В тот раз мы ехали из Конотопа на Объект.


За моё отсутствие под путями провели высокий бетонный тоннель, отсюда официальное – Путепровод, он же, по старинке, Переезд.

За Переездом ходили длинные трамваи от Вокзала в Город и обратно. На одном, идущем из Города, и должна была подъехать тётя Люда с работы.

Дядя Толик подговорил меня, чтобы когда она сойдёт с трамвая и под редкими фонарями пойдёт по спуску в Путепровод, ухватить за одну из её сумок и сказать:

– Не слишком тяжело?

Но она меня узнала, хоть дядя Толик и сдвинул мне козырёк кепки на глаза.


Мы все вместе пошли на Нежинскую и дядя Толик нёс сумки с продуктами, которые тётя Люда брала в счёт получки в магазине, где она работала.

Поднявшись из Путепровода, мы пересекли Базар по проходу меж его пустых, в эту тёмную часть суток, прилавков с высокими, как у беседок, крышами; и прошли ещё, примерно, столько же до начала Нежинской.

Вдоль всей её длины горели два или три далёких фонаря, но и этого достаточно, чтоб отличить от других улиц.


В Конотоп мы приехали к последней четверти учебного года и пошли в школу номер тринадцать.

Она стояла на улице Богдана Хмельницкого, мощёной неровными булыгами, как раз напротив Нежинской.

Ещё эту школу называли Черевкиной.

При царском режиме богатей из села Подлипное, по фамилии Черевко, построил двухэтажный трактир, но тогдашние власти не позволили его открыть, за то, что слишком близко стоит к заводу – весь рабочий люд сопьётся, и Черевко отдал дом под школу из четырёх классных комнат.

В советское время вслед за двухэтажным построили ещё и длинное одноэтажное здание барачного типа, тоже из кирпича; вдоль тихой улочки, что спускается к Болоту, оно же Роща, за которыми стоит село Подлипное.


Мне вспомнилось как в первый приезд тётя Люда и мама водили меня купаться в круглом пруду рядом с селом и там плавали утки.


В первое утро по дороге в школу меня удивили холщовые мешочки на верёвочках, которые многие ученики несли помимо своих портфелей или папок.

Оказывается, там были чернильницы для уроков в школе.

На следующее утро я воспринимал их уже как должное, хотя школьники на Объекте давно уже писали авторучками с внутренними ампулами, куда чернила втягиваются через перо и хватает почти на неделю, если не слишком много пишешь.

На переменах все выходили в широкий двор с одним старинным деревом перед маленьким зданием, в котором была пионерская комната, учебная мастерская, библиотека и, как я узнал впоследствии, склад лыж для физкультуры.


Напротив спортзала, пристроенного под прямым углом к концу длинного здания школы, стоял побеленый кирпичный домик туалетов и туда направлялась оживлённая цепочка ребят, но пацаны, и только пацаны, не доходя до туалета сворачивали за угол спортзала.

Там, в узком проходе между стеной спортзала и забором соседского огорода, шла бойкая игра на наличные деньги – школьный Лас-Вегас.

Игра называется «биток», игроки ставят условленную сумму копеек, от двух до пяти, на кон – с десюлика, пятнашки, двацулика и полтинника сразу же выдаётся сдача.

Копейки ставятся на кон в прямом смысле – стопочкой на земле, одна на другую, решками кверху.

Теперь в игру вступает «биток» – у каждого игрока какая-нибудь своя излюбленная железяка: болт, огрызок крепильного костыля, шар от очень крупного подшипника; ограничений нет – бей чем хочешь, да хоть и камешком.


Куда бить?

Да по стопке копеек, конечно, сколько перевернулось орлами кверху – твои. Собери их и бей по оставшимся.

Не перевернулись – бьёт следующий.


Иногда от угла спортзала раздавался крик «Шуба!» – сигнал, что приближается кто-то из учителей, деньги тут же исчезали с земли по карманам, дымящиеся сигареты прятались в ладони, но тревога всегда оказывалась ложной – учителя сворачивали в туалет, где имелся отсек для директора и преподавателей, и игра продолжалась.


За три кона я спустил пятнадцать копеек, которые дала мне мама на пирожок из школьного буфета, потому что у этих биточных виртуозов рука набита будь-будь, а мне приходилось бить позыченым битком – взятым у кого-то из них напрокат.

Может и к лучшему – не успел пристраститься.


Классная руководительница, Альбина Георгиевна, посадила меня рядом с худенькой рыжей девочкой, Зоей Емец, и неоднократный второгодник Саша Дрыга с последней парты в среднем ряду остался очень этим недоволен, о чём и предупредил меня после уроков.

А по дороге из школы я познакомился со своим одноклассником Витей, по фамилии Череп, потому что мы вместе шли по Нежинской, только ему идти дальше – до Нежинского Магазина, что на полпути от любого конца улицы.


На следующий день я попросил Альбину Георгиевну пересадить меня на последнюю парту в левом ряду, к Вите Черепу, потому что мы соседи по улице.

А на предпоследней сидел Вадик Кубарев и так началась наша тройственная дружба.

Но, конечно, в школе только лишь учителя зовут ребят по фамилии, а между собой Череп превращается в Чепу, а Кубарев в Кубу.

Как окрестили меня? Голым или Гольцем?

Если твоё имя Сергей, то фамилию твою не трогают и ты становишься просто Серый.


Дружба – это сила, когда мы втроём даже Саша Дрыга не слишком выпендривается.

Дружба – это знание.

Я поделился стихами не вошедшими в школьную программу, но выученными наизусть всеми мальчиками Объекта: и «себя от холода страхуя, купил доху я…», и «огонёк в пивной горит…», и «ехал на ярмарку Ванька-холуй…»; а мне, в рамках культурно-филологического обмена растолковали смысл выражений «ты из Ромнов сбежал?» или «тебе в Ромны пора» – в Ромнах находится областная психушка для чокнутых.


В то утро «биточные» баталии позади спортзала иссякли.

В то апрельское ясное утро ребята стояли и спорили, и ждали подтверждения слухов, что вчерашняя программа «Время» по телевизору ошиблась.

Кто-то слышал, что в Городе ребята из десятой школы говорили, будто вчера вечером в Сарнавский лес опустился человек на парашюте.

Сейчас придёт Саша Родионенко, он переехал на Мир, но продолжает учиться в нашей школе, он ездит из Города, он подтвердит.


Мне вспоминался полёт Гагарина, и как Титов летал целые сутки, а вечером сказал «ложусь спать», а папа засмеялся и сказал «во, дают!»

Наши космонавты всегда были первыми, а мы, тогда ещё мальчики, доказывали друг другу кто из нас первым услышал, когда по радио объявляли про полёт Поповича, Николаева, Терешковой.


Саша пришёл, но ничего не подтвердил.

Значит «Время» не ошиблось. Солнце померкло в трауре.

Космонавт Владимир Комаров.

В спускаемом модуле.

При входе в плотные слои атмосферы.

Погиб.


Потом приехал папа, а неделей позже прибыл и железный контейнер на товарную станцию. Оттуда грузовик привёз давно знакомый шкаф, с зеркалом в двери, раскладной диван, пару кресел с деревянными ручками, телевизор и другие вещи.

( …сейчас подумаю и – оторопь берёт: как могли две семьи плюс общая баба Катя умещаться и жить в одной комнате и кухне?

Но тогда я о таком не задумывался – просто раз это наш дом и раз мы тут живём и живём так, как живём, значит по-другому и быть не может, всё – как надо, так что я просто жил и всё тут..)

На ночь мы с Сашкой ложились на раскладном диване, а Наташа поперёк того же дивана, у нас в ногах, так что приходилось их поджимать, а то начнёт ворчать и жаловаться родителям на их кровати у противоположной стенки, чтоб они сказали мне с Сашкой не брыкаться.

А у самой к дивану ещё и стул приставлен – вытягивайся сколько хочешь, но когда я предлагал ей поменяться местами, она отказывалась.

Семья Архипенков и баба Катя спали на кухне.


Метров за триста от Нежинской и параллельно ей идёт улица Профессийная с высоким забором из бетонных плит вокруг Конотопского Паровозо-Вагоноремонтного завода, короче – КПВРЗ.

Вот почему часть Конотопа по эту сторону Путепровода-Переезда зовётся заводским Посёлком.

По ту сторону завода находится Вокзал и затем товарная станция, где длинные товарные поезда дожидаются своей очереди проехать дальше, потому что Конотоп – узловая железнодорожная станция.

На товарной станции есть даже горка для формирования составов, где вагоны, с железным визгом башмаков, гахкают друг об друга, а на столбах неразборчиво орут громкоговорители про такой-то состав на таком-то пути.

Правда, в дневное время на Посёлке трудовую симфонию станции почти не слыхать, не то что в ночной тиши.


А когда ветер дул со стороны села Поповка, в воздухе неприятно пахло тамошним спиртзаводом; запах не смертельный, но лучше не принюхиваться.


Профессийную с Нежинской соединяют короткие улочки; первая – по пути из школы – называется Литейной, потому что выходит к бывшему литейному цеху завода, хоть его и не видно за бетонным забором; затем идёт Кузнечная – напротив неё в заводе виднеется высокая кирпичная труба; а после нашей хаты, в направлении к Нежинскому Магазину – улица Гоголя, хотя ни перед, ни позади заводского забора никакого Гоголя, конечно же, нет.


Магазин получил такое имя потому, что стоит на улице Нежинской.

В одноэтажном, но высоком кирпичном здании четыре магазинных отдела с отдельными входами с улицы: «Хлеб», «Промтовары», «Гастроном» и «Рыба-Овощи».

«Рыба-Овощи» редко открывался – кроме пыли там, вроде, ничего и не бывало.

«Хлеб» работал пока не распродадут батоны и буханки, а потом стоял запертым до послеобеденного подвоза грузовиком с железной будкой с такой же надписью, как на магазине – «Хлеб».

В самый большой отдел, «Промтовары», с двумя витринами почти никто не заходил и там скучали целых три продавщицы.

А двум продавщицам «Гастронома» – одна на молочном отделе, а вторая на бакалейном, дел хватало, иногда там даже создавалась очередь, если завезено сливочное масло и они огромным ножом разделывали его громадный жёлтый куб рядом с весами, и заворачивали твои двести, или триста грамм в синюю рыхлую бумагу.