Вот он снова развернулся и зашагал вспять. Догнав его, я неслышно следую сзади.

На краю площадки он снова поворачивается прямиком к моей ухмылке:

– Хелло, Двойка. А где ребята?

– Ахуля!


Запрокинув широкое лицо, он всхикивает характерным Двойкиным смешком – с тем же плотным прищуром, из-под которого прощёлкивает обстановку: что тут оно и как.

Он меня радостно облапил, отпустил и завёлся сбивчиво толковать про Славика с Петюней, которых всё-таки не будет.

Из пригородного вокзала хлынула новая волна прибывших очередной электричкой, и мы отходим к стене.


Двойка прекращает строить сбивчивые гипотезы о причине неявки ребят из Чернигова, просит «двушку» для автомата и крутит диск, заглядывая в записную книжку.

Как острил чернявый кагебист, лучше иметь тупой карандаш, чем острую память.


Мимо нас спешит навьюченный сетками, сумками, мешками, чемоданами, пакетами, вёдрами, коробками, связками реек, труб, портфелями, рюкзаками, саженцами и всякой прочей вообразимой и не слишком вообразимой кладью, поток новоприбывших – к метро и к остановкам всех видов городского транспорта на площади, взглядывая на эту пару столичных деловых.

Вон тот, что звонит, с широкой кожаной спиной, видать, босс, а этот, с цепким взглядом из-под низко надвинутой шляпы – телохранитель.

Хотя в толпе, возможно, не все знают такие слова как «босс», или «телохранитель», но нутром чуют уважение к такой вот паре – хотя бы уж за то, что без поклажи, что есть им куда звонить по телефону в этом столичном граде Киеве.

Откуда ей, толпе, знать, что Двойка в этом городе «чечáко», а я и вовсе проездом, по его телеграмме.


А, кстати, куда он звонит? Понятия не имею. Да и не важно, я ведь всего лишь орудие.

Есть с нами тот, кто всё за нас решит, а моё дело – исполнять приказы.

В прошлом году Двойка стал аспирантом, теперь он на прямом пути в кандидаты наук.

Стипендия выше студенческой, но очень-то не разгонишься.

Насчёт одежды без проблем – у мамы, считай что собственная, торговая база. Продовольственная программа тоже решена: на выходные Двойка приезжает в родное село, а там ему такие «торбы» соберут, что руки оборвутся.

Но за все эти блага приходится платить натурой – сносить родительские пильбища за рассеянный образ жизни; и все выходные работать по хозяйству и на огороде.


Двойка силою не обижен, и работа ему даже в охотку.

Особенно нравится носить что-нибудь веское и габаритное – охапки, вязанки, мешки с урожаем из огорода в сарай.

Выгребать навоз в загородке свиней, или у бычка, не так приятно, но дело знакомое, да и нужное – «где дерьмецо, там и сальцо», как говаривает старый поп их села.

Но эти маменькины стоны и причитания про киевских «прохвур», которые объедают и обирают его, лопуха такого, хоть кого взбесят.


Вот почему Двойке нужны живые деньги. А где взять?

Вагоны разгружать как в пору студенчества? Не солидно для аспиранта.

С общежитейскими соседями пульку расписать?

Тут у него навык то, что надо.

Преферанс это ведь чистая арифметика, а у Двойки в биографии два класса математической спецшколы, и нюх на партнёра – блефует тот, иль впрямь пришло? – да, плюс ко всему, внешность быковато наивного чада природы,.

Вот только в общежитии нет где развернуться – обдерёшь на пятёрку, потом ещё разок и – начали сторониться, на пульку не дозовёшься, такие все занятые, а друг с другом расписывают втихаря.

Запрутся у кого-нибудь в комнате и по копеечке за вист. Нищета.


Однако ж, должен же где-то быть высший свет, элита. Тут же столица, как никак.

Сыграть бы при свечах, на зелёном сукне, свежевскрытой колодою, да чтоб вист не ниже полтинника!

А без денег как выйдешь на тот свет?


Вот и начал Двойка строить романтические планы на предмет разжиться круглой суммой.

Первый план – стать нарко-бароном на рынке конопли, как-то усох сам собой.

За ним последовал план знакомства с мелькающими по столице иностранцами, на предмет бартера со шмотками из-за Бугра.

Тогда-то он и привлёк меня на роль исполнителя, которому терять нечего; и с той поры вошёл я в услуженье к Двойке на вполне приемлемых условиях, если тебе уже и впрямь всё пóфиг.


Связь с иностранцами тоже не наладилась.

В день попытки завязать подходящее знакомство по Хрещатику звучали лишь романские языки – подходить к таким иностранцам с моим английским толку мало.

Двойка разок атукнул меня на пару негров в широкополых шляпах, но от моего жизнерадостного предложения «tо have a talk» те, почему-то, шарахнулись и отмолчались. Наверное, где-то на танцах их уже приглашали «выйти поговорить».

Пришлось пояснить боссу, что это негры из бывшей французской колонии, английский с ними не катит.

Безрезультатная охота, похоже, Двойку притомила, или мой босс решил обдумать какой-то ещё план, но он плотно уселся на скамейку в университетском сквере и дал мне два часа на бесконтрольный свободный поиск.


Задание не слишком привлекательное, но надо же отрабатывать харчи, как потреблённые (пирожки с пепси), так и грядущие.

И, оставив его на скамейке, я не отлынивал и не увиливал, а без увёрток, добросовестно локаторил – не забазарят ли хоть с какой-нибудь стороны родным шекспировским?

На бульваре Шевченко группа аккуратных мужчин, минуя Владимирский собор, назвала его «касидрел». Неужто?..

– Нет,– пояснил один из них,– мы разговариваем на латышском.


Пожалуй, хватит.

Зайду, вон, только в отель ИНТУРИСТ и – всё. Последняя попытка.

Пусть, Двойка, как себе хочет, а мне надоело.

На широком крыльце перед стеклянным входом здоровяк с саксофонным шнурком шее вежливо поинтересовался чего мне надобно.

До чего ж наивный вышибала. Ну откуда мне – интуристу – знать эти местные их диалекты?

Снисходительно обозрев двухметрового аборигена, я без слов захожу внутрь и сворачиваю налево – к бару.


Английская надпись над стойкой призывает платить только местной валютой и извещает, что сегодняшний день недели – выходной.

Да, самое время передохнуть.

Массивные с виду кресла у полированных столиков очень вертлявы и жутко удобны.

Исполнительность вознаграждается: начни я сачковать, то не сидел бы сейчас в такой благодати – чай, помягчéе, чем Двойке-то на той скамейке.


В дальнем конце бара, у которого выходной, расселись врассыпную двенадцать апостолиц и ихний Учитель при них, с чёрной бородкой и пылкой проповедью истинной истины.

А у них что за язык? О том ведомо только им.

Скажу в отчёте Двойке, что попадалась делегация румынских птицеводов.


Через столик от меня, усиленно не глядя в мою сторону, две немецки-бесцветные дéвицы обмениваются краткими фразами.

Проклятый языковой барьер. Девули-то явно маются. Рады б, небось, услышать: «вы привлекательны, я замечательный и есть у меня друг Двойка, вчетвером скучать веселее…» Да только не услышат. Языковая тюрьма. У них своя камера, у меня своя. Даже смотреть друг на друга не смотрим, как та лиса на недосягаемые гроздья.

Но они-то хоть между собой калякают, а я? Так и останусь глухонемым?

– Эн офули найс плейс,– общительно сообщаю я немочкам,– эйнт ит? Бат (с лёгким вздохом разочарования) нобади то хэв э ток виз.

Галантно киваю на их изумлённые взоры:

– Бай-бай…


За истекшее с той поры время куш так и не подвернулся, но Двойке понравилось иметь со мной дело. Я, как юный пионер, на всё готов, и кроме того я – реликвия его студенческой юности.

Вот и потекли после первой такие же краткие телеграммы, которыми он вызывал меня по выходным – название села и дата, когда мне следует туда явиться.

Туда от Конотопа полчаса электричкой, а потом минут десять автобусом.


– Чего это ты как выходной с цветами на электричку? К жене что ли? Так, вроде, развёлся.

– К другу, в село. А цветы для его матери с бабушкой.

– Так что у них в селе цветов нет?


Есть. Но работы в селе – пропасть. Как приеду – то крыша, то сарай, то на огороде.

Потом, конечно, самогону пей сколько влезет, ешь чего хочешь – всего хватает, да только без цветов я б там вроде как батрак, а когда с цветами – словно бы гость.


Родительский дом Двойки стоит на краю села, в тесной улочке с названием Берег. Тесноту в ней создают не хаты, а фруктовые деревья сплошняком нависшие поверх заборов.

Дом, конечно, зовётся хатой, но по добротности это, всё-таки, дом.

Между воротами и хатой, налево в палисадничке неглубокий колодец, до воды метра два. Над ним жестяная крыша, вóрот с коленом рукояти и ведро на цепи.

Справа побелённая стена кирпичного строения, в котором есть всё – летняя кухня, чьё крыльцо почти смыкается с высоким крыльцом на веранду хаты, гараж для пока ещё не купленной машины, склад инвентаря, хлев.

Правда, в хлев вход не со двора, а с обратной стороны строения.


Пройдя между крылец, оказываешься на заднем дворе с длинным деревянным сараем для коз, кур, свиней и чего-нибудь ещё.

Под окнами хаты малинник и ещё пара яблонь, а дальше безмерный огород, за которым ровное поле и потом лесополоса скрывающая железную дорогу.

Колхоз этим полем не пользуется – слишком много подпочвенной влаги.

Привольно живут люди на улице Берег.


Глава в доме Раиса Александровна, мать Двойки, потому что муж её, Сергей, больше занят по хозяйству и ему не до болтовни.

Конечно, если что-то уж совсем ему не понравится, то может рявкнуть и осадить жену, чтобы закрыла халяву.

Тогда Раиса Александровна смолкает и, закусив губу, изображает бессловесную сельскую бабу, но это всё чистое актёрство – через пять минут на веранде опять зазвонит телефон и спросят Раису, а не Сергея.


Помимо домашних дел она заправляет местной политикой, принимая несколько визитёров за день.