Потом я пошёл по залу бродить. И люди там – как будто каждый из листа фанеры выпилен, то есть плоский, всего в двух измерениях.

Я хочу заглянуть что у них на обратной стороне плоскости, а не получается – кто-то уже следующий нарисовался и тоже двухмерный.

А издалека и медленно так – музыка…


Иногда повыше всех голов на паре стебельков шарики глазных яблок проплывают, как перископики – это те псевдо-звукооператоры по залу бродят.

Во они тащатся!

Такие смешные… И сами тоже смеются…

Где они такую дурь достали?


Домой нас привезли уже заполночь.

Стоял скрипучий арктический мороз. Под светом колючих звёзд в небе мы перенесли аппаратуру на сцену пустого холодного кинозала.

Никто ничего не говорил. Ни сил. Ни желания.

Ибо всё есть пустота, полная пустота и пустота пустот…


Ах, да! Вместе с тем симферопольским призывом привезли ещё ребят из Молдавии и Москвы. Немного – человек по десять.

У молдаван такие чудны́е фамилии – Рару, Шушу. Но имена, правда, обычные.

Вася Шушу получил извещение, что на городской почтамт ему пришла посылка до востребования. Он взял с собой Лёлика из Москвы, Виталика из Симферополя и меня позвал.


Получили мы посылку, зашли в какую-то столовую на второй этаж.

Вася посылку открыл, а там —


вино, молдавское вино —

оно на радость нам дано…

Взяли какие-то макароны с чем-то. Вася по стаканам под столом разливает – прикончили, не знаю сколько литров.

Ну, чё – погнали?

Спустились на первый этаж и Лёлик там в урну помочился, пока Виталик его, типа, загораживал для соблюдения приличий.


Этот Лёлик вообще отмороженный.

Я один раз на комбинат стройматериалов заходил, там длинный такой транспортёр высоко вверх уходит, под крышей; Лёликова работа – по лестнице вдоль этого транспортёра вверх-вниз ходить и ломом пробивать, если где забьётся.

Не помню зачем я туда заходил, но Лёлик как меня увидел – у него этот лом в руках затрепетал. До того ему захотелось меня грохнуть.

Ни за что. Просто потому, что подвернулся.

Но, видно, у него тоже квадратура круга не решённая. Грохнуть – грохнешь, а труп куда?

Короче – обошлось.


Вышли мы из столовой, идём, беседуем.

Яркое солнце, белый снежок. Жизнь – прекрасна.

Тут Лёлик и Вася начинают выяснять чья отчизна лучше – Москва или Молдавия?

Так, слово по слову, стали друг друга за грудки хватать.


Но Виталик – молодец, зачем, говорит, на улице? Давай в какой-нибудь двор зайдём.

Зашли между каких-то двухэтажек.

Виталик тут уже как лондонский рефери поясняет: бляхами не драться, лежачего не бить.

Скинули они бушлаты, шапки и ремни и – пошла молодецкая забава.

Оба за метр восемьдесят, кулаки – как гири. Один другого ахнет – по двору эхо отдаётся.

Эх, окропим снежок красненьким!


Вася Лёлику бровь разбил, кровь брызнула; Лёлик на одно колено упал.

Вася к бельевым верёвкам отошёл и не добивает – богатыри по правилам бьются.


Тут по крылечку какой-то мужик в тельняшке сбежал, говорит, кто-то из двухэтажки в милицию позвонил.

Короче, матч откладывается.

Оделись служивые, Лёлик снегом умылся и покинули мы ристалище.


Но бойцовский задор никак не уляжется.

Разделились мы на пары. Впереди иду я с Лёликом и его убеждаю, что Москва – столица нашей Родины, лучший город Земли; а метрах в десяти сзади Виталик с Васей Фет-Фрумоса обсуждают.

Мирно так себе идём, не спеша.


И тут справа «волжанка» тормознула и из неё два мента в шинелях – прыг на тротуар. Обложили.

Мы с Лёликом бляхи расстегнули, захлестнули на кулак и машем – не подходи, мол!

Тот, что слева пушку выхватил.

Такая маленькая чёрная дырочка, а вокруг неё кружочек солнца, смотрит мне прямо в лицо.


А тут и вторая пара собеседников подходит.

До того увлеклись, что по сторонам не смотрели.

А тут – опаньки! – резкая смена декораций: два солдата с бляхами против двух ментов с пистолетом.

У Виталика от переизбытка чувств и ассоциаций ноги подкосились и он лишь в последний момент успел спиной на забор опереться.


Исполать тебе, земля Молдавская, ты взрастила доблестного Васю Шушу!

Истинный воин, преисполненный духом товарищества и боевого братства, обхватил он могучим объятием ближайшего к нему мента, что без пушки был, и крикнул:

– Беги!

Повторять не пришлось.


О, боги! Как я боялся! Как бежал!

Вокруг меня и подо мной мелькали заборы, деревья, переулки, холмы, буераки, крепостные валы и горные кряжи…


В себя я пришёл в каком-то сарае с широкими продольными щелями в стенах из горизонтально прибитых досок и долго приводил в порядок своё дыхание.


Вечером в казарму пришёл только Лёлик. Ему надо было застирать куртку от крови из разбитой брови.

Я отвёл его в кочегарку.

Там оказались свои новости. Обмуровка одной из печей потрескалась, как видно от перегрева котла. Во время аварии из трещин валил дым с чёрной сажей и сажа осела на печах и потолке в обоих залах.

Накрылся мой косметический ремонт.

( … позлорадствовал ли я?

Если да, то не очень – мне уже всё было пó хуй …)


Сыпучие вещества возят в особых вагонах – без крыши, а пол в таких вагонах это ряд железных люков.

При разгрузке, сшибаешь размещённый снаружи крючок-запор, крышка люка распахивается и вещество высыпается.

Не знаю, для какой организации пришли в город Ставрополь те пять вагонов с песком, но когда на станции в них распахнули люки, то ничего оттуда не посыпалось, а как заглянули снизу, то увидали там мелкозернистый монолит.

Песок отправляли мокрым и морозы обратили его в сплошной большой параллелепипед по форме вагона.


Ждать обратного превращения некогда; если не возвращаешь вагон в течении трёх суток, то это «простой подвижного состава», за который накручивается громадный штраф и продолжает крутиться дальше.

У организации пошла голова кругом; проблема – хоть «караул» кричи.

А кем у нас решаются неразрешимые проблемы? Верно – стройбатом!

Вот нас и привезли в трёх грузовиках на станцию.


Правда, на этот раз ломы гладкими оказались; только снизу через люки долбить бесполезно – лом отпрыгивает на тебя же.

Сверху будем ебашить и – через борта лопатами. Ходят слухи, что даже отбойные молотки подвезут, а пока – вперёд!


Я малость попробовал и бросил – слишком уж эта монотонщина приелась за годы службы; но и просто так стоять – холодно.

Михаил Хмельницкий мне деньги дал – сходить за «сугревом». Сам-то не может, он – сержант, ему за узбеками присматривать надо.


И откуда только у людей деньги берутся?

Проще простого: РБУ раствор готовит, сколько у водителя в бумажке-заявке написано, столько и приготовит.

А если заявки нет?

Тогда водитель даёт другую бумажку.

Кому даёт?

Командиру отделения работающего на РБУ.


Пошёл я в город. Места незнакомые, магазин не сразу нашёлся.

Затарился. Бутылки – под бушлат, снизу бляхой подпоясал; полненький такой стал.

Кто говорил – в стройбате плохо кормят?


Иду обратно опустив голову, не от стеснительности – просто снег в лицо летит.

– Почему честь не отдаёте? Вас что – не учили?

По уставу ты каждому старшему по званию козырять должен.

Так ведь не видел я, а потом, если козырну, бутылки под бушлатом зазвякают.


– Виноват, товарищ…

Смотрю ему на погон – врубиться не могу; погон без просвета, как у куска, но звезда крупнее, чем у прапора, и даже больше майорской; но тут я листочки в петлицах углядел.

– …товарищ генерал-майор. Задумался.

– Задумался он! Идите!

И это правильно. Генералу с солдатом в чёрных погонах разговаривать, практически, не о чем.

Единственный офицер, что за два года мне «вы» сказал…


На место сибиряка Черных к нам новый комроты перевёлся, или его перевели, из Монгольских степей; тоже капитан.

Нос такой длинный, аж до верхней губы достаёт. Сам общительный такой.


Когда его дежурство, он в кабинете не сидит, всё по казарме расхаживает, солдатикам про сертификаты рассказывает, или бороться затеет.

И после борьбы такой радостный весь, глазки блестят, по щекам красные пятна, а губа за нос цепляется.

Я смотрю, что-то в его ужимках знакомое мелькает, а что не вруба…

Ну, да! Мальчик из Нальчика!

Но ведь офицер! И жена есть.

Вобщем, окрестил я его по имени монгольской валюты «тугриком» и кликуха враз прижилась среди личного состава роты.


И вот, на вечерней проверке опять Тугрик завёлся какой он богатый на эти самые сертификаты, завтра пойдёт холодильник жене покупать и себе часы наручные, а то в этих уже ходить стыдно – придётся выбросить, хотя жалко, «Командирские» называются.

Я не выдержал и говорю:

– Не хочешь выбрасывать – отдай кому-то из солдат.

Он сразу:

– Кто сказал? Выйти из строя!

Вышел я. Он ко мне подходит, демонстративно так ремешок часов расстёгивает:

– На!

Я взял и в карман сунул, хотя он, конечно, на другой исход рассчитывал.


Но как я на следующий день с часами этими намучался!

Полдня ходил по улицам, чтоб толкнуть – никто покупать не хочет; думают как стройбатовец, так и часы краденые.

И хорошие ж часы, отец мой в Москве за такие 25 рублей платил, а я за 7 отдать согласен.

Первый раз не шакалю, а товар предлагаю.

Дохлая вещь коммерция, если спроса нет.


Под конец занёс я их в часовую мастерскую, мастер трёшку предложил и я согласился.

Выхожу из мастерской с честно заработанными и – надо же совпадение! – подваливает ко мне какой-то ханыга: