С высокой скалы сбросил либидо своё

Я в синее море

И увидáл —

Как синее море тонет в либидо моём…


Блин! Три залёта в Ромны и два развода не оставляют и одного шанса из тысячи на серьёзные отношения.

Вот и держишь себя в смирительной рубашке.



А вот вьюгу не зануздаешь.

Хорошо хоть не в морду, а в спину; подгоняет меня к Вокзалу в предутренних сумерках. Плотные потоки снега в шквалах ветра обращают сумерки обратно в темень.

По колено в сугробах, я бреду по предполагаемой дорожке вдоль путей. Бетонные столбы, что держат над рельсами контактный провод, стали вехами, чтобы не очень-то петлял.

А вот назад уж лучше не оглядываться – снег мигом облепит лицо.

Да и смотреть там не на что: было – прошло.


Только зачем я вижу её обнажённое тело в этой белой пене пурги?

И она не одна – слепляется с кем-то. Не со мной…

Я отворачиваю лицо назад – под оплеухи снега, чтобы очнуться и не видеть.

Включаю в мозгу взрыды органа из подвала Дома Органной музыки, они обрывисты и не точны, но отвлекают…


Наверное, я точно извращенец – даже от любовной сцены между моей женой и неизвестно кем, впадаю в эрекцию среди этой снежной бури.

Жена? У тебя нет жены!

Ну, ладно, не жена – любовь всей жизни.

Заткнись, придурок!..

Я отчаянно мотаю головой и со стоном пошатываюсь на ходу.


Твёрдый скользящий удар сзади по левому плечу призывает к порядку. Электричка из Нежина пробирается сквозь пургу к Вокзалу.

Электрички всегда правы – у них нет отклонений.

Вон и фонари завиднелись над четвёртой платформой, а на площади будет автобус-«чаечка».

Всё нормально, я такой же как все.



Весенним поздним вечером на привокзальной площади кому-то поплохело. Может, сердчишко подкачало, или ещё что, но рухнул мужчина на асфальт.

Однако, «скорая» – молодец; подкатила, когда ещё не утихли женские «ахи!» в небольшой сгрудившейся толпе.

Идя к Вокзалу через парк Лунатика, начало я пропустил, увидел только заключительный акт – отъезжающую скорую и рассасывающуюся группу людей.

Однако, от пьедестала памятника Ленина ещё доходили отголоски эха «ахов!», так что сложить остальные два плюс два труда не составляло.


С площади, по аллее от входа в парк навстречу мне задумчиво шагала одна из свидетельниц происшествия.

Когда мы поравнялись, она вдруг повторила «ах!», но уже потише; всплеснула руками, как в Лебедином озере, и повалилась на меня.

Что оставалось делать? Естественно, подхватил. Подмышки.

И джентельменски отволок на лавку из зелёных брусьев в невысокой стене подстриженных кустов.


Она сидела молча, свесив голову, и я галантно помалкивал рядом – в густой тени дерева, заслонившего свет фонаря из аллеи.

Я сидел рядом и молча, в уме, зачитывал себе на тему бесполезности каких-либо затей при моём непроглядным прошлом, тем более в городе, где все друг друга знают.

Когда взаимное молчание стало чересчур навязчивым, она положила мне руку на плечо, сказала слабым голосом «спасибо» и ушла.


Я тоскливо смотрел вслед светлому пятну её длинного плаща, удаляющегося по аллее, и думал:

«Идиот! Обнял бы девушку за талию и пусть сама решает: положить тебе голову на плечо, или сказать «не наглей!» и потом уже уйти.

Так нет! Всё за двоих решил! Вот и остался на бобах с твоим долбанным потоком сознания, с либидо и ночами долгими, как у принцессы на горошине.»


– Так ты, родной, был с Катькой в парке?

– О чём ты, Натаня?

– Ладно тебе. Катька из нашей бухгалтерии сама рассказывала – ей в Лунатике плохо стало и она упала на тебя.

– Она меня с кем-то путает.

– Врёшь!

– Везёт же ж некоторым! Катьки на них в парках падают…



После получки я сошёл с нашей «чаечки» возле автовокзала и завернул в почтовое отделение – разослать по тридцатке алиментов. Потом я снова пересёк Клубную и пошёл вдоль парка Лунатика в сторону Вокзала.

– Эй! Ты ж из «Орфеев», нет? Огольцов?


…молодой мужик моего возраста, рядом с ним женщина, жена наверное, тоже идут к вокзалу…


– Да.

– Я тебя знаю! Ты учился в Нежине, а я знал твою жену Ольгу.


…нет, никогда не видел, а мою жену знал не ты один…


Он поозирался вокруг, будто выискивал на тротуаре булыгу, чтобы огреть меня по темени, потом ткнул пальцем в сторону своей спутницы, которая упорно смотрела в сторону.

– Во! Прикинь – идём и всю дорогу долбает меня во все дырки!


…чего ж не понять – знал во все дырки… вот же ж допотопщина, тут бродишь весь в страданиях насчёт флейты Иры, а он всё ещё про Ольгу никак не уймётся…


– Ладно. Передавай привет моей жене Ольге.

– Ну, ты… д-дурогон!

Предоставив их друг другу, я сворачиваю с Клубной в парк, на дорожку ведущую в ДК им. Луначарского, но огибаю его справа и, за спиной белого памятника Ленина, иду по диагонали к боковому выходу из парка, потом мимо одиннадцатой школы, на конечную третьего трамвая на Переезде.


Возле Базара в трамвай вошли Чепа и Владя.

– Привет!– говорю я.– Как дела?

Чепа настороженно кивает и они тоже говорят:

– Привет!

Трамвай, громыхая, везёт нас к тринадцатой школе. У меня вырвался негромкий смешок.

– О чём ты смеёшься, Сергей?– с небывалой корректностью спрашивает Чепа.


Это ж надо! Первый раз в жизни он назвал меня по имени, а не школьной, или лабуховской кличкой. Да ещё с такой напыщенной серьёзностью, будто лорд-спикер, обращаясь к пэру из оппозиционной фракции.

– А… вспомнил Владин стих. Помнишь, Владя, мы писали стихи на уроках?

Я тогда ему нарифмовал, что он поутру в рог трубит и бьётся на мечах с другим рыцарем. Так он мне в ответ выдал:


Но твой расчёт не удался́

Покрыть меня военной славой

И за трубу я не брался́ —

Я в тот момент сидел в канаве…


– Ну, помнишь, Владя?

По тому насколько неопределённо он пожал плечами, стоя между рядами пассажиров на сиденьях, я понял, что таких воспоминаний он не держит и решил, что мне лучше сойти возле тринадцатой школы, чтобы не напрягать бывших друзей.


Ноги сами несли меня по Нежинской, по Евгении Бош, по Котовского, они знали эти улицы досконально, а у меня, на досуге, было время думать о том, о сём….


…этот переводчик из «Всесвита» неплохо сработал стихи того чеха… а на русском как получится?


Иду и улыбаюсь сам себе

А как подумаю чтó

Обо мне решат прохожие,

И вовсе – хохочу!..


…нет, во «Всесвите» лучше, переводчик молодец, но чех ещё молодчее, да и вообще чехи – молодцы… взять хотя бы Яна из Большевика… стоп! Яна брать не надо, а то всё выльется в одно заунывное Сю-Сю для выжимания горючих слёз из насухо окаменевшей губки, что уже год как завалилась за буфет… но этот чех и впрямь хорош, показал как надо делать завещание поэта… до него одни только двухходовки: ах, похороните, чтоб по весне надо мной соловей песни пел… а меня там, где слыхать течение Днепра… полный эгоизм и потребительство, то ли дело – хохотунчик-чех, всё чётко, начиная с породы дерева: заройте под липу, чтоб корни их качали соки из меня аж до цветов на их ветвях, а пчёлки тот нектар пускай уносят в улей, чтоб с мёдом были булочки у молодых красоток, когда чайкý попить изволят … вот оно рыцарство! он их и после смерти на спецпаёк сажает, закормлю, говорит, деликатесами… но при чём тут Чехия? шизофрения наднациональна, нерушима и неделима … хотя бывают и перебежчики, типа Фрейда, ставят своё видение мира на службу своему карману и открывают венскую школу… горшочек варись, горшочек не варись… а под занавес, после жизни проведённой среди неврастеничек с истеричками и занафтализированными докторами паутинных наук, не задавал ли ты сам себе вопрос, глядясь в зеркало: ну, что, Зигги, помогли тебе твои ляхи?.. а ведь мог бы остаться вполне нормальным шизиком, свободным… но что оно свобода и где у неё пéред? как говорит Пётр Лысун… свобода от чего? и тут тебя фиксируют национальные традиции: для англичанина Шекспира это свобода от времени – «прервалась связь времён» описывает он заурядный клинический случай, а для хохла в самом уже термине отрыв от бога: «божевiльний», причём существование и того и другого за пределами доказуемости… и, унюхавши, что привязь уже не держит – вперёд! с упоеньем до умопомраченья… только заруби на носу: на воле-то хорошо, да больно мокро и студёно… и в этом весь подвох: как избежать диктата ответственного за сохранность стада, и вместе с тем иметь все удобства стадного образа жизни от тёплой бабы под боком и до прохладной водочки из морозилки?.. посложнее квадратуры круга… опаньки! Декабристов? так быстро? ни себе чего!.. Меркуцио повезло с другом, его Ромео вовремя б одёрнул: «ты о пустом болтаешь! гляди, не то утопаешь на Циолковского»… не понял, а что это Леночка перед калиткой прогуливается?..


– Папа, к тебе гости.

– Какие гости?

– Не знаю, говорит, что твой друг.

Звякнув клямкой калитки, я захожу во двор.


На лавочке возле крыльца, воздев взгляд глаз к нижним веткам от яблони за спиной, сидит мой гость, он же друг, пуская дым папиросы к листьям.

– Привет, Двойка.

– Здорово, Ахуля.


Он явился электричкой из недалёкого Бахмача в соседней области и последней вечерней отбудет восвояси.

До отправления оставалось не так уже и много, но и не мало и мы не торопясь двинули на Вокзал.

По пути мы повспоминали золотое времечко, Славика с Петюней; в общих словах обрисовали свои дела за истекший период.

Опечаленно вздохнув, Двойка признался, что ему известно, будто у меня всё пошло наперекосяк.


Ну, а он, тем временем, закончил институт и, по распределению, стал учителем химии в села Варваровка – за шесть километров от его родного дома.