Тоже не беда!

Имеется лом, кувалда, два Петра, два Григория, один Серёга и бригадир Микола – сменяя друг друга, доведут плиту до нужной ширины.


Перекрытие этажа – ответственные момент, первые год-полтора мне такая честь не выпадала.

Кран опускает плиту, соединяя две несущие стены – наружную и внутреннюю ( «капиталку»). Бригадир и доверенный каменщик ложатся на плиту животами и свешивают головы ниже неё – проверить как она вписывается в ряд предыдущих, ведь их бетонные брюха станут потолком квартиры. Если потребуется, то кран приподымет плиту снова и в месте её опирания на стену будет добавлен раствор, или наоборот счищен.

Ведь тут людям жить!


Наконец, придирчивые взгляды двух свешенных голов удовлетворены её соответствием общей ровности перекрытия и бригадир кричит долгожданное слово:

– Поедя́т!

Это так он переиначил слово «пойдёт!»


Кран ослабляет натяжение тросов, крючки высвобождаются из дыр с петлями в двух концах уложенной плиты, стрела крана приподымается и разворачивается, унося свой массивный крюк с висячими на нём четырьмя тросами-стропами «паука».

Погромыхивая ажурно-железной башней, он катит по рельсам подкранового пути к штабелю плит, где на верхней уже стоят в ожидании Вера и Катерина, чтобы растащить крючки строп по дырам с петлями на её концах.

Технология выверенная десятилетиями.



Рабочие СМП-615 собирались на привокзальной площади к половине восьмого в ожидании, когда от угла мощного двухэтажного здания Вокзала выплеснет поток рабочих и служащих прибывающих первой утренней электричкой из Бахмача, Халимоново, Хутора Халимоново и Куколки.

Теперь, уже все вместе, мы начинали ожидать свой автобус.

Мы образовывали широкий круг, но не для хоровода, а стоя на месте обменивались новостями, приколами, или глазели вокруг и комментировали жизнь привокзальной площади.

Движения автотранспорта на ней, практически, не наблюдалось, а стояли круги других организаций; но наш самый широкий и весёлый.

( … в кругу есть что-то семейное, зачаток общности; в нём ты видишь больше лиц, чем в строю …)

Наконец, из улицы Клубная показывался наш автобус – «наша чаечка» (по имени тех «чаек» что встречают правительственные делегации в Шереметьевском аэропорту).

Он не спеша пересекал трамвайные пути и, въехав на площадь, миновал одноэтажное строение вокзальной милиции у дальнего угла вокзала и столб со знаком стоянки такси, которые, почему-то, под ним никогда показывались.

Завершая свой неторопливый круг почёта по площади, автобус останавливался возле нашего круга и распахивал двери.


Отсюда он повезёт нас мимо Лунатика, мимо двенадцатой школы, мимо трамвайного парка На Семь Ветров, где наша бригада сойдёт возле 110-квартирного, а автобус поедет дальше, увозя в СМП остальных его работников.

Но не все рабочие нашей бригады приезжали автобусом; большая часть её жила в 50-квартирном и в бараках общежития, тоже На Семи Ветрах, и они приходили пешком.


Мы переодевались в вагончике из длинных окрашенных коричневой краской досок.

В небольшом тамбуре-прихожей толпилась груда опёртых на стену лопат в засохшем цементном растворе вперемешку с покорёженными жестяными вёдрами, из которых торчат рукояти наших кельм и кирочек, и белёсая леска железных отвесов.

За тамбуром открывалась низкая комната с одним окном, столом и узкими шкафчиками для одежды в обоих концах комнаты. Большую часть её занимал короб из азбесто-цементных листов, в котором прятались тэны-нагреватели электрического отопления.


Женщины переодевались в вагончике мастера.

Тот, в отличие от нашего, стоял не на земле, а на высоких колёсах и потому нуждался в приставном крыльце. И в нём было два окна, и он разделялся на два отсека: один для мастера и пухлых пачек чертежей, второй – женский.


Ночью в отсеке мастера спали два сторожа-пенсионера поочерёдно сменявшие друг друга.

Один из них, с боевой фамилией Рогов, носил гимнастёрку с орденскими планками, офицерский ремень, галифе и хромовые сапоги, а на голове суконную фуражку по моде тридцатых годов, как у маршала Жукова на Халкин-Голе, когда тот ещё был комбригом.

Из-под её длинного суконного козырька виднелось изношенное в походах лицо римского легионера-ветерана и обида на кого-то из руководителей собеса.

Источником обиды стала случайно услышанная реплика начальника своему заместителю по поводу Рогова:

– Ладно, потерпи, их уже немного осталось.


Второй сторож одевался в цивильное, а прежде носил форму милиционера и устраивал садистский тест поддатым мужикам; если смогут выговорить «Джавахарлал Неру» – отпускал, а если нет – в вытрезвитель.

( … Конотоп есть Конотоп, тут и простому милиционеру известно кто был первым президентом Индии …)

Во время своего дежурства бывший милиционер закрывал окно в отсеке мастера изнутри листом картона. Иначе он не мог заснуть.

В молодости он служил в частях направленных на борьбу с бандеровцами и в закарпатских казармах окна на ночь закрывали щитами из толстых досок, чтоб сон военнослужащих не потревожили бандитские гранаты через стекло.


После переодевания вся бригада сходилась в мужском вагончике каменщиков на обмен новостями Семи Ветров, барачных общежитий и самого Поезда.

Правда иногда Григорий начинал катить на Гриню, что в 8:00 тот обязан стоять на линии, звенеть кельмой и мантулить кирпич на кирпич.

Гриня в ответ хихикал и говорил:

– А как же!

Покуда не подвезут раствор и кран не подаст его на линию, делать там каменщику нечего.


Раствор привезёт самосвал. Он задерёт свой кузов над рядами пустых растворных ящиков из листового железа и раствор поползёт по крутому наклону, но полностью не вывалится.

Хорошо, если половина.

Во-первых, по пути от РВУ раствор осел и уплотнился – в ящики скатилась лишь выжатая из раствора вода, во-вторых, железо кузова покрыто коркой от налипшего, застывшего, примёрзшего раствора из предыдущих привозов.


Надо подняться на отвисший задний борт, который качается под ногами в своих петлях; упереть для устойчивости одну ногу в боковой борт и, стоя второй ногой на узкой кромке заднего, качающегося, борта, подрезáть лопатой застрявший в кузове раствор, чтоб он пластами соскальзывал в кучу на ящиках.

Когда подрезанный пласт с шуршащим шумом поползёт и свалиться, кузов дрогнет и бурно зашатается от облегчения.

Тут важно сохранить равновесие.


Самосвал уезжает оставив горку раствора на 4-5 ящиках.

Это неправильно – каждому каменщику полагается отдельный ящик.

Катерина и Вера Шарапова лопатами восстанавливают справедливость.


Хотя у ящика имеется четыре петли для крючков, его цепляют только за две, по диагонали, чтобы кран в один подъём подал раствор сразу двум каменщикам.

Больше не получается – на «пауке» только четыре крючка.

А тем временем каменщики подняли из вагончика на линию свои инструменты.


Та часть стены, на которой предстоит работать бригаде, называется «захватка». Из конца в конец захватки зачаливается «шнýрка» – толстая леска местами испачканная присохшим раствором, с хвостатыми узлами в тех местах, где неосторожный удар кельмой перебил её, туго натянутую вдоль укладываемых кирпичей, вызывая восклицания остальных каменщиков:

– Какая опять падла?..

Шнýрка нужна для соблюдения общей горизонтальности кладки.


Справа от каменщика кран оставляет ящик с раствором, он же «банка».

Объём ящика-банки невелик – всего четверть тонны. Когда раствор из банки выработан, порожняя тара краном же отправляется к строповщицам для наполнения из оставшейся кучи.

Если раствор в ящике утрачивает свою эластичность, для её восстановления нужно просто добавить воды, принесённой помятым жестяным ведром из многотонной ёмкости неподалёку от линии, и перемешать его с ней совковой лопатой.

Поэтому из каждого ящика торчит черенок лопаты.

Правда, основное её назначение – перебрасывать раствор из ящика на кладку. Затем лопата возвращается в ящик, каменщик берёт свою кельму – размером с большой кухонный нож, но формой как лопатка – и разравнивает ею раствор поверх предыдущего ряда кирпичей для укладки следующего.


Слева от каменщика стоит поддон кирпичей, 300-400 штук, уложенных в плотные ряды друг на друге. Выхватив кирпич с поддона, каменщик кладёт его на раствор и постукиванием окованной железом рукоятки кельмы подгоняет его до соответствия с линией натянутой шнýрки, если это лицевой ряд, либо с уже положенным лицевым рядом, если кладётся ряд задний.

Если по ходу кладки потребуется кирпич особого размера – половинка, трёхчетвёрка или «чекушка» – каменщик пускает в ход кирочку – кайло в миниатюре – обрубая лишнее.

Когда кирпич на поддоне закончится, крановщик подаст следующий поддон, зацепленный внизу Катериной и Верой.


Такая вот ритмическая смена движений: наклон – бросок; наклон – удар; а с учётом пребывания на открытом воздухе – получается чистой воды аэробика с приправой из тяжёлой атлетики.

Упорядочено и последовательно зацикленное движение, можно даже сказать спиралевидное.

Уяснила?

Ну, а теперь можешь наплевать и забыть, потому что стройка это не цирк с ровным песочком арены.


Стройка – опасная зона, где в непредвиденных местах затаились торчащие куски арматуры, под ногой обламывается крепкий с виду кусок доски, с крыши падает ведро кипящей смолы (и хорошо, если истошный крик «беги!» заставит без раздумий метнуться в сторону: а не разевать варежку кверху: а чего это там?); под стеной врезается в землю чугунный радиатор отопления – вернувшийся с зоны блатной швырнул его с четвёртого этажа, просто так, не глядя – «на кого бог пошлёт».

По большому счёту, стройка – это жизнь. И тут, как в жизни, надо не только жить, но и – извини за патетику – выживать.