Чуть звякнув белым целлофаном, он сказал, что тут у него вино – успел отовариться до запретного часа.

Не составлю ль я ему компанию?

Последовал ответ в утвердительной форме.


Мне правда, показалось странным, когда он начал обращаться к волнам стекающегося к танцплощадке молодняка с одним и тем же вопросом – не найдётся ли ножа открыть бутылку?

Все отрицательно качали головой, а некоторые даже испуганно отшатывались – не те теперь времена.

Возможно это было его формой протеста против этих самых времён.


Ножа так и не нашлось, но он как-то исхитрился содрать пластмассовую пробку о брус скамьи на аллее и протянул бутылку мне.

Я сказал, что лучше пусть он начинает, а то у меня тóрмоза нет.

– Ничего, у меня вторая в целлофане.

Моё дело предупредить… И я безотрывно засадил все 700 граммов без остатка.

– Да,– сказал несбывшийся собутыльник,– я ж не подумал…


Он откупорил вторую бутылку, но мне не дал, просто держал в руках, а когда мы опустились на скамью, поставил её между нами.

Мы начали прощупывать друг друга на какую из философических тем завести дружеский разговор.

Обычно, после второго стакана начинаешь выдавать умные вещи, которых и сам не ждал.

В конце, понятное дело, всё сведётся к извечной трещине, про которую говорил Иван Кот, но почему не посверкать умом для начала?


Увы, ни сверкать, ни блистать не получилось.

По аллее медленно и почти бесшумно подкатывал фургончик с надписью «милиция» на дверце. Машина встала и из кабинки выпрыгнули два джентльмена в кокардах.

Мой собеседник, не ожидая дальнейшего развития событий, сиганул через скамью и пустился по боковой аллее в сторону тёмного здания горсовета.


Мне, только что загрузившему в трюм 700 граммов, оставалось лишь с восхищением следить как быстро он удаляется. Тем более, что эти два мента уже стояли надо мной.

Никто из них за ним не побежал, только тот что постарше, стоя на месте, застучал ногами об асфальт с непонятным криком «улю-лю!».

Пограничник врубил форсаж и растворился в темноте.


Милиционер поднял со скамейки уже открытую, но так и не початую бутылку, перевернул её вверх ногами да так и держал, с садизмом и грустью, покуда вино выбулькивало наземь.

– Давай,– сказал мне второй мент, кивая на уже открытую боковую дверь фургона.

Я сунул голову внутрь.


В тусклом свете крохотной лампочки в потолке на сиденьях вдоль бортов различались пойманные до меня и, спиной к кабине, пожилой мент с лычками старшины на погонах.

Восхищаясь безукоризненной чёткостью своих движений, я взошёл внутрь интерьера.

Дверь захлопнулась.


– Добрый вечер!– галантно приветствовал я всех сразу и тут же получил пинок в зад.

– Он, сука, ещё «добрый вечер» говорит!– гаркнул пнувший меня старшина.

Свалившись на кого-то из предыдущего улова, я машинально воскликнул:

– Извините!

Тут я испуганно оглянулся на старшину, но увидел, что за «извините» не схлопочу – ему лень подыматься.


Отвезли нас недалеко, в тот же двор, где когда-то снимались показания с «Орфеев» на тему пропажи немецкого баяна; только в другое здание.

За столиком в коридоре сидел капитан милиции. Моих попутчиков, после пары вопросов, он отправил в камеру. Потом заговорил со мной.


Увидев, что на его вопросы я отвечаю адекватно и не пытаюсь качать права и опровергать доклад доставивших меня, он спросил где я работаю, куда-то позвонил свериться и отпустил домой.

– Прямо домой! Понял? И больше никуда!

Я вышел за ворота.

Отчего это все мне указывают что делать? А вот вам всем!

И я упорно вернулся в парк и купил билет на танцплощадку.


Один из дружинников с сомнением заглянул мне в лицо:

– Вы сегодня выпивали?

– Никогда!– отчеканил я и беспрепятственно был пропущен к своей скамейке вдоль ограды – досиживать до окончания танцев.

Что и случилось через пару номеров.


Извещение о моём задержании дошло в СМП-615 поздно – через месяц-два.

Я уж и думать забыл, когда начальник вызвал меня с объекта и потребовал написать объяснительную.

Как видно, он решил использовать ситуацию по полной и вскоре назначил заседание профкома для рассмотрения моего персонального дела.


Начинались осенние холода и на заседание я пришёл в плаще и шляпе.

Начальник, в пиджаке и галстуке, приступил к изложению моих прегрешений.

Вот самое свеженькое – бумага из милиции, как я нарушал постановление партии и правительства в парке на скамье. Вот так вот я позорю СМП-615 перед лицом общественности и органов!

До каких пор?


Однако, я избрал позицию наблюдателя и на пустопорожние вопросы отвечал лишь пожимом левого плеча под плащом.


А моё издевательское отношение к руководству поезда? Вот, пожалуйста – написал объяснительную стихами.

Из стопочки бумаг на столе перед собой начальник приподнял одну и потряс в воздухе.

Ух, ты! А я и не знал, что на меня такое досье скопилось…


Или, вот написанное мною напоминание в профком:

«Три месяца назад я подал заявление в квалификационную комиссию СМП-615 с просьбой о повышении мне разряда по специальности каменщика. Но до сих пор комиссия ни ухом не ведёт, ни рогом не шевелит.»

Профком дружно грохнул хохотом; начальник, повинуясь стадному рефлексу, тоже подхохотнул, не понимая что тут смешного.

И вообще со мною опасно даже находиться рядом, я на объекте руки под плиту подкладываю!


Это факт.

В тот день нас было четверо: мастер Каренин, плотник Иван, крановщик Виталя и я.

Солнце играло на мартовских снегах строительных угодий, где мы начинали новый объект.

Блоки фундамента уложены были в котлован ещё с осени, а потом всю зиму Иван приходил сторожить объект с 8 до 5.

Приходил, включал в вагончике электотэн и смотрел на белые сугробы за окном, или на портреты шлюховатых красоток из цветных журналов, которыми оклеил все стены.


В тот мартовский день он стал моим подсобником.

Всего-то и надо было поднять четыре ряда кладки в короткой стенке будущего подъезда, для монтажа обрубка плиты над входом в подвал под будущей лестничной площадкой первого этажа.


Стоя на риштовке между блоков фундамента под будущие стены, я поднял два невысоких столбика по краям кирпичной стенки и зачалил шнýрку, чтобы положить эти четыре ряда для опирания плиты. Работы на полчаса, а до конца рабочего дня час с небольшим.


Однако, Витале-крановщику не терпелось спуститься со своего насеста в кабинке башенного крана, чтоб поиграть с Иваном в карты до пяти. Вот Виталя и покричал сверху плотнику скорее зацепить обрубок бетонной плиты предназначенной для монтажа. Одним боком ляжет на блоки под поперечную стену, другим на поднятые мною столбики – поедят! А пропуск потом заложат, по ходу строительства.

Я попытался объяснить Ивану, что именно сейчас самый удобный момент закончить эту кладку. Если сейчас оставить, потом придётся корячиться в три погибели под плитой будущей лестничной площадки, втискивая кирпичи под смонтированный обрубок.

Пусть лучше подаёт раствор и я закончу за пятнадцать минут, работая с таким удобством.


Виталя для Ивана оказался дороже логики, он пошёл и зацепил стропы, как тот сказал.

Крановщик сделал «вира» грузом, развернул стрелу и понёс ко мне обрубок – положить как он хотел. Он кричал мне скорей настелить раствор на столбики, не то бросит плиту насухо – и так пойдёт.

Вместо раствора я положил на столбик руку, чтоб он не исполнил своего намерения.

Виталя темпераментно матерился из своего скворечника наверху, беспрерывно звенел звонком крана и подносил груз всё ближе.


Вобщем, это была лобовая атака двух самолётов друг на друга: кто уступит – трус сопливый.

Когда бетонному обрубку до руки оставалось около метра, мастер Каренин очнулся от наблюдения за схваткой двух ассов и заорал Витале отвести плиту в сторону.

Там она и висела на стропах, пока я заканчивал кладку как положено.


Мастер Каренин стоял на блоках у меня над головой и спрашивал:

– Зачем ты это делаешь, Сергей? Он же мог и раздавить, у него дури хватит. Остался б ты калекой.

– Каренин, у меня и так вся жизнь поломатая. Всё, что осталось – это работа. Не хочу, чтоб из неё сопли делали.

– Кого?– спросил Иван, стоя на блоках другой стены, у меня за спиной. – А шо это она у него поломатая?

– Это кому что на роду написано,– пояснил ему мастер Каренин.


Я заканчивал последний ряд, типа, занят, но не встрять в прекраснословную беседу не мог:

– Чтоб у него рука отсохла, у писателя этого.

Каренин с Иваном враз умолкли. Мастер как-то съёжился и отвёл глаза.


И именно в тот момент, жмурясь от лучей предвечернего мартовского солнца и настилая раствор для монтажа плиты на готовую стенку, я впервые подумал, что события нашей жизни определяются и происходят так, как мы сами о них расскажем в своей дальнейшей жизни. Неважно кому, неважно устно, или письменно…

( … опаньки!

Выходит тем проклятьем я пожелал, чтоб у меня рука отсохла?!..)


Мы с Иваном смонтировали обрубок. Виталя слез с крана и успел ещё пару раз сыграть в карты до выхода на шоссе, откуда нас забирала наша «чаечка».

Вскоре я забыл про этот случай, а вот начальник пришил в досье.


– И все вы знаете сколько раз его увозили в психбольницу. Но самое главное – он злостный нарушитель трудовой дисциплины. Три прогула за один лишь текущий год! Поэтому моё предложение – уволить его за систематические прогулы.

Всё верно – два дня в Москву за паровозиком для Андрея, один день в Киев, в книгоиздательство «Днiпро».


Я сознавал, что совершаю прогулы, но в СМП-615 немало кто имеет по неделе прогулов, а пара чемпионов и до двадцати дней.