По выходным он отдыхал от блиц-кригов и на пару с Григорием Григорьевичем ездил на рыбалку. Повсеместно, куда доходят электрички и дизель-поезда. На удочку, или мормышку, смотря по сезону.

Меня подкупила его вера в мои целительные свойства. Как-то остановил меня на лестничном марше уходящем в небо:

– Серёга, помоги!

И, задрав губу показал беловатый прыщик на десне. Потом отстегнул безопасную булавку с внутреннего кармана телогрейки, где в рабочее время он наручные часы держит, и протянул мне:

– Проколи, а то болит.

Я начал объяснять, что так нельзя – мы ж тут в пыли, в грязи, без антисептиков; нужна дезинфекция.

– А где я тебе тут дезинфекцию возьму?

В кино показывали, что над огнём обеззараживают.

Он подержал кончик булавки над зажжённой спичкой.

Результат меня не утешил – остриё покрылось чёрной копотью.

Гриня критически осмотрел булавку, отёр её о рукав телогрейки в многомесячной кирпичной и прочей пыли и протянул мне:

– На! Коли!

А куда денешься? Человек столько усилий затратил на дезинфекцию.



Микола Хижняк явился в Конотоп как те тёмноволосые и кудрявые герои французских романов, что приезжают в Париж с парой су в кармане и честолюбивыми планами покорить столицу.

Правда, у него была троячка и, вместо шляпы с пером, кепка, которая не спасала в тридцатиградусный мороз той ночи.

Он не стал капитаном мушкетёров, но он единственный известный мне каменщик шестого разряда.

У него есть квартира и мотоцикл «Урал» без коляски, и жена Катерина, которую, если ночью не спится, можно притянуть зá уши.


Ещё Микола Хижняк восполняет мне знания недополученные в вузе.

При обучении на англофаке НГПИ, я так и не смог себя заставить прочесть ни одного произведения Томаса Харди, хотя он был в экзаменационных билетах по зарубежке.

Какая-то у меня с ним несовместимость. Может из-за фамилии. Вот знаю, что надо, а не могу.


Как-то на плитах перекрытия Микола начал рассказывать мне длинную запутанную историю.

Я сперва подумал, что это сериал и лишь в самом конце, когда её настигла погоня, но она непробудно спала от усталости и он сказал пусть ещё поспит пока не знает, что её поймали, я понял, что это – так и не прочитанная мной «Тэсс из рода Д’Эбервилей», хотя по ходу Хижняк вплёл туда ещё какой-то билет на самолёт.



Но официально самой красивой в бригаде считалась строповщица Катерина, ей Вера Шарапова это прямо так в глаза и говорила, хотя она и сама это знала, тем более, что жена бригадира, и пусть они и не расписаны, зато у них уже сын семиклассник от её первого брака.

На голове Катерины косынка из полупрозрачного газа поверх жёлтых кудряшек, а на шее ожерелье из красных бусин. Под цвет помады на губах.

Где-то в штабелях бетонных плит перекрытия, недалеко от растворной площадки, она держит треугольный осколок толстого зеркала, чтобы смотреться в свободное от работы время.

Про себя она думает, что красива, как Анфиса из сериала «Угрюм-река», особенно когда та явилась видением, чтобы Громов со скалы метнулся.

Во всяком случае именно анфисиным жестом она зазывала меня на битый кирпич на земле, когда я клал угол четвёртого этажа, наутро после той серии:

– Иди, Прошенька! Иди сюда!

А может просто хотела проверить хватит ли у меня дури.

Ведь ясно же, что «того» – даже от живой порнухи отвернулся.


Тогда две парочки захотели заняться сексом на лоне природы и вышли за город из Семи Ветров, метров, так, за триста, отгородившись от шоссе полосой кустарника вдоль него же.

Пылая страстью, они не учли наш объект, и нашу бригаду, где все отложили инструменты и обменивались комментариями по ходу акта, как римляне на трибунах Колизея, когда тот ещё не требовал капитального ремонта.

( … в эпоху застоя ещё не знали что такое тотализатор, потому и не делали ставок – какая из пар финиширует первой …)

До чего всё относительно в этом мире! Приходишь первым, а Анна Андреевна, унасестившись на держаке лопаты брошенном поперёк железного ящика с раствором, говорит:

– Тю! Ото и всё?


Только тот, который «того», отвернулся, сел за поддон и смотрел в обратном направлении, на дальнюю группу берёз посреди строительных угодий, высоких как деревья в африканской саванне.

Нормальные так не поступают.



Пётр Кирпа до женитьбы жил вдвоём с матерью и зимой регулярно хвалился, что поутру выходит в коридор, ломает кружкой лёд в ведре и пьёт холодную воду – аж в зубы заходит.

В нашей бригаде он нравился мне меньше всех, но именно он помог мне доказать всем и, в первую очередь себе, что я настоящий каменщик.

Это случилось намного позднее, когда в бригаду влилась свежая кровь из двух девушек окончивших ПТУ где-то на Западной Украине и десантника Вовки.


На тот момент мы подняли половину второго этажа механического корпуса напротив столовой локомотивных бригад.

При высоте стены свыше полутора метров кладка ведётся со столов-риштовок. Между мной и Кирпой было два таких стола, значит метров пятнадцать.

Он захотел покрасоваться перед парой девушек в свежих ещё телогрейках, которые смешно так выговаривали «йой!» вот и крикнул:

– Держи, Серёга!

И метнул в мою сторону кирочку поверх разделяющих нас поддонов и ящиков.

Та летела, как томагавк, крутясь рукоятью.


Я ничего не рассчитывал и не прикидывал. Я просто сделал шаг навстречу и поднял правую руку. Едва рукоять коснулась ладони, мне оставалось лишь сжать пальцы.

Всё получилось само собой.

Увидев, что я не нырнул за кирпичи, чтоб уклонится от броска, а стою и держу кирочку в гордо поднятой руке, Кирпа сразу сменил пластинку и сказал притихшим вдруг девушкам:

– Вот такие каменщики у нас в бригаде!

Так что мне есть чем гордиться в своей жизни.



Кроме куколки с пищиком я собрал тебе целый подарочный набор ко дню рождения.

Такие чёрные пластмассовые фиговинки, которые электрики вставляют в распределительные коробки. Они похожи на черепашек-ниндзя, хотя до создания этого мультика оставалось ещё лет двадцать с гаком.

Сходство с черепашками сразу видно, а что они ниндзи я тогда ещё не знал.

Кроме них ещё белые керамические шашечки. Всех по две штуки.

( … это, типа, солдат на передовой собирает подарок из латунных стреляных гильз.

Впрочем, наша бригада и была на передовой обжитого мира.

Подарки с края ойкумены …)

Но из Универмага я тоже прикупил пару пупсиков; они не пищали: потому что пластмассовые, но вносили разнообразие.

В конце концов, не война же.


Для меня важно было попасть в Нежин в неурочное время, когда никто не ожидает, чтобы не испортили праздника.

Электричку из Конотопа, да ещё в день твоего рождения, как пить дать, превентивно встретят чёрно-белой шахматкой, тернýтся плечом и – готово.

Лучше зайти с тыла и когда не ждут.

Для этой цели идеально подходил автобус Харьков-Чернигов, но через Конотоп он проходит в пол-шестого, поэтому, чтобы не проспать, я в ту ночь вообще не ложился.

Гулял по Конотопу; туда-сюда.


Когда я проходил вдоль бетонной стены мясокомбината, у них там по верхней галерее скот на убой гнали.

Какими человеческими голосами они там вопят! Хуже, чем в «Западном коридоре».

И ведь всё абсолютно понимают – куда их гонят и зачем.


Около полуночи я оказался на Кандыбино и решил искупаться.

Снял с себя всё.

А кто видит? Тёмные кусты смородины, или звёзды с луной? Так они и не такого насмотрелись.

И зашёл в воду.


А воздух вокруг аж дрожит от лягушиных стонов.

Одна штукатурша, пожилая уже, но с длинными тугими косами, рассказывала, что когда она в селе хотела покончить с собой, такая же ночь была и всё вокруг шумело-гудело:

– Иди! Иди! Вот он пруд! Иди же!

Но у меня голосов не было, одни только лягушки.


А потом я поплыл навстречу луне. Она как раз над рыбными озёрами всходила и не успела ещё уменьшится.

Огромная полная луна.

Я плыл «по-морскому», беззвучно, но всё равно гнал перед собой волны. Такие ровные-ровные, как те линии нарисованные на платочке с парусником. Только они там синие на белом фоне, а тут серебристые на чёрной тьме.

Так и плыл, как по волнам эфира, пока не начали цепляться за ноги прибрежные водоросли.

Жутковато стало, русалки всякие в голову лезут и я поплыл обратно, но уже на спине, чтобы всё время на луну смотреть.


Волосы после купания у меня остались мокрыми и на железнодорожный вокзал я пошёл обходным путём, чтобы высохнуть по дороге.

На вокзале с каждой стороны часы есть, да ещё и во внутренних залах висят.

А у меня часов нет, если какие одену на руку, они через день-два останавливаются, или врать начинают – неси в ремонт, или новые покупай.


По пути я вспомнил того несчастного из сказок тысячи и одной ночи, что постоянно плакал и рвал одежду у себя на груди.

Он любил прекрасную волшебницу, а она его, но предупредила, что одну из дверей в её дворце ни в коем случае не открывать. А он открыл; из чистого любопытства; и оказался в другом измерении, где только песок и камни и никакой дороги назад. Вот ему только и осталось, что плакать да бить себя в грудь.


Года за два перед этим мы с Ирой на Десну поехали. Вдвоём, только я и она. Тебя Гаина Михайловна держала.

Туда – утренним черниговским автобусом.

А обратно? Ну, что-нибудь подвернётся…


Когда я через окно Десну вдали увидел, то попросил водителя остановить автобус и мы сошли на шоссе. Потом пошли через поле.

На другом, соседнем поле бабы в белых платках сгребали сено в копны, издали и не разобрать в каком ты столетии.

Потом я перенёс Иру через протоку на длинную песчаную косу заросшую широкими зелёными листьями, мимо которой текла Десна.