Конечно, я ору!

Потом боль проходит, но остаётся неизбывное недоумение.

Зачем?

( … ответа не нашёл я ни у наивного примитивиста Фрейда с его братией, ни в Упанишадах с Бхагаватами, ни в двух Заветах, ни в Коране.

Лишь в «Истории России с древнейших времён», когда Лже-Дмитрий прятался в палатах, тот казак, что его обнаружил, вытащил на расправу ухватив за «потаённый узел».

Но там хотя бы прослеживается какая-то цель, а тут…

Что ему с этого?..

Некоторые вопросы не по силам людскому пониманию; мы можем лишь указать на них, в назидание любознательным, и развести руками – сие пребывает за пределами доступного разумению человецей.


Для таких случаев имеется даже специальное научное название; когда, допустим, ты настолько крут, что проссыкаешь до трёх метров льда, но в какой-то херне даже и ты хуй проссышь, вот это уж оно и есть – трансцендентализм …)


Так чем же мы занимались в клубе помимо сольфеджио, репетиций и обмозгования трансцендентальных вопросов?

Промелькнувшим, вскользь, чифиром?

Его горечь была редким лакомством. Да и водка случалась не чаще.


У нас имелся кодовый стук в дверь комнаты начальника клуба, она же музыкантская.

Правильно постучишь – откроется дверь, а если нет, то иди откуда пришёл, или голос подай, покричи – чё те нада…


Один раз, после правильного стука, в двери нарисовался замполит части и прапор из четвёртой роты. Наверняка он и постучал, гид-экскурсовод грёбаный.

У Рассола реакция – будь-будь, пока те вкруговую секанули кто тут, шо и почём, он бутылку опустил в кирзовый сапог из той пары, что возле этажерки стояла.

Конечно, замполит нас всё равно назвал притоном алкашей и тунеядцев, но прямых улик уже не было.


А больше всего мы разговаривали – кто что делал «на гражданке», как будет жить после дембеля и как третья рота ходила мочить отдельную, но чурки бляхами отбились.

Чемпионом говорения был, разумеется Карпеша – негромким доверительным голосом часами мог он рассказывать как ездил в отпуск и за десять дней шесть раз ссорился и мирился со своей бывшей одноклассницей.


Тебе не интересно слушать в седьмой раз?

Выходи в пустой кинозал, там тебе Роберт расскажет про жизнь в Париже, где все всё про всех знают; например, что Жан Марэ – голубой.

Жаль, конечно. В «Фантомасе» он мне не понравился, но в роли Д‘Aртаньяна из «Железной маски» – само воплощение мужественности.

Что этот Париж с людьми делает.


Серый поведает как шугал влюблённые парочки на своём «кутке».

За калитку выйдет, на батиной двустволке курки взведёт:

– Ну, шо, Ромео, догулялся?

Тот, конешно, рвёт когти, но, сука, зигзагами, и через плечо советы выкрикивает:

– Беги! Света, беги!

Или как он первый раз своей молодой жене навешал и наутро у неё глаза позаплывали, как у китаёзы.


A Джафаров, поглаживая красивый мягкий блеск своей трубы, расскажет как он ещё пацан был и на одной халтуре подглядел как одна блядь делала минет офицеру, а потом вышла в зал и дальше танцевала с кем-то ещё и взасос целовалась с другим офицером, по званию старше первого.

– Но такая, блядь, женщина. Клянусь честным словом! Красавица.


А когда он служил в сводном оркестре, их руководитель вообще по городу с тубой ходил. Самая большая труба в духовых оркестрах. Халтуру искал. Да.

Ходит и смотрит – куда похоронные венки понесут и он туда же.

– Военный оркестр хотите на похоронах? Можем договориться.

Клянусь, такой проныра.

Но оркестр, конечно, не в полном составе.

Такая халтура называется «жмурика лабать». Да.

Один раз так же вот лабать приходим. На втором этаже, дверь открыта, зашли.

Родственники сидят плачут. Всё как положено. Но что-то уж очень слишком плачут. И на музыкантов ноль внимания.

Руководитель к той, с кем договаривался:

– Что за делá?

– Ой, у нас горе! Наверно, похороны придётся отменить.

Заводит нас в другую комнату – там ещё больше плачут.


По центру стол, на нём гроб. Всё как положено. А в гробу покойник сидит. Ну, в натуре, клянусь – сидит!

Он при жизни горбатый был. Горб большой, лечь не получается. Накрылась халтура…

Руководитель подходит – на лоб ему надавил; тот через горб перекинулся – лёг как надо; только теперь ноги кверху – брык! – и торчат. Крышка не закроется.

– Мы так уже пробовали,– говорит та, с кем договорено, и ревёт громче всех в комнате.

Но руководитель молодец – догадался:

– Всё,– говорит,– пусть из комнаты все выйдут, а останутся одни музыканты.


Вобщем, вытащили покойника, опустили на пол, перевернули и сверху гробом – хрясь!

Не пропадать же халтуре.

– И помогло?– сквозь слёзы спрашиваю я.

– Что-то треснуло, но – клянусь! – распрямился.

Гроб на место поставили, его положили – лежит как положено; вот только…

– ?? (у меня уже нет сил спрашивать)

– Ноги на десять сантиметров из гроба вытарчивают; он же, мамой клянусь, длиннее стал…


В байке лабуха про горбатого жмурика реальность переплетается с вымыслом, я испускаю дух на деревянном кресле кинозала, задохшись в хохоте, и понятия не имею что в Ставрополе есть крайком КПСС, а в том крайкоме есть первый секретарь, а того секретаря зовут Горбачёв, но среди местных «цеховиков» у него кличка «конверт».


( … «цеховики» – это люди, которые делают бизнес в условиях развитого социализма, но за это им приходится платить.

М. Горбачёв приучил ставропольских цеховиков, чтобы плату они приносили исключительно в конверте, как во всём цивилизованном мире …)


Не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто стройбат – это беспросветно унылый каторжный труд.

Порой и здесь наступает весна и мы переходим на летнюю форму одежды, сдаём старшине роты фуфайки и бушлаты, ставшие почему-то такими тяжёлыми; меняем жаркие серые шапки на пижонистые пилотки.

Так приятно налегке стоять на разводе под свеже-синим небом с перьями облаков; въезжать в открытых кузовах грузовиков в залитый утренним солнцем город, где вдоль тротуаров ходит столько разноцветных платьев и юбок.


Весной девушек прибавляется и они начинают выплёскиваться за пределы тротуаров.

Во всяком случае, в конце дня две девушки появились даже на территории будущего медицинского центра.

Я шёл к месту сбора, куда приезжает за нами грузовик, а те две девушки метрах в тридцати впереди. Наверное, куда-то путь срезали; идут себе не спеша, говорят о чём-то.

Вдруг разговор их оборвался, минуя место сбора, они перешли на скорый шаг и скрылись из виду.

А там уже сидит Саша Хворостюк – первым явился.


Унасестился на невысокий столбик – руками упёрся в колени широко расставленных ног, типа, в позе ППП – «пахан параши петухов» – и, свысока так, водит клювом по сторонам. Из расстёгнутой ширинки хэбэ свисает его член.

Потому и девахи отсюда ломанулись; больше тут срезать не будут.

Вот ведь ёбаный утконос!


А иногда в стройбате вообще вдруг окунаешься в мир иной – без траншей, лопат, поддонов и шуганины…

Всё шло как заведено, но, въехав в город, грузовик повёз нас незнакомым маршрутом.

Наверно, ефрейтор Алик знал куда мы едем, но ограниченный словарный запас не позволяет говорить толком, вот он и отмалчивался с загадочно важным видом.


Грузовик остановился у здания городского цирка, мы спрыгнули вслед за Аликом и мужик в гражданке сказал что предстоит нам делать.

В цирке идёт пересменка – одна труппа выезжает, а на её месте начинает гастроли цирк лилипутов.

( … какая роль достаётся стройбату в промежутке между двумя цирками?

Точно! Погрузить один и разгрузить второй …)


Но всё равно это был праздник и мы празднично втаскивали большие ящики в длинные прицепные фургоны с брезентовым верхом и празднично вытаскивали такие же ящики из таких же, но других, длинных прицепных фургонов.

А потом мы съели по мороженому, выпили кваса из бочки на околоцирковой площади, зашли в его здание и расселись, кто где, на зрительских креслах пустого амфитеатра вокруг арены.


Представители только что прибывшей труппы лилипутов ходили восхищёнными кругами вокруг самого низкорослого члена нашей погрузочно-разгрузочной группы особого назначения.

Если б он вырос на два сантиметра короче, то его не загребли бы даже и в стройбат; а так – метр пятьдесят шесть есть? – годен!

Один из лилипутов даже о чём-то негромко поговорил с ним; солдат так никогда и не признался нам – о чём.

Скорее всего его сманивали в номер силовых акробатов, когда на нижнем силаче выстраивается целая пирамида из более легковесных гимнастов-лилипутов.


Какая-то лилипуточка позвала меня помочь ей.

Мы с ней покинули здание через боковой ход и она повела меня к ряду вагончиков на автомобильных колёсах.

( … как-то странно идти за женщиной, которая тебе по пояс; чувствуешь себя слоном в индийской деревушке …)

Она поднялась на высокое крыльцо, вскинула руку над головой, подёргала ручку двери и тонким голосом попросила меня открыть.

Я опустил ладонь на ручку, чуть налёг, чтоб повернулась, и распахнул дверь.

– Спасибо!

– Пожалуйста.

До чего, оказывается, неудобно жить в мире не подогнанном под тебя.


Я вернулся в цирк, где Алик Алиев самозабвенно гонялся по кругу арены за низкорослым белым пони, который в гробу видал таких ефрейторов-джигитов в кирзовых сапогах.

Оркестр духовых наскоро репетировал бравурные марши с нагловатой фальшивинкой присущей оркестрам цирка.


Группка лилипутов скопилась возле тяжёлых складок занавеса и одна из них – размером с детсадницу старшей группы – закатывала матерный скандал своему мужу, которого застала в вагончике с другой лилипуткой.