Исполненная цыплячьим писком матерщина теряет в своём удельном весе, но накал эмоций скандалистки не уступал глубине страстей в шекспировских твореньях.


Ольга приехала посреди дня.

Нас привезли на обед и мне сказали: «твоя жена на проходной».

Я – туда, оттуда – в штаб. Увольнительную дали только до утра. Говорят, комбат не здесь, после утреннего развода продлят.

Потом еле-еле парадку нашёл – старшины нет, а ключ от каптёрки только у него.

В хэбэ городские военные патрули на увольнительную не посмотрят – загребут.

Так что, в город мы приехали вечером, но у неё место в гостинице уже было.


Номер на двоих, с умывальником на стенке.

Тут к нам какой-то рыжий парень постучался. Ольга говорит – познакомься, мы вместе в поезде ехали.

Он в свой номер пригласил, там у него встреча с друзьями.

Мы пошли, только Ольга попросила, чтоб я говорил, будто она моя сестра – она ему в поезде лапшу вешала, что к брату едет.

( … ну, ладно. Сара с Авраамом тоже так прикидывались …)


У него в номере длинный стол весь вином заставленный – гусарская пирушка.

Он учился в ставропольском авиационном военном училище лётчиков-штурманов, но его за что-то там отчислили и вот приехал друзей проведать.

А те уже курсанты третьего курса.


Я их училище знаю, вместе с нашим отделением в их новом корпусе в подвале перегородки ставил. Когда эти курсанты по звонку убегали со двора на уроки, мы в их беседках бычки стреляли.


Тут у них вокруг стола свои воспоминания идут, тосты. Мы тоже выпиваем.

Смотрю, этот рыжий свою ладонь Ольге на коленку – она между ним и мной сидела.

Ну, что? Хватить его бутылкой по голове? Так брату не положено – вдруг будущего зятя спугну?

Она, конечно, руку его сняла, а я, типа, ничего не видел. Ушли мы.


Она говорит, а что такого?

И правда, в Конотопе на Миру, когда мы у фонтана на скамейке всем кодлом покурить садились, ей тоже коленки гладили, а она точно так же снимала.

Но тогда мы ещё не состояли в браке.


Утром, когда я бежал к УАЗику, что привозит прапоров в часть, Джафаров от смеха по кузову укатывался:

– Ты бежал как в замедленной съёмке. Клянусь мамой, видно, что стараешься, а всё на одном месте. Хорошо хоть ветра нету.

Увольнительную мне дали до вечерней проверки.

Суки.


Когда я вернулся, Ольга всё ещё спала, в кофточке наизнанку.

Потом уже надо было освобождать номер – он даётся на одни сутки.


Я сказал ей, что должен вернуться в часть к вечерней проверке, а она сказала, что вечером у неё поезд.

Мы ещё в кино сходили; какая-то сказка про персидского Геракла по имени Рустам.

Потом посидели на скамейке внизу Комсомольской Горки.

Она сказала, что ей пора на поезд, но провожать не надо, и заплакала.


Прохожие хмыкали – классическая картина Репина: девушка залетела, а солдату это всё по барабану.

Она ушла.

Я ещё немного посидел и поехал домой.


На следующий день в столовой я опрокинул на себя миску супа. Горячий.

Сам не знаю как это вышло. Все как-то так посмотрели, молча.

Облился. Что за знак?

Кофточка наизнанку.

( … есть мысли, которые лучше не начинать думать , а если уж начал, то лучше не додумывать до конца …)


Замполит приказал Саше Рудько, чтоб к 9-му мая в отряде был духовой оркестр, или он из начальников клуба пойдёт пахать на стройку, а старшина его до конца службы на полах сгноит.

И – пожалуйста! За три недели у нас духовой оркестр.


Джафаров с Комиссаром – трубы, Рассол на баритоне, Замешкевич в тубу «бу-бу»; они, оказывается ещё в школьные годы в кружке дудели; Карпеша – барабанщик, Рудько на кларнете, клубный художник, Саша Лопатко, в большой барабан колотушкой бýхает, а у меня самый главный инструмент – две медные тарелки.


Саша Лопатко тоже начинал в нашем отделении, но потом его папа приехал на переговоры с командованием отряда.

Кстати, папа у него – поп. Возможно, за это и в стройбат сынка определили, как поповича.

Боевую технику ведь не каждому доверять можно.


Мы подготовили целых два номера «На сопках Маньчжурии» и «Прощание славянки»; не потому, что угроза возымела действие, а просто лабух за лабуха – стеной!

На 9 мая мы переоделись в парадки и нас маленьким УАЗиком возили по строительным объектам. В сопровождении замполита на «козле».

Праздники для бездельников, а стройбат всегда на боевом посту.


Отделениям-бригадам приказывали временно оставить фронт работ и построиться.

Замполит толкал совсем краткую речь (комбат бы на полчаса завёлся сам не зная о чём), мы играли «Сопки» и «Славянку», и солнце играло на трубах.

Чтобы получился праздник, обязательно нужен духовой оркестр.


Следующим шагом карьеры «Ориона» стало приглашение отыграть танцы в клубе села Дёмино, отстоящего за шесть километров от нашей части вдоль одного и того же асфальтного шоссе.

Мы там не только играли, но и, сменяя друг друга на инструментах, по очереди спускались с маленькой сцены в маленький зал – танцевать в кругу местной молодёжи.

Все, кроме незаменимого бас-гитариста, Саши Рудько.


Под длинную песню Роберта Закаряна, я обнимал крупнотелую дёминчанку Ирину.

Жизнь улыбалась мне.


Юра Замешкевич уходил на дембель и поставил в известность зампотыла Аветисяна, что только я смогу сменить его на посту кочегара части.

Заверения Замешкевича убедительно поддержал повар Владимир Рассолов, которому оставалось служить ещё полгода.

По ходу ходатайства, повар поздравил Аветисяна с получением долгожданного майорского звания.

Майор Аветисян выразил согласие зачислить меня в славные ряды «чмо».


Это собирательное имя охватывало всю обслугу при части: свинарь, посудомойщики, кочегары, повара, слесарь, портной, сапожник, киномеханик, водители отрядных автомашин и даже помощник фельдшера в санчасти – все, кому не посчастливилось трудиться на строительных объектах, составляли «чмо» под командованием зампотыла майора Аветисяна.

( … ЧМО, по сути дела, является аббревиатурой слов «человек мешающий обществу», но её столь выразительное звучание заставило забыть первоначальный смысл и нынче все думают, что «чмо» – это, типа, «лох», но только ещё хуже …)

Юра Замешкевич показал мне местонахождение водопроводного колодца с вентилями подачи воды в водонапорный бак над кочегаркой. Научил зажигать факелом форсунку парового котла, следить за водомерной трубкой и манометром давления.

Меня перевели в четвёртую роту, где числилось всё «чмо», и Юра уехал на дембель.


Из нового, симферопольского, призыва майор Аветисян назначил мне напарника – Ваню, с редкими усами, зато с густыми бровями; хотя вряд ли выбор Аветисяна пал на Ваню из-за ширины его бровей. Скорее всего, папа Вани, приехавший проведать сына на третий день его службы, нашёл убедительные доводы во время переговоров с майором.

Я поделился с Ваней наукой Юры Замешкевича и мы стали работать в две смены.


Кочегарка войсковой части 41769 – это два высоких зала в кирпичном корпусе; в каждом из залов по два котла, обложенных кирпичом в кубе общей для обоих обмуровки, и масса всяческих труб с вентилями и задвижками – для горячей воды, для холодной, для пара, для подачи топлива; в бетонном полу перед топкой каждого котла установлен мотор воздушного насоса для распыления топлива в форсунке.

Однако, постоянно в работе только один котёл, во втором от входа зале – остальные котлы резервные и для отопления в зимний период.


Наша задача летом – обеспечить подачу пара в поварские котлы на кухне для варки пищи, плюс к тому, горячую воду для посудомойки.

Не считая бани раз в месяц.

Три-четыре часа приходится сидеть за круглым столом под высоким окошком напротив неумолчного воя воздушного насоса и гуда пламени форсунки в топке котла, пока дежурный повар не постучит в запертую на крючок дверь и скажет, что хавка готова, можно выключать.

Тишина – это неоценимая благодать.


Направо от входной двери насосная – гонять зимой горячую воду по системе отопления, а если пройти прямиком, то в углу, позади пары котлов первого зала – дверь в мастерскую, где есть окно, деревянный верстак и железный ящик, в котором хранится молоток и тупое зубило; в стене повыше ящика – выключатель электролампочки и узкое зеркальце вмурованное в штукатурку.


Приход лета ЧМО в/ч 41769 отметило общей попойкой.

Отрядная машина, развозящая ужин для сторожей-военнослужащих и тех, кто занят особо неотложным трудом на объектах, вернулась с ящиком водки контрабандно уложенной в опорожнённый котёл-термос.

Дежурный на КПП, как заведено, ограничился мимолётным взглядом в кузов поверх борта возвращающейся в часть машины.

Возлияние началось после отбоя у дальних боксов.

Меня тоже позвали – кочегар нужный в солдатском быту человек.


В ярком свете полной луны человек пятнадцать чмошников сели широким кругом на землю, словно племя аборигенов данного поля, лицами внутрь круга, где отблескивало стекло бутылок и белели бока пары бачков с мясом, поджаренным поварами в больших противнях на кухне. На подстилке из мешковины громоздились несколько буханок хлеба нашинкованные в хлеборезке.

Прежде мне ещё не доводилось пить водку с горлá.

Сперва гадостно, а потом сама льётся.

Жаль закусь быстро кончилась.


Бутылку я так и не допил. Поднявшись на нетвёрдо стоящие ноги, с наилучшими пожеланиями честной компании, я оповестил о незамедлительном отбытии меня в Дёмино.

Спакуха, кенты! Како дежурны бля кака часть? Пшёл он! Я сам дежурны!.. бля…

Но чтобы, всё же, не нарваться, я преодолел ограждение вдали от казарм, неподалёку от свинарника и взял курс на круглый лик полной луны, что светила со стороны Дёмино, но качалась туда-сюда, как на качелях.