Как я их ненавидел!

И оказалось, что не зря – именно в них меня искусали те рыжие муравьи.


Во время одной из одиночных лесных прогулок я выбрел на поляну и почувствовал, что с ней что-то не так, но что?

Ах, вот оно что – тут дым какой-то!

И вслед за этим я разглядел, как почти прозрачное на солнце пламя, трепыхаясь, обугливает кору деревьев и расползается по толстому ковру хвои.

Так это же пожар в лесу!

Сперва я пробовал затаптывать язычки пламени, но потом догадался сломить ствол густого можжевельника и дело пошло на лад.


Когда борьба с пожаром завершилась победой, я увидел, что выгорело не так уж и много – метров десять на десять.

Рубашка моя и руки извозились чёрной сажей. Ну, ничего – боевая копоть. Я даже провёл рукой по лицу, чтоб всякому было понятно – вот герой спасший лес от гибели.

Жаль, что по дороге домой мне никто не встретился, когда я шёл и мечтал, что про меня напишут в газете «Пионерская Правда», где напечатали статью про пионера, который посигналил своим красным галстуком машинисту поезда о том, что впереди сломался железнодорожный путь.


Уже на подходе к кварталам мне встретились пара прохожих, но никто не догадался сказать:

– Что это у тебя лицо в саже? Наверное, ты тушил лесной пожар?

А дома мама на меня накричала, что стыдно ходить таким замазурой и что на меня рубашек не настираешься.

Мне стало горько и обидно, но я терпел.


А вечерами дети Квартала и мамы тех детей, за которыми ещё нужен присмотр, выходили на окружную дорогу, потому что на закате дня из школы новобранцев туда же подымались солдаты построенные по-взводно для вечерней прогулки.

Выйдя на бетон дороги, они начинали чётко отбивать шаг и словно сливались в цельное существо – сомкнутый строй – у которого одна нога во всё длину фланга, состоящая из десятков чёрных сапогов, что одновременно отрывались от дороги и снова слаженно впечатывались в неё, чтобы строй продвинулся дальше.

Это было завораживающее существо.


Потом шагавший сбоку старшина командовал: «запевай!», и изнутри ритмично сотрясающегося общим шагом строя, под слитное щёлканье подошв о бетон, взвивался молодой упругий тенор, а ещё через несколько шагов ему в поддержку гремел хор, что


…нам, парашютистам,

привольно на небе чистом…

Строй удалялся ко второму кварталу, где его уже тоже ждали, некоторые из детей бежали за ним, а молодые мамы смотрели вслед и становилось так хорошо и спокойно, потому что мы самые сильные и так надёжно защищены от всех натовских диверсантов из прихожей в библиотеке части.


В дома верхних кварталов провели газ.

Но сначала вдоль всей внутренней дороги двора Квартала положили длинные железные трубы – они громко и протяжно звякали, когда ударишь палкой, но сколько я ни бился, так и не смог выстучать на трубах барабанную дробь, с которой белые шли в «психическую» атаку против Анки-пулемётчицы в фильме «ЧАПАЕВ».

Трубы скоро закопали и моё музыкальное образование прервалось.


Теперь у нас на кухне стояла плита с газовыми комфорками, а на стене висела колонка, которую зажигали, чтобы согрелась вода для мытья посуды, купания и стирки в ванной.

Поэтому заготовка дров на зиму стала уже не нужной и папа в подвале сделал мастерскую для домашних работ и всяких инструментов.


Однажды в начале лета, когда родители были на работе, я взял в кладовой ключ от подвала и унёс оттуда большой папин топор, потому что мы с одним мальчиком сговорились сделать костёр в лесу.

Мы спустились в чащу позади Бугорка, а там начали подыматься на другой холм.

На крутом подъёме среди прочей поросли стояла густая ёлочка – небольшая, метра полтора.

А перед этим, идя по лесу с топором в руках, я чувствовал, что меня так и тянет пустить его в ход.

И вот он – удобный случай!

Один-два взмаха и срубленная ёлка валяется на склоне.


А я стою рядом и никак не пойму – зачем?

Ведь из неё не получится ни лук, ни автомат с рожком.

Зачем я её так бесцельно убил?

Мне уже не хотелось ни костра, ни прогулки.


Нужно как можно скорее избавиться от топора – пособника моей глупой жестокости.

Я отнёс его обратно в подвал и с той поры ходил в лес в одиночку.

( … видишь какой умилительный мальчик?

Но в этом пафосном самовосхвалении через самопорицание, вобщем-то, ничего не наврано…

Однако, не спеши зачислять своего папу в категорию «добрый человек», уж слишком я разный. Сегодня – прекраснодушный дальше некуда, а завтра…

Не знаю, не знаю…


Когда мой бачьянаг (тут опять украинская «г», а само слово на карабахском означает «муж свояченицы») выдавал замуж свою старшую дочь, то все родственники помогали как могли. Не деньгами, конечно, он бы и не взял – расходы несёт счастливый отец, а, главным образом, кулинарно.

За стандартный набор угощений в Доме Торжеств платят наличными, но к стандарту добавляется ещё много всякого чего приготовленного тётками, бабками, матерями, сёстрами, племянницами, дочками ближайших и последующих родственников.

В Карабахе сильны ещё пережитки родового-общинного строя. Получается такая себе love labour – из продуктов закупленных устроителем торжества.

Но некоторым продуктам требуется предварительная обработка и, согласись, что зарезать полтора десятка куриц на балконе многоэтажки несколько сложнее, чем в недостроенном, но всё же частном доме. Потому куриц привезли ко мне. Перетащили в недостроенную прихожую и – уехали заниматься другими предсвадебными делами.

Каждому – своё.

И вот лежат эти пятнадцать живых созданий со связанными ногами, а над ними один я со свежезаточенным ножом и все мы знаем зачем мы тут.

Пятнадцать – не одна, и надо уложиться к сроку, когда женщины придут ощипывать готовые полуфабрикаты.

А у каждой своя окраска, свой возраст, своё отношение к происходящему, свой запас жизненной энергии, определяющий громкость вскликов и длительность трепыхания с отнятой головой.

Без методичности тут не обойтись.

Вот я и стал роботом методично повторяющим набор одних и тех же движений.

Пятнадцать раз…

Иногда я выглядывал сквозь оконный проём без рамы на белое облако в синей выси. Такое пушистое. Чистое. Само совершенство.

Такой себе сентиментальный робот.

С того случая как-то во мне поменялось отношение к палачам. Понял, что ничто ихнее мне не чуждо.

Вобщем, на той свадьбе я был вегетарианцем.


А насчёт того, что во всём виноват тот топор – типа, это он меня подбил срубить невинную ёлочку, так и тут ничего нового – «я выполнял приказы».

Зомби недоделанный …)


В пятом классе у нас сменилась классная руководительница, потому что мы уже закончили начальное обучение.

Новую учительницу звали Макаренко Любовь… Алексеевна?.. Антоновна?.. Никак не вспомню отчества.

Между собой мы её звали попросту – Макаря.

– Атас! Макаря идёт!

(«Атас» означает «берегись».)


Но это потом, а первый раз я встретил её за день до школы, когда мама пришла со мной узнать расписание и познакомиться с моей новой учительницей.

Новая учительница попросила, чтобы я ей помог сделать рамочку на листе ватмана, где, отступя пять сантиметров от краёв, уже имелась карандашная линия.

Это будет наш классный уголок.

Она дала мне кисточку, коробку с акварельными красками – но использовать только синюю! – стакан воды и вышла вместе с мамой знакомиться дальше.


Гордясь оказанным доверием, я тут же приступил. Намочил синий кирпичик краски смоченной кисточкой и начал закрашивать полоску ватмана между его краем и карандашной отметкой, стараясь не заезжать за неё.

Дело оказалось кропотливым – красишь, красишь, а ещё вон сколько!

А главное, эта краска очень неровно ложиться: где светлее, где темнее.

Но я упорно продолжал – не каждый же день мальчику доверяют делать рамочки на листах ватмана.


Когда учительница и мама вернулись, я успел закрасить всего четверть рамочки. Учительница сказала, что больше не надо, и что нужно было просто один раз провести кисточкой по карандашной линии, но теперь уже поздно.

Мама пообещала принести лист ватмана со своей работы, но учительница отказалась.

Я придумал – а что, если наклеить полоску бумаги поверх акварельной краски?

Но и это предложение не прошло.


Мы ушли, но по дороге мама меня не ругала, да и не за что: разве я виноват, что учительница за свою жизнь не видела рамочек из фанеры, а только такие, как на словах Маркса или Ленина в клубе части?

Когда начались занятия, в классе висел Классный Уголок на листе ватмана.

Наверное, из всех учеников лишь я один так долго изучал его синюю рамочку.


Однако, классная руководительница не полностью утратила ко мне доверие, потому что месяц спустя дала мне маленькое, но ответственное поручение – сходить в наш бывший класс и что-то передать Серафиме Сергеевне на словах.

Я постучал в знакомую дверь и повторил слова для Серафимы Сергеевны, что сидела за столом перед новой порослью первоклашек. Она поблагодарила и напоследок попросила меня прикрыть форточку в окне напротив двери.


Я с готовностью вскарабкался на подоконник, дотянулся, стоя на нём, до форточки и захлопнул. Но для спуска я не стал опять ложиться на него животом, а спрыгнул на пол.

Прыжок получился на удивление ловким и я гордо вышел мимо парт с восторгом и почтением притихшей малышни.

Неужто это мне когда-то казались недосягаемо взрослыми созданьями те первоклассницы, что приходили с визитом в нашу детсадовскую группу? Заносчивые гусыни!..


А дома у нас появился телевизор. В нём дикторы читали новости на фоне кремлёвских стен и башен, показывали чемпионат Европы и мира по хоккею, КВН, Кинопанораму: ну, и фильмы, конечно.