Графоман всегда найдёт повод предаться своей скрытой страсти.


Теперь можно вернуться к пятиэтажной общаге из красного кирпича.

У входа её три колонны из широких железных труб поддерживают плоский бетонный навес. Каждая из труб, если по ней ударить, издаёт звук различной высоты. На этих колоннах можно сыграть «до-ре-ми до-ре-до», настолько точны интервалы высоты тона нот издаваемых железными трубами.

В НГПИ имеется отделение учителей пения, но честь данного музыкального открытия принадлежит студенту английского факультета, он же англофак, которого я уже не застал.

Что до самой музыкальной фразы, то она является старинным лабуховским матюком.

Стоит её сыграть и любой лабух усечёт, что это ты кого-то посылаешь:

– Да пошёл ты на х*й!

По одному слогу под каждую ноту.


За остеклённой входной дверью – небольшой прозрачный тамбур со следующей дверью – в вестибюль.

Тут, в правом углу, стол дежурной вахтёрши. К стене над её над головой прибит квадратный щит из фанеры, утыканный гвоздиками, на которых висят ключи от комнат.

Если гвоздик под номером 72 пуст, значит кто-то из моих сожителей сейчас в комнате и ключ у него.

По коридору позади вестибюля можно свернуть налево, или направо – всё равно; и там, и там выйдешь к лестнице на верхние этажи. Но мне ближе по левой.


Этажи поделены между факультетами; второй этаж – биофак, третий – англофак, четвёртый – математика и пятый – музпед.

На любом этаже с лестничной площадки входишь в длинный полутёмный коридор, в дальних концах которого по одному окну – от пола до потолка. Всё остальное убранство составляют стены да двери над тёмным бетоном шлифованного пола.


Крайняя дверь у окна справа ведёт в умывальник, а та, что напротив неё, в мужской туалет. На противоположном конце длинного коридора всё в точности так же, только там туалет женский.


Комната 72 через стенку с умывальником.

Как войдёшь, за дверью по обе стóроны, фанерные шкафчики до потолка, для верхней одежды, два и два. Вслед за шкафчиками комната становится чуть шире – и в промежутке до широкого трёхстворчатого окна с форточкой с каждой стороны умещается кровать, тумбочка, кровать.

В центре комнаты тёмно-коричневый стол с задвинутыми под него стульями – иначе не пройти к окну.

Под подоконником ещё две тумбочки. Чтоб вышло по одной на каждого жильца.

На стенах засаленные, местами драные обои.

В белёном пыльном потолке круглая жестяная коробка для лампочки. Имеются две розетки и выключатель у двери.


Но с полуночи и до шести утра свет в комнатах выключает дежурная вахтёрша рубильником электрощита на первом этаже.

Тех, кому охота грызть гранит науки, на первом ждёт читальный зал с такими же коричневыми столами и круглосуточным освещением; рядом с залом для просмотра телепередач.

Читальный зал пустеет задолго до полуночи, и зал с телевизором тоже, если только не передают международный матч по футболу или премьеру телефильма с Андреем Мироновым.


Все мои сожители по комнате-пеналу четверокурсники.

Федор Величко из глубинного села на просторах нэньки-Украины.

Его волосы, прямо торчащие над прямым лбом, чем-то напоминают соломенную крышу сарая на тихом хуторе.

Саша Остролуцкий воспитывался в детском доме, но собирается жениться на дочери профессора Соколова из Москвы. Ни с дочерью, ни с самим профессором никто, кроме него, не знаком.

Он невысок ростом, как и Фёдор, но пощуплее.

Любимое занятие Остролуцкого – ходить в гости по комнатам девушек на этаже и пить там чай со сладостями. У него прямые светлые волосы, длинноватый нос и репутация Казановы.


В чайных походах Сашу иногда сопровождает Марк Новоселицкий из Киева.

У Марка широкое лицо, сосульки чёрных волос до широких стёкол очков и непременная усмешечка под редковатыми усиками. Он самый упитанный в комнате.

Светочке Хавкиной, первокурснице из Чернигова, Марк и Саша заплатили за чаепитие чёрной неблагодарностью.

Выпили и, рассевшись на покрывала девушкиных коек, принялись осуждать и хаять этих нехороших людей – евреев.


Света, миловидная чернокудрая дочь одного из колен Израилевых, менялась в лице на каждое из их антисемитских замечаний, но терпела молча.

Потом она два дня места себе не находила, пока Илюша Липес, третьекурсник с бакенбардами как на пушкинских автопортретах, не объяснил ей, что эти неблагодарные свиньи на самом деле и сами евреи.


Четвёртый четверокурсник, Яша Демьянко из Полтавы, живёт где-то в городе на квартире, но почти ежевечерне навещает однокурсников.

Мы играем в «дурака». Яша самый сильный игрок и ростом он выше всех.

У него длинное прибалтийское лицо в обрамлении длинных кудрей. Он, как и Фёдор, разговаривает исключительно и только на украинской мове.

Остальные общаются на русском, но все мы отлично понимаем друг друга.


Ещё в нашу комнату приходит четверокурсница Света из Нежина.

Она официальная невеста Марка, их родители уже тоже знакомы.

В карты она не играет, садится исключительно на койку Марка и держит его в ежовых рукавицах:

– Что такое, Марик? Я не поняла!

– Ну, Светик, ну, я только…– виновато опустив глаза под стёклами очков, начинает оправдываться провинившийся, пока остальные игроки не начнут возмущаться, чтоб он не тянул уже с ходом.


Потом он провожает её домой, возвращается и, когда в комнатах отключат свет, приводит свою однокурсницу Катраниху.

Минуты две они молча поскрипывают на его койке и расходятся.

И это правильно, потому что завтра снова день учёбы и занятий.


У Катранихи широкая натура, она очень гостеприимна.

Когда в Киеве один урка грабанул республиканский Дом моды и решил залечь на дно, то заехал электричкой аж до Нежина и неделю ночевал в её комнате.

Всех её сожительниц по комнате он каждый вечер водил в оба нежинские ресторана.

В конце недели уголовный розыск, по следам импортных тканей, которые урка пытался толкнуть на базаре, поднялся на третий этаж нашего общежития.

Оперативников было двое, один из них достал чёрный пистолет и постучал в дверь комнаты Катранихи, но от урки уже и след простыл.

Взяли его только через месяц в Мариуполе.

Во всяком случае, так рассказывал оперативник с пистолетом своей жене, тоже четверокурснице англофака.


Один раз Катраниха пригласила меня в кинотеатр им. Ленинского Комсомола, метров за двести от столовой, напротив озера в Графском парке.

Мы посмотрели фильм «Зорро» с Аленом Делоном.

Ну, не знаю, но, по-моему, сцена финального фехтования, чересчур затянута.

Вобщем, зря она потратила на меня столько времени, я не мог смотреть на неё как на женщину, зная, что это девушка моего сожителя по пеналу.

Какой-то я, всё-таки, старомодный.


Когда я стал студентом, то даже и не помышлял о нарушении супружеской верности.

Целую неделю.

А потом где-то на этаже нашлась незанятая комната, а к ней нашёлся ключ, а к ним моя однокурсница – Ирина из Бахмача.

В той комнате мы провели с ней ночь до самого рассвета.

Она оказалась стойкой приверженицей тактильных утех и не ниже резинки.

Опять! За что?!

Не спорю – грудь у неё пышная, но с диковинными сосками; мне никогда не попадались столь миниатюрные, как головка английской булавки, но утешаться всю ночь напролёт одним лишь бюстом занятие монотонное.


Через два дня она решительно преградила мне путь в полутёмном коридоре общаги:

– Ты не сказал, что ты женатый!

– А ты не спрашивала.

( … и в этом, на мой взгляд, основной изъян цивилизации.

Взять, например, меня – имею самые чистые побуждения – совершить честную сделку по схеме «ты – мне, я – тебе»; то есть, обменяться удовольствиями.

Я готов отдать все интересующие её услады от моего мужского тела в обмен на удовольствия предусмотренные устройством её женских прелестей.

Но вместо вакханки молодой вьющейся в моих объятиях змеёй, я (в который раз!) упираюсь в факт использования влагалища в качестве капкана.

Горьки твои плоды, цивилизация!

Поиграйся титьками и – вали отсюда! Вот женишься – хоть ложкой хлебай.

И кому какое дело до твоих самоугрызений, что не смог пробудить ответного пыла?

Не смог – значит импотент.

Конечно, для самоутверждения можно и к изнасилованию прибегнуть, но – не могу.

И что интересно – само лишь начертание слова «rape» вызывает у меня эрекцию, а вот претворить этот термин в жизнь даже с той, что возлегла со мной по собственной воле, не могу.

Она скажет «нет» и я начинаю укрощать свою целеустремлённость, чего бы мне это ни стоило.

Всё потому, что люблю честные сделки. Ну, и плюс к тому родился слишком поздно – после происхождения семьи, частной собственности и государства…)


 Это теперь в Нежине городские автобусы останавливаются рядом с железнодорожным вокзалом, а тогда автомобильный мост над путями ещё не бы построен и к месту их остановки приходилось идти по высокому пешеходному.

Потом нужно было долго дожидаться автобуса, штурмом втискиваться в него и не менее долго ехать до главной площади.

От площади уже пешком спускаешься до моста через реку Остёр, на правом берегу которой находится и общежитие, и учебные корпуса, и Графский парк с колоннами тёмных старинных вязов, обхваченный длинной подковой озера.


Однажды всю дорогу от вокзала до площади я уговаривал Якова Демьянко продать мне рубаху.

Белая нарядная, в широкую жёлто-синюю клетку из тонких линий.

Яков привёз эту рубаху из Полтавы, чтобы фарцануть, то есть продать по договорной цене и в автобусе показал мне её из портфеля.

Вот я и пристал, а он никак не соглашался, потому что на нём была такая же, а мы с ним с одного факультета.

Нехорошо, если двое в одинаковом.