Дальше, по плану, шла столица нашей родины – Москва.

Именно туда тянулись караванные тропы для всех изнурённых дефицитом в полупустынях магазинных прилавков.


В столичном «Детском мире» нашёлся и паровоз с вагончиками, и рельсы со стрелками и мостиками, чтобы по ним бегал поезд от маленькой батарейки.

Я отвёз добычу на Киевский вокзал и вернулся в центр – урвать свою долю культурной жизни.


В кассе Большого Театра мне сказали, что билеты надо покупать на две недели раньше.

Чуть разочаровавшись, я покинул большой очаг культуры, в котором мне не светит.

Неподалёку от входа на тротуаре оказалась стеклянная кубическая будка сплошь занавешенная изнутри всевозможными афишами, в ней продавались билеты в театры и концертные залы Столицы.

На предстоящий вечер мне предложили выбор: концерт звёзд эстрады в Кремлёвском зале, либо концерт джазовой группы в Центральном Театре Советской Армии.

То есть отправиться в Кремль на ту муру, от которой и по телеку тошно, или…

– Конечно, джаз!


( … говорят, что железнодорожный вокзал Чернигова построен при немцам, во время оккупации.

И этим говорильщикам я верю. Почему?

Да просто лишь за то, что они за это не получают зарплаты, в отличие от множества составителей бесчисленных советских учебников истории.


И ещё говорят, что вид сверху черниговского вокзала являет собой тевтонский крест.

С высоты птичьего полёта я его не рассматривал, однако, могу засвидетельствовать – из всех посещённых мною вокзалов, только там в любое время суток можешь набрать готовый крутой кипяток из специального медного крана …)

Всё это к тому, что здание Центрального Театра Советской Армии сверху смотрится пятиконечной звездой. Говорят.

Внутри же это добротное здание с большим зрительным залом на первом этаже и выставочными стендами в широких галереях второго.


Я скрупулёзно рассмотрел выставку конвертов и спичечных этикеток выпущенных в годы Отечественной войны, потому что приехал туда за два часа до концерта.

А что ещё оставалось делать в незнакомой зимней Москве?

Картинки на конвертах и этикетках, при всей их наивной примитивности, оказались ностальгически моими, ведь я вырастал на чёрно-белых кинокартинах той поры.


Затем я спустился в зал, где вскоре джазмены начали устанавливать и опробовать на сцене свои инструменты – ударник, виброфон, колонки.

Покончив с этими приготовлениями, музыканты набросились на опоздавшего лысого еврейчика, но тот наплёл им с три короба про неуютности московской жизни, а потом перешёл в контрнаступление, что скоро он вообще завяжет со всей этой музыкой – оно ему надо?

Они покинули сцену, а зал начал потихоньку заполняться. Собралось до сотни слушателей привольно рассевшихся там и сям на мягких креслах.

И начался концерт.


Номера объявляла высокая толстая девушка в чёрном, иногда она ещё и пела.

Я поглощал номер за номером и хотел лишь одного – пусть они не кончаются.

Какой диксиленд на виброфоне! А бас-гитарист!

Один раз он остался наедине с девушкой и своей бас-гитарой и они, оставшись втроём, сделали блюз на пустой сцене. О!

Еврейчик вышел всего один раз. Он играл на там-таме.

Играл? Вся Африка не сумеет выдать такого на барабанах.

Я простил ему лысину и тупую болтовню перед концертом, потому что он превратился в совершенно другого человека. Он забыл, что оно ему не надо и творил такие ритмы!..

– Браво!!


По-видимому, в ЦТСА параллельно концерту проводилось ещё какое-то мероприятие, потому что к барьеру раздевалки толпились с номерками ещё и офицеры, которых в зале не было.

Девушка-гардеробщица принесла на стойку две одежды сразу: генеральскую шинель с красной шёлковой подкладкой и каракулевым воротником – (так этот опёнок справа от меня, оказывается, генерал?) – и демисезонную шинелку от Алёши Очерета.

Она положила и вздохнула над ними.

( … а что поделаешь?

Обычная дилемма жизни: или гусар – кровь с молоком, но без гроша в кармане, или замухрышка-генерал с обеспеченным доходом.

У каждого имеется рычаг для ублаготворения вздыхающих дам, вот только рычаги для разных сфер …)

Московские водители профессиональнее киевских.

Во всяком случае тот, что подобрал меня после концерта, оценив мой вид и безбагажность догадался отвезти в такую гостиницу, где не требуют брони.


Гостиница «Полярная» уходила вверх от тротуара и где-то там терялась в тёмной высоте.

Из регистратуры меня направили лифтом на невообразимо высокий этаж – аж где-то между двенадцатым и шестнадцатым.

Номер оказался очень похожим на комнату отдыха на украинских вокзалах; был бы паспорт при себе да рубль за койку. Просто здесь побольше наставлено коек – штук двадцать и на них уже валялись постояльцы в спортивных костюмах.

В этот момент желудок мне напомнил, что гоняясь за культурной жизнью я как-то забыл пообедать, и что жрать охота – дальше некуда.

Я спросил где тут столовая или буфет и спортивные мужики, с каким-то даже злорадством, пояснили, что всё такое подобное тут закрывают в семь.


Жрать хотелось всё сильнее, да ещё примешивалось желание осадить этих, довольных своим знанием, соседей по номеру, поэтому я разделся до пиджака и поехал на лифте вниз.

Там я вышел на низенькое широкое крыльцо, где рядом с гостиничным входом находилась ещё и высоченная дверь в ресторан. Заперта, конечно, но внутри виднелся свет и мельтешение.

Я начал колотить в коричневое обрамление дверных стёкол. С той стороны показался мужик в фуражке и жёлтых полосках на пиджаке.

При виде меня, стоящего на фоне чернильной темени позднего вечера в мелком снегу без шапки, в распахнутом на белой рубахе пиджаке, ему не оставалось иного вывода – я явно выходил из ресторана просвежиться, а теперь хочу обратно.

Он отпер дверь и я устремился в зал.


Ресторан занимал немалую площадь; в нём разместилось гулеванье сразу двух свадеб и ещё оставались свободные столики.

Ждать пришлось долго, но наконец ко мне подошёл официант и я объяснил, что хочу просто поужинать без излишеств.


Чтоб скоротать время, пока он принесёт мой спартанский заказ, я понаблюдал танец молодых из ближайшей ко мне свадьбы.

Под конец танца дебелая невеста в белом платье раздражённо заехала локтем в грудь тщедушному жениху и вернулась за стол.

Схватившись за галстук, он заулыбался жалкой улыбкой, где не хватало нескольких зубов.

Фундамент брачных отношений закладывался ещё на свадьбе.

Бедняга! Угораздило же тебя…

То есть – совет, да любовь!


По счёту за ужин мне не хватило одного рубля. Вернее рубль у меня ещё оставался, но его я берёг на завтрашние расходы. Официанту я без подробностей объяснил про нехватку, пообещал, что непременно верну и спросил его имя.

Он назвался и не стал настаивать на рубле.

В номер я поднялся сытым и довольным, а на расспросы постояльцев рассеянно пояснил, что ресторан внизу ещё работает.


Bечером следующего я приехал в Конотоп дня и гордо повёз подарок На Семь Ветров. Семья Наташи уже жила там в девятиэтажке построенной ПМК-7.

Поездка лифтом на четвёртый этаж показалась провинциально короткой, но дверь мне не открыли.


Гена иногда уезжал на сессии своего заочного техникума на Донбассе, а Наташа могла выйти к какой-то из соседок.

В виде помощи молодой семье я писал для Гены все работы по философии и истории.

С паршивого шурина хоть шерсти клок.


По пути на Декабристов 13 я завернул в переулки улицы Пирогова, где жили Генины родители.

Папа его уже спал, а Наталья Савельевна сидела в гостиной с Андреем – её внуком и моим племянником.

Я хотел оставить коробку и уйти, но она попросила собрать игрушку – всё равно Андрюша ещё не спит.

Когда поезд, чуть жужжа, начал бегать кругами по полу гостиной, мы с Андреем сравнялись по возрасту.



Восстановление переводов, утраченных в хмельном столбняке в электричке, заняло около года.

Оттого, что они свежи ещё были в памяти, не получилось растянуть удовольствие.

Поставив заключительную точку в последнем переводе, я повёз четырёхтомник Моэма в Нежин, вернуть Ноне.


На подходе к дому преподавателей в Графском парке, я догнал Нону и Лидию Панову, что когда-то кураторствовала в моей группы на англофаке.

Они направлялись к общему подъезду своих квартир, но заметив меня – остановились.

Поздоровавшись с обеими, я пояснил Ноне про невозможность передать словами мою благодарность ей за четыре тома оригиналов, которые привёз, вот, обратно.

Она улыбнулась из-под очков и протянула руку за целлофановым пакетом.


Я перехватил её руку, типа, для демократичного рукопожатия, в стиле героев Джека Лондона. Затем склонился и, отчасти неожиданно даже и для самого себя, я поцеловал ей руку.

Только после этого пакет перешёл от меня к ней.

Распрямившись, я уделил Пановой чопорный кивок и удалился.

Хорошо хоть каблуками не щёлкнул, как поручик Ржевский.


В электричке моя эйфория сошла на первой же остановке и вместо неё насела неотвязная озабоченность.


Какое, всё-таки, благо неумение строить детальные планы!

Планы нужно держать предельно короткими. «Сделаю сборник переводов для издания средним тиражом в сто тысяч экземпляров», и – точка.

Продумывая план в деталях подвергаешь его смертельному риску. Непременно всплывёт какая-то неодолимая подробность, в которую твой план упрётся, как «Титаник» в свой айсберг.

Бздынь! А там и буль-буль…


Какое издательство станет рассматривать закорючки моего почерка?

Но как превратить переводы в машинописный текст?

Обучиться печатать самому – заманчивый план, вот только где машинку взять?