Там я уже не мог её охранять.

Одежду я отнёс домой и пошёл обратно.


Метров за двести от роддома у тротуара виднелся большой КАМАЗ-фургон с потушенными фарами. Только поверх кабинки светились, словно в гребне дракона, три горящие красноватой злобою глаза.

При моём приближении КАМАЗ вдруг прыгнул вперёд и из длинной лужи на мостовой грянула, поверх бордюра, волна грязной пены.

Я успел подпрыгнуть; пена с шипением уползла восвояси. Я приземлился на мокрый тротуар.

Убирайся, дракон, в своё логово – некогда с тобой возиться, сегодня у меня миссия поважнее.

КАМАЗ уфырчал в сторону Красных партизан.


В приёмной мне сказали, что нет ещё и что роды состоятся утром.

Роддом находился в длинном одноэтажном здании, вход с торца.

Сбоку от здания стояла шатрообразная беседка, как в стройбате, но пошире и без выемки-урны в центре.

Я зашёл в беседку, сел на брусья скамьи вдоль её круглой стенки и начал ждать.

В пустой узкой спальне без Иры мне делать нечего .


От ворот к приёмной прошла пара – мужчина вёл беременную. Обратно он ушёл один. Значит, не только мы так. Наверно, день такой.

Высоко над роддомом светила полная луна. Я выкурил косяк и она превратилась в далёкий выход из длинного туннеля с пульсирующими стенками.


Распахнутое настежь окно родильной палаты смотрело на беседку.

Что это родильная я догадался, когда там вспыхнул свет зачернённый мелкой металлической сеткой от комаров и раздались крики роженицы.

Это кричала не Ира, не её голос, наверное, та, что пришла второй.

Когда свет погас, я, на всякий, сходил в приёмную. А вдруг роды меняют голос?

Мне сказали, что нет ещё.

Косяков я больше не курил, тот первый остался единственным.


Когда снова раздались крики, я узнал родной голос – точно Ира!

Но в приёмной мне сказали, что нет ещё.


Они послали меня к окну предродовой, с обратной стороны здания.

Ира приподнялась к подоконнику и через полуприспущенные от боли веки недоверчиво смотрела, что я ещё тут. Она сказала мне уходить, что роды будут в девять.

Она не понимала, что я её охраняю от этого мира с его КАМАЗАМи-драконами и грубыми фельшерицами.

– Кердун на смене?

– Нет.


Я вернулся в беседку. Сидел обхватив себя руками от холода.

В белёсых предрассветных сумерках круг пола беседки пересёк вдруг непонятный тёмный шар с белым цилиндром спереди.

Только когда он скрылся в траве, я догадался, что это ёжик, чья мордочка застряла в стаканчике из-под мороженого.

Лучи солнца протянулись к белым облакам. Скоро согреюсь.

Из центра крыши ринулась вниз отвесная нить паутины с тяжёлым пауком на конце.

Едва тот коснулся пола, пространство беседки рассёк пропорхнувший поперёк воробей.

( … видеть я умею знаки; жаль не знаю как читать.

Ёжик, паук, птица.

Трое волхвов?..)

В родильной опять кто-то начал кричать. Когда крики стихли две женщины за сеткой позвали меня подойти.

Одна из них держала младенца в воздетых руках. Между ножек что-то болталось.

«Сын!»– успел я подумать.

– Поздравляем с дочкой!

«Пупок»,– поправил я сам себя.


Тёща встретила меня улыбкой и поздравлениями – она позвонила в роддом по телефону.

Я занял деньги у Тони и побежал на базар.

Тоня дала мне 25 руб., более мелких у неё не нашлось.


Я метался по базару, скупая букеты роз. Розы, мне только розы. Пока не кончились 25 руб.

Тогда я снова поспешил к роддому, таща этот шар из букетов.

Одноногий инвалид на костылях рядом с пятиэтажкой тёщи радостно мне улыбнулся – он знал куда я спешу.


Сестре в приёмной роддома пришлось позвать на помощь ещё двух, чтоб занести цветы в коридор.

Ира потом рассказывала, что она всё ещё лежала в том коридоре на каталке и розы разложили по всей простыне, но ненадолго, потому что в палату цветы нельзя.


Потом букеты поделили между медсёстрами и акушерками, и те забрали по домам.

Один достался и фельдшерице Кердун, которая с утра заступила на смену.

Неважно! Главное – что ты родилась.


…миллион, миллион, миллион алых роз…


( … египтологи до сих пор спорят зачем прекрасным женским лицам сфинксов приделывали висячую бороду…)

Разгадку показала Ира.

То есть, сначала она показала мне в окно тебя. Белая ткань туго обвивала тебя с головой, оставляя лишь кружок лица с накрепко зажмуренными глазами.


Такая же ткань угловато топорщилась поверх волос Иры, а половину её лица прятала широкая повязка, как у грабителей банков, только белая.

Она отнесла тебя куда-то, снова вернулась к стеклу окна и сказала, что глаза у тебя синие-пресиние, просто ты уже спишь после кормления.


Чтобы сказать это, она отвязала верхние тесёмки повязки, а нижние остались и повязка повисла под подбородком.

( … прекрасное лицо, под ним бородка! Сфинксы только что покормили своих детёнышей – вот что изображали египтяне…)

Увидев тебя зажмуренную в роддоме, я понял, что теперь мне надо охранять не только Иру, но вас обеих.


По возвращении на Красных партизан 26, я ужаснулся от вида двери в нашу узкую спальню. Просто-таки обляпана грязью; из одного сгустка даже свисала волосина.

Я нагрел воды и вымыл дверь с обеих сторон, а потом и оконную раму.

Чистота послужит линией обороны, как охранительный меловой круг Хомы Брута от Вия и прочей нежити.


Когда Тоня передала мне коляску своих детей, чтоб тебе было где спать, то её я тоже вымыл во дворе под окном спальни и понял, что я прав, когда из сборчатых складок верха выгреб кусок засохшего детского кала.

Нет, я никому ничего не сказал, тут никто ни при чём – это у нас с миром разборка, один на один.


В институте у Иры оставался ещё один госэкзамен. Если пропустить, то придётся ждать целый год и сдавать со следующим выпускным курсом.

Однако, ты родилась удачно – сразу после предыдущего экзамена, так что для вашего пребывания в роддоме оставалась неделя отведённая для подготовки да ещё три дня, потому что на курсе четыре группы и они сдают не в один день, а друг за другом.


На шестой день Ира вышла в комнату для посетителей и сказала, что у тебя уже всё в порядке; опасность желтухи из-за разнорезусных родителей миновала, и можно хоть сейчас домой, если выпишут.

Я развил бурную деятельность; побежал к заведующей родильным отделением, доказывал ей необходимость немедленной выписки в связи с госэкзаменом.


Она начала колебаться, но сказала, что нужно распоряжение от какого-то ещё роддомного начальства, которое сидит аж в каком-то переулке улицы Шевченко.

Я попросил велосипед у незнакомой медсестры – он ждал конца работы прислонившись к стенке здания – и погнал туда.


На автобусных остановках, под бездонным небом с галактическими облаками в недосягаемой вышине, накапливались уже ряды ожидающих. Велосипед проносился мимо них, как метла Маргариты.

Когда я спрыгивал с него у затаившегося в переулке учреждения, ведьмацкий сучонок лягнул меня задним колесом в пах и беззвучно, но радостно заигогокал.


Я вбежал в кабинет, где две женщины дожидались окончания рабочего дня.

Опять начались переговоры и уговоры. Они куда-то позвонили и заявили наотрез – без БЦЖ никакой выписки; завтра сделают прививку и – пожалуйста.


Обратно я ехал помедленней, удручённо вправляя часто спадавшую цепь, вернул велосипед и зашёл в комнату посетителей, где оказалась Тоня.

Я с жаром начал убеждать её, что мы запросто можем похитить Иру и ребёнка, вот только за вещами сбегаю.

Тоня начала обмахивать меня мягким пояском вязаной кофты – жестом «окстись, окаянный!» – и я перестал её пугать, хотя прекрасно понимал, что если не вытащить сейчас Иру отсюда, я непременно её потеряю.


В комнату пришла Ира и вместе с Тоней стала объяснять мне, что один день не играет никакой роли.

Наступил вечер, я проводил Тоню до квартиры родителей, но оставаться в спальне даже с вымытой дверью не мог.


Я снова пошёл к роддому, однако не стал заходить в беседку.

Опять выслушивать крики и вой рожениц у меня не хватило бы сил. Поэтому я отправился в дозор.

Как последний в поле воин-охранитель из дружины дядьки Черномора.


Шёл я замедленной походкой, потому что впереди была ещё целая ночь.

Она оказалась такой тёмной, что проходя мимо пятиэтажки Жомнира я угодил правой ногой в глубокую лужу-выбоину на тротуаре.

Надо же! От дракона увернулся, но рядом с логовом Лавана так опростоволосился.


Я пошёл дальше и под водонапорной колонкой через дорогу от запертых ворот нежинского консервного комбината помыл ногу и выстирал носок.

Из-за поворота к заводу «Прогресс» выдребезжала кавалькада ярко освещённых изнутри, но совершенно пустых автобусов.

Я накрепко выжал носок и одел его обратно.


Так, в одном сухом, втором влажном носке, я пришёл на вокзал.

Дозорному нельзя останавливаться.

Я сделал круг по полутёмному кассовому залу, потом по залу ожидания возле запертого ресторана. Поднялся на второй этаж.


Никогда прежде я не замечал как по ночам меняются глаза людей. Не у всех. Но у некоторых они становятся неестественно остекленелыми.

Таких моё появление пугало и они пытались скрыть свой стеклянный блеск, но я без труда их различал среди ничего не подозревающих пассажиров полудремлющих в ночной тиши вокзала.

Знайте – дозор здесь!


На автомобильном мосту меня застиг дождь. Тихий летний дождь.

Я не собирался идти в Прилуки, поэтому пошёл обратно на Красных партизан.

Дождь не усиливался и не переставал. Мы так и шли вдвоём – не спеша.


Дверь открыл Иван Алексеевич, в прихожей за его спиной виднелась Гаина Михайловна.