестками мака. Сначала я думаю, что это розы, но нет. Это мак. Весь пол, подоконник, тумбочка, стулья и смятая пустая постель. Эти яркие алые пятна так сильно выделяются на безжизненном грязно-сером фоне, что кажутся кровью на белоснежном халате доктора, который проводил на Шторме операцию.

— Что за? — тянет у меня за спиной Макс.

Егора здесь нет. Зато я замечаю на постели бумагу — ноги сами несут меня к ней, а руки нервно хватают предмет, поднося к глазам.

То, что я читаю, лавиной обрушивается на меня, вырывая сущность из тела, а после грубо запихивая обратно, вот только неправильной стороной.

То, что я читаю, не может происходить на самом деле.

Я смотрю на Макса, чувствуя, как губы начинают дрожать. Голос отказывает, и я не могу произнести ни слова.

Парень решительно подходит ко мне и выхватывает письмо, быстро скользя по строчкам взглядом, который постепенно наполняется злостью и ненавистью.

— Пойду поговорю с доктором, — шикает парень, уверенно покидая палату, а я так и стою посреди красных лепестков не в силах поверить в то, что происходит.

«Мак — символ сна и смерти. Егор в моих руках, и, если не поспешишь, он уснёт вечным непробудным сном. Вот только поцелуй любви его уже не спасёт».

43