— Я? Не. Я даже не представляю, на что этот урод способен, — бурчит Штормов. — А вот Маша прекрасно знает. И она явно не доверяет Андрею. Думаешь, это шестёрки Арчи его так отделали? Да нихера.

— В смысле?

Я вспоминаю свежие ссадины и синяки на лице Тарана. Я так и думала, что он получил их во время стычки с людьми Арчи. Где ещё-то? Не может же быть…

— Это Маша постаралась, — бросает Егор, доставая из холодильника пакет с молоком.

— С чего ты взял? — не понимаю я.

Шторм вздыхает, находит кружку в шкафу, потом ножницы.

— У него царапины на коже, — поясняет он. Перехватывает сигарету и подходит ко мне, тушит о пепельницу. — Вот здесь, — тычет мне в левую часть шеи.

Мои пальцы, держащие сигарету, вздрагивают из-за неожиданного прикосновения. Вроде бы такого невинного, но в то же время словно удар под дых. Запрещённый, несправедливый и ужасно приятный.

— Словно она его душила. А ногти-то у Маши ого-го какие. К тому же ссадины уже затягиваются. Сколько мы в пути? — он отходит, чтобы открыть пакет.

Проводив его взглядом, я напряжённо сглатываю.

— Ну… Больше суток. Может, дня два. Не знаю, — бормочу я, вглядываясь в окурок, словно бы он может ответить на все мои вопросы, но никотиновая палочка молчит, медленно, но верно умирая.

— Вот, — Егор убирает с глаз отросшие волосы и поворачивается ко мне. — Держу пари, она его отметелила, как только они наедине остались. Что-то здесь не чисто, жопой чую. И вот это вот похищение… На кой чёрт ему Матвей? От него же толку никакого. Даже если обменивать… Даже если выдать за меня. Бред же.

Шторм делает глоток молока, второй рукой щёлкает ножницами, играя, будто ребёнок. Он задумчиво хмурится, усердно о чём-то думая, но, видимо, нужное решение к нему так и не приходит.

— Знаешь, чё, — его взгляд останавливается на мне. Он снова щёлкает ножницами. — Постриги-ка меня.

— Что?! — вырывается у меня. — Я никогда никого не стригла.

— Да пофиг, — он отодвигает табуретку из-под стола и садится на неё, поворачиваясь ко мне спиной. — Надоело с этими патлами ходить. Просто отрежь их покороче.

Я неуверенно смотрю на его спину, отросшие волосы, закрывающие уши, опущенные плечи и ножницы на столешнице, которые манят меня к себе.

Почему он сам не может отрезать себе «патлы», раз ему всё равно, как именно он будет потом выглядеть? Мне ведь придётся прикасаться к нему, к его волосам, плечам, спине. Я буду так близко, и в то же время так далеко.

Тушу окурок о пепельницу, но продолжаю неподвижно стоять у окна.

— Розина! — бурчит Егор, делая глоток молока. — Давай уже. Ты же женщина. Как ты своего мужа будешь стричь?

Своего мужа? А будет ли он вообще у меня? Такими темпами никто из нас до старости не доживёт.

— Ладно! — сдаюсь я. — Но потом не ной, что коряво всё.

— Я подумаю, — смешок.

Вдохнув, я решительно подхожу к парню, хватаю со стола ножницы и замираю всего в шаге от Шторма. Вот он. Сидит спиной ко мне, допивает своё проклятое молоко и ждёт, когда я, наконец, отрежу его волосы.

А я просто стою и боюсь к нему прикоснуться.

— Ну, и? Думаешь, какую стрижку мне намутить? — издевается парень.

Он, наконец, допивает залпом молоко и ставит кружку на стол. Расслабляется.

Ладно. Сам напросился…

Я осторожно запускаю пальцы ему в волосы, накручиваю на палец прядь и снова замираю.

— Уверен?

— Режь.

И я режу. Прядь за прядью, щёлкая ножницами, словно отрезая ненужные нитки на только что сшитом платье. Позволяю им осыпаться, будто лепесткам Сакуры; упасть на пол или же зацепиться за одежду. Режу до тех пор, пока ничего не остаётся, кроме короткого неровного ёжика. Пытаюсь привести всё в порядок, чтобы было не особо заметно, что стриг дилетант, сдуваю лишние волосы, оставшиеся на макушке.

Кожа Егора тёплая, даже нет, она горячая, обжигающая. Я осторожно смахиваю с его шеи прилипшие волоски, и морщусь, борясь с диким желанием прижаться к Шторму со спины и обнять его за шею. Вот он, совсем рядом, но так дьявольски далеко.

— Всё, — вздыхаю я, проводя руками по его голове, шее и плечам, чтобы избавиться от прилипших волос.

Егор склоняет голову, скользит пальцами по макушке, а после шумно вздыхает и откидывается назад, облокачиваясь затылком о мой живот. Я замираю — сердце больно сжимается из-за мыслей об объятиях, но я не могу себе их позволить. Или просто не хочу, потому что боюсь?

Шторм смотрит на меня — его голубые пронзительные глаза устало прищуриваются, словно ища ответы на вопросы или же просто разрешения остановиться, перестать бежать и беспокоиться.

Мои руки всё ещё лежат на его плечах, пальцы сжимают их из-за невыносимого напряжения. Я смотрю на человека, с которым хочу быть рядом, но…

Разве всё, что идёт до «но», имеет значение?

Его ладонь накрывает мою, и я вздрагиваю.

Правильно ли я понимаю всё то, что происходит сейчас? А происходит ли вообще хоть что-то?

И почему мне так хочется плакать?

Егор сжимает моё запястье — его пальцы делают это сильнее, чем нужно, и я с сглатываю, не в сила пошевелиться.

Что дальше? Что ты хочешь сделать, Штормов? Зачем ты так меня мучаешь? Сначала целуешь, а потом говоришь, мол, поговорим потом. Даёшь мне надежду, а после зверски отнимаешь её. О чём ты думаешь? Что творится у тебя в голове? Что…

Егор собирает все силы и поднимается на ноги — притягивает за запястье, толкает к столу, заставляя меня врезаться в край и замереть.

Мир останавливается, всё вокруг меня замирает на паузе, не имеет ни начала, ни конца. Есть только момент, в котором мы застываем.

И наши губы в опасной близости друг от друга, и глаза, пытающейся найти ответы в бездне наших душ, и руки: мои на груди Шторма — его на моей талии.

Кто мы? Что мы?

Всё это длится несколько секунд. Всё, что замирает перед нашим поцелуем, — это пустота. Страшная и пугающая, невыносимая, терзающая душу, заставляющая сжиматься сердце и скулить, не в силах смириться с происходящем.

А после — бездна.

Влажные жадные поцелуи, властные руки на талии, на его шее, груди, плечах. Он подхватывает меня за бёдра и усаживает на стол, скользя пальцами по ноге, талии, заползая под одежду.

Кто мы? В этот миг, когда наши губы, наконец, снова встречаются после трёхлетней разлуки. И прошлый раз в деревне не считается, это пустяки, не серьёзно.

Что мы? Когда наши тела так близко, а души так далеко? Зачем всё это? С какой целью, если происходящее только глупый подходящий момент. Два человека, которые когда-то давно что-то чувствовали друг к другу.

А теперь вот пропасть, пустота.

Наши языки встречаются, дыхание сливается в одну сплошную бурю, прикосновения словно ветер для затухающего огонька.

И я готова скулить, лишь бы это не заканчивалось. Лишь бы объятия Штормова остались со мной навечно…

Но ведь ничего не может длиться бесконечно, даже наш жадный долгожданный поцелуй, верно?

38

Rozhden feat. L'One — Ни ты, ни я

Флэшбек — 18.


Пальцы зарываются в мои волосы, нежно сжимают их, в отличие от целующих требовательных губ. Они влажные, горячие, невыносимо сладкие. Я притягиваю Егора ближе за шею, и никак не могу понять, почему его такие желанные прикосновения сейчас причиняют мне боль? Почему на глаза наворачиваются слёзы, а сердце так неистово сжимается?

Глоток воды посреди уничтожающей пустыни, долгожданный оазис, кажущийся миражом.

Это словно наше первое прикосновение, первый взгляд, поцелуй. Будто в школе, когда Шторм упал к моим ногами и пронзил моё сердце своими голубыми глазами. Навсегда, бесповоротно. Похитив мою душу и заклеймив её, чтобы она не смогла достаться никому другому.

Но мы больше не подростки, школа давно позади. И наши чувства пережевало время, выплюнув, словно невкусное блюдо. И что теперь с нами стало? Кто мы друг для друга? И почему снова вместе, пусть только в эту секунду, в это мгновение.

Егор целует мою шею, и я, сидя на столе, притягиваю его ногами за бёдра, чтобы сократить между нами сводящее с ума расстояние. Шумное дыхание разрезает воздух, будто нож. Влажный язык прикасается к коже, обжигая. Пальцы блуждают по моим ногам, талии, шее, и лишь изредка, будто случайно, дотрагиваются до груди.

И я тону, захлёбываясь собственными эмоциями. Иду ко дну с тяжёлым убийственным грузом внутри.

— Кхм…

Егор резко отстраняется, оборачиваясь на нарушителя нашего спокойствия. Меня пронзает неожиданный страх, а потом смущение. Не знаю, что лучше сделать: замереть или же оттолкнуть Штормова.

Но уже поздно, нас заметили. Отнекиваться нет смысла.

В дверях стоит Матей, держась за дверной косяк. Он бледный и уставший, пятна крови на его бинтах увеличились, но не настолько, чтобы бить тревогу.

— Очнулся? — выдыхает Егор.

— Типа того, — сипло бормочет парень.

Он делает усилие, морщится из-за боли и добирается до ближайшего стула. Шумно садится на него, вздыхая.

Я, наконец, возвращаюсь в реальность и отталкиваю Шторма, спрыгивая со стола и отходя к окну. Нужно срочно покурить, чтобы успокоиться и избавиться от ужасающего жара внутри меня.

— Как чувствуешь себя? — спрашивает Егор.

Я нервно щёлкаю зажигалкой, прикуривая.

— Лучше, — бормочет Иркутский. — Только плечо дьявольски болит.

Ну, конечно. Ширнулся недавно, почему бы ему лучше не было. Надеюсь, нам хватит времени добраться до Москвы, прежде чем парня снова начнёт ломать.

— Сам виноват, — бурчит Егор, садясь на табуретку. — Доставил ты нам проблем.