Он был блондин и уже десятиклассник, но бегал за какой-то девочкой из нашего объединённого класса и зашёл, типа, просто сказать ребятам «привет-привет».

За ним последовала учительница украинского языка Федосья Яковлевна, по кличке «Феська», с гладко причёсанными на прямой пробор волосами и венчиком тощей косы вокруг головы.


Она велела ему выйти за дверь, но он пошёл своим путём – влез на подоконник и выпрыгнул во двор, блеснув напоследок начищенными чёрной ваксой туфлями.


Учительница по химии, Татьяна Фёдоровна, всегда нам ставила в пример его туфли:

– Если у парня туфли блестят, значит он следит за собой. Берите пример с Парасюка!

Федосья Яковлевна, она же Феська, закрыла распахнутое окно за Валерой, он же Квэк, и сказала не обращать внимания – всё равно он уже переведён в четырнадцатую школу за то, что она ближе к его дому и у педколлектива теперь меньше забот будет.


Лучше всего люди познаются и притираются друг к другу в ходе совместной трудовой деятельности.

В первую же субботу учебного года старшеклассникам назначили явиться в школу с вёдрами – идём в село Подлипное помогать с уборкой урожая.


Денёк выдался на славу – тёплый, сентябрьский, с ярким солнцем в синем небе.

Нас привели на край поля, где зелёной стеной стояли посевы неубранной кукурузы.

Дело нехитрое – обрываешь початок со стебля, отдираешь с него длинные продольные листья, бросаешь в ведро, а когда оно наполнится, относишь на общую кучу.

Это называется шефская помощь колхозу.


Каждого шефа поставили перед рядком кукурузных стеблей – иди вдоль своего и собирай початки, пока не достигнешь другого конца поля.

И работа закипела – мы дружно двинулись вперёд под звяк жестяных вёдер, оживлённые возгласы школьников, наставительные окрики педагогов, вспышки и бахканье взрывпакетов в небесной сини.


Я заметил, что начинаю почему-то отставать от общего продвижения.

По пути с очередным ведром початков к общей куче, я обратил внимание, что не на всяком из рядков початки сняты полностью.

Так что же толком-то не объяснили, что собирать надо не всё подряд, а лишь самые-самые?!


Подкорректировав приоритеты, я вскоре догнал основную массу шефов-помощников, а затем настиг и авангардную группу ребят.

Со мной авангардистов стало четверо.


У идущих впереди есть ряд преимуществ.

Тебе не нужно возвращаться к общим кучам собранной кукурузы.

Как только ведро наполнится початками, ты высыпаешь их на землю и становишься основоположником новых куч, куда будут сносить свою лепту идущие позади.


Двое из ребят и вовсе избрали путь наименьшего сопротивления – сорвав початок кукурузы, отбрасывали его на несколько метров в сторону, даже без очистки от листьев.

Я не стал перенимать их передовой опыт – конец поля и так уже виднелся.

Мы вышли к нераспаханному полю, где заканчивались посадки кукурузы и ещё полчаса валялись в траве, пока к нам подошли остальные.


В сентябре Архипенки переехали на улицу Рябошапки, рядом с Рембазой, где дядя Толик получил квартиру в пятиэтажке.

Жить стало просторнее – родители перешли спать на кухню.

А во дворе хаты появился новый жилец – Григорий Пилюта. Он отбыл свои десять лет за убийство и вернулся в родительский дом.

Тёмные волосы скрывали его лоб до бровей, а глаза смотрели вниз или в сторону.


Сумрачно и молча проходил он от калитки до своего крыльца.

Застенные концерты Пилютихи с его появлением не прекратились. Хотя, однажды, проходя под окном их кухни, я слышал, как он грубым окриком пытался заткнуть поток её проклятий кухонной стене.


Вскоре меня среди ночи разбудил отец при свете настольной лампы. Мама стояла рядом с ним, а Сашка и Наташа выглядывали из-под своих одеял.

Отец сказал, что Пилюта ломится в нашу дверь с ножом и мне надо через окно комнаты спуститься в палисадник и тем же путём принести два топора из сарая-мастерской.

Одеваться было некогда – через тёмную кухню доносились удары в дверь веранды и пьяные вопли в адрес мамы:

– Открой! Я тебе кишки выпущу!


Я быстренько принёс что требовалось и мы с отцом встали возле двери, что ходуном ходила под ударами орущего Григория Пилюты.

Долго ли продержится щеколда навесного английского замка?

Мы с отцом стояли в одних трусах и майках с топорами в руках.

– Серёжа,– сказал отец взволнованным голосом, – как вломится, остряком не бей. Обухом его глуши. Обухом!

Мне было страшно, но я хотел, чтобы Пилюта поскорей бы уже ворвался.


Он не ворвался.

В темноте двора раздались причитания Пилютихи и уговаривающий мужской голос – Юра Плаксин из хаты на углу Гоголя, друг детства Гриши Пилюты. Он увёл его с собой.

Мы оставили топоры на веранде и легли спать дальше.


Наутро я увидел, что серая краска снаружи входной двери исцарапана, а кое-где поклёвана ножом.

Хорошо, что это не зимой случилось, когда уже вставлены вторые рамы. Как бы я выбирался в мастерскую?


Потом приходил Юра Плаксин, уговаривал родителей не сообщать участковому о происшествии.

Один топор ещё долго оставался на веранде, пока Григорий не переехал куда-то из материнской хаты, от греха подальше – сама же натравит, накрутит, а потом бежит к Плаксину, чтобы сынка снова не посадили.


Возможно у него имелись и другие причины к переселению, как знать – чужая жизнь потёмки.

Впоследствии я иногда встречал Григория в городе, но во дворе нашей хаты – ни разу.


Со смертью Пилютихи народонаселение хаты по Нежинской 19 скачкообразно возросло, потому что Григорий продал родительский дом приезжим из Сибири.

Это совсем не означает, будто они сибиряки, ведь туда можно попасть из любой республики, завербуешься на работу и – поезжай.

Так называемая «езда за длинным рублём», потому что во всяких необжитых таёжных местах зарплаты очень высокие, люди оттуда деньги пачками привозят.

Если, конечно, получится. Не зря же сложили поговорку: рубль длиннее, жизнь короче.


Вон один парень с Посёлка завербовался в какую-то шахту за Уралом, а через полгода его привезли обратно.

В той шахте он слесарил по ремонту механизмов и оборудования. Что-то там перестало работать, рубильник отключили и он полез ремонтировать, а сзади: то ли напарник отошёл, или ещё чего, только врубили снова. Его тот механизм так пошинковал, что обратно к родителям пришлось отправлять в цинковом гробу, в виде фарша.


В балетной студии Нины Александровны он был ведущим танцором. Высокий такой брюнет.

При исполнении молдавского танца «Жок» он выше всех подпрыгивал и делал в воздухе полушпагат, чтоб ладонями прихлопнуть по красным голенищам балетных сапогов. А его чёрные волосы хорошо сочетались с коротким шёлковым жилетом для молдаванских танцев, с узором из нашитых блёсточек.


Приезжие, что купили Пилютину половину, в Сибирь вербовались не из Конотопа и даже не с Украины. Говорили они на русском и многих местных слов не понимали.

Их было четверо – две бездетные супружеские пары; каждой паре по половине половины хаты.


Которые чуть постарше жили через стену от нас, а те что помоложе заняли часть с двумя дополнительными окнами на улицу. Может оттого они оказались приветливее и веселее старшей пары. Хотя, по контрасту с усопшей Пилютихой, старшие тоже держались вполне дружелюбно.

Наш непосредственный сосед, муж в старшей паре, затеял ремонт плиты-печки и нашёл в дымоходе клад.

Саше с Наташей и детям из хаты Турковых он раздал купюры невиданных денежных знаков.


Они изумили меня своим номиналом; я-то думал что в деньгах сизая 25-рублёвка с гипсовым профилем Ленина – самый потолок, а тут банковские билеты и по сто, и по пятьсот рублёй – размером с носовой платок, с белыми скульптурами и царскими портретами в овальных рамах и с подписью министра финансов Российской империи.


Деньги Украинской Центральной Рады, хоть и не настолько красочные, но по завитушкам подписи Лебiдь-Юрчика не уступали выпущенным при самодержавии.


В моём классе тоже есть Юрчик и тоже Сергей, только ростом он повыше меня и в строю на физкультуре стоит вторым. Вряд ли он родственник тому Юрчику, потому что живёт в Подлипном. Скорее всего они просто однофамильцы.

Мне денег не досталось, после школы я как всегда пропадал в Детском секторе.


Когда мой отец пришёл с работы, то сосед позвал его к себе на кухню – показать коробочку, в которой лежал клад и место в печной трубе, откуда он его вынул.

Потом отец вернулся на нашу кухню, встал посредине и задумчиво произнёс:

– А ведь там не только бумажки лежали.


Он снова посмотрел на стопку банкнот на столе и принялся вспоминать своего деревенского родственника по материнской линии.

При царском режиме тот освоил выпуск таких же вот бумажек. У него и машинка специальная имелась.

Богато жил, а погорел из-за нетерпения.

К нему из города брат приехал и они купили водки в «монопольке», так при царе называли деревенские магазины. Когда они пошли ту водку пить, продавец увидел на своих пальцах синюю краску от пятирублёвки. Она свежепечатная была, братья так торопились отметить встречу, что не дали даже краске высохнуть как следует.

Вобщем сослали печатника в Сибирь с конфискацией имущества. Так жена его потом тоже к нему уехала, как те жёны декабристов.

– Что значит – любовь!– сказала мама.

– Какая любовь?!– взвился отец.– Просто прикинула, что за таким умельцем и в Сибири не пропадёт.


Он хихикнул и мне тоже стало приятно, что у меня в роду имелся ушлый фальшивомонетчик. Правда, давным-давно, а мне всё, что до революции, казалось не менее далёким, чем суровая старина былинных богатырей.

Впрочем, при Змее-Горыныче бумажных денег, конечно, ещё не печатали.