Поднявшись до середины ступеней, мы целовались.

( … её классическая грудь под вязаным зелёным свитером оттенка речных водорослей – под стать её русалочьей причёске; шёлковая юбка на крепких бёдрах – абстрактно тонкие белые гроздья на чёрном фоне – от портнихи Марии Антоновны, матери Ляльки; высокие австрийские сапоги на танкетке; её глаза, улыбка; стройный белый лотарингский крест переплёта в высоком окне у неё за спиной, которое смотрит в лазурную синь неба яркую, как на полотнах эпохи Возрождения; всплеск крыльев белых голубей за крестом – всё сложилось в картину, которую я буду видеть и вспоминать всю жизнь…)

Но мне мало одних только воспоминаний, я хотел оставить её себе, или самому остаться с ней, среди этой до отчаянье невыразимой красоты.

Поцелуи не помогли остановить мгновенье.

И тут уже не остаётся иного выхода, кроме как снова влюбиться.


Тем же вечером на лестнице в общаге Ира дала мне ключ от комнаты физматовок, чтоб я открыл и зашёл, а она придёт минуту погодя, в целях конспирации.

Мы не включили свет.

Это была койка у окна с видом на невидимый за темнотою берег Остра.


С Ирой предохранение лежало на мне, то есть, я следил за тем, чтоб вовремя убраться во избежание абортов под наркозом или без.

Но в тот вечер…

…ещё немного!.. я ведь контролирую!.. рано ещё!.. ещё чуть-чуть!.. одну капелюшечку!.. у-у!.. опаньки!.. поздно… поезд ушёл…

Ты была в том поезде среди толпы точно таких же попутчиков, но оказалась чуть-чуть пошустрее.


Ну, а дальше – плавный переход к отработанной уже однажды технологии: как благородный человек – я обязан жениться.



Когда Ира ещё училась в школе, то на мосту через Остёр нашла колечко. Обычное жёлтое колечко, какими торгуют киоски среди прочей бижутерии.

Ира принесла его домой и её мама, Гаина Михайловна, огорчилась и опечалилась, но ничего не сказала дочери.


Был ли брак Иры с разведённым мною мезальянсом?

Несомненно и неоспоримо.

Достаточно сопоставить родительские пары:

комплектовщица Рембазы – преподавательница немецкого языка Нежинского ордена Трудового Красного знамени государственного педагогического института имени Николая Васильевича Гоголя;

слесарь Рембазы – заместитель директора Нежинского хлебокомбината.


Однако, фактор наличия тебя, пусть даже ещё нерождённой, смягчал кастовые предрассудки, которые, кстати, давно уж были упразднены советским строем.


И всё-таки, даже в эпоху развитого социализма всё восставало и противилось нашему браку.

Начать с того, что в нашу с Ирой предсвадебную поездку в Киев мне пришлось ехать с колом в анусе.


Киев понадобился, чтобы отоварить талоны из ЗАГСа в салонах для новобрачных.

Мне, со штампом о разводе в паспорте, никаких скидок на обручальное кольцо не полагалось, но моя сестра Наташа пообещала одолжить мне узкое золотое колечко, которое зачем-то носила на большом пальце руки.

Что касается кола, то снаружи он не торчал, но причинял невыносимую острую боль внутри, превращая мою походку в шаркающее волочение ног полупаралитического старца или же молодого запорожца, снятого с упомянутого орудия казни по чуть запоздалой амнистии.

Добейте меня, паны-братья!


Бедная Ира! О таком ли спутнике в салон для новобрачных мечтает любая девушка в своих заветных грёзах?

Отнюдь и ещё раз отнюдь!


Мне же вынесенные в той поездке мýки служат наглядным напоминанием истины от Гераклита: в одну и ту же речку не ходи – надерут задницу.

Увы, премудрости былого нас ничему не учат, пока не сядем на ежа собственной голой …, как выразились запорожцы в письме к турецкому султану.


Тем не менее в Киеве невеста была укомплектована, а мне куплены коричневые туфли голландской фирмы «Topman».

Они оказались на размер больше, но условия эпохи дефицита приучают не выпускать синицу из рук и через месяц я подарил их тестю – пришлись как раз впору.

Вот для кого я волочил тот кол.


Вскоре мне полегчало и мы приступили к поискам костюма жениху.

Мы прочесали универмаги крупных станций между Нежином и Киевом – Носовка, Кобыжчи, Бобровица – безрезультатно.

Отыскался он лишь в Чернигове – вдали от электрофицированных магистралей – и сидел вполне прилично.


За неделю до свадьбы я оставил общагу и перешёл жить в трёхкомнатную квартиру родителей Иры.

Старший из их четверых детей, Игорь, служил майором непонятных войск в Киеве; следующая за ним, Виктория, жила в Чернигове и работала в тамошнем музее.


Затем шла Тоня, которая, по распределению после НГПИ, учила русскому языку и литературе детишек в закарпатской деревушке, покуда местный хлопец Иван с бандеровскими замашками не добился от неё взаимности.

Не в силах преодолеть языковый барьер, он постучал в дверь юной учительницы и немо наставил на неё двустволку.

В смысле, будь моей, или ничьей не будешь.

Братья Ивана успели его обезоружить, но глубина чувств влюблённого тронула Тоню и это дало ей шанс выжить среди красот природы Закарпатья.

Она вышла за него замуж, родила двух детей, вернулась в Нежин и со всей своей дружной молодой семьёй жила в одной из двух узких спален трёхкомнатной квартиры родителей.


Родителям оставался раскладной диван в проходной гостиной, напротив широкого окна с тюлевой занавеской, отделявшей подоконник и пару цветочных горшков на нём от вплотную придвинутого стола с телевизором.

За ней же (занавеской) скрывались спинки стульев затиснутых между столом и подоконником, чтоб попусту не занимали места покуда не понадобятся.

Стулья были в комплекте со столом, который, если убрать с него утюг, беспорядочную стопку центральных газет, телевизор и клеёнку, мог раздвигаться для праздничного застолья.


По будням не поместившиеся под столом стулья стояли по углам гостиной, покрытые домашними одеждами, всё теми же газетами и всякой всячиной, что кладётся на пару минут и забывается там на пару месяцев.

Ещё в гостиной был шкаф с зеркалом в дверце и лакированный сервант с посудой, на которым, приопёршись на обои, стояла рамка с «Неизвестной» Крамского, презрительно взиравшей из-под своего страусиного пера на всю эту белиберду и «Сватовство майора», повешенное на противоположной стене.


Балкона в квартире не было по причине её расположения на первом этаже, но имелась «ниша» – кладовка с дверью из ДСП, в проходе между гостиной и спальней Тониной семьи.


Меня с Ирой поместили во вторую, более узкую спальню с большим фанерным шифонером времён ХХ-го съезда КПСС и таким же трюмо-ветераном в промежутке между дверью и окном.

Вдоль стены с таким же почти ковром, как у моих родителей, стояла двуспальная кровать для молодожёнов.

Оставалось только пожениться.


Вечером накануне бракосочетания Гаина Михайловна предложила свои услуги для глажки брюк моего свадебного костюма. Гладила она, по её словам, виртуозно.

Во время немецкой оккупации молодую девушку Гаину из глухого украинского села увезли в Германию и она там более двух лет работала как «гастарбайтер» в зажиточной немецкой семье, где и овладела этим искусством.


Странно тасуется колода передачи знаний, но именно от неё я узнал, что

брюки гладить нужно с четырёх сторон.

Я чётко усвоил это знание и пользовался им всю свою дальнейшую жизнь, но в тот момент во мне проснулся непокорённый дух юных пионеров-партизан и я отклонил предложение своей завтрашней тёщи. Мне, мол, тоже не впервой гладить брюки через кусок влажной марли.

Закончив глажку, я повесил их на стул в гостиной и ушёл спать.


Утром меня разбудил плач Иры.

Я вышел в гостиную и, под угрюмо-траурное молчание Гаины Михайловны, на одной из брючин висевших на спинке стула брюк различил несомненный отпечаток утюга.

Бедная Ира!


Ожёг, пусть и без чётких очертаний, явно менял дымчастый оттенок тёмно-серых брюк во что-то зеленоватое.

Я готов был поклясться, что накануне ничего такого не было, но пропалина приходилась на одну из двух проглаженных мною сторон.

Мне стоило немалого труда уговорить Иру не отменять поездку в ЗАГС – нам через слишком многое пришлось пройти, чтобы теперь пойти на попятную.

Я торжественно поклялся ей, что буду прятать брючину в складки её длинного подвенечного платья.

И почему это невесты перед свадьбой всегда плачут?

Бедная Ира!


В ЗАГСе пришлось очень долго ждать, потому что этот сволочь Славик, свидетель со стороны жениха, явился лишь после того, как мой брат Саша поставил подпись вместо него.

Хорошо хоть паспорт не проверили.

Да, мои брат и сестра приехали из Конотопа на бракосочетание, а пятичасовой электричкой отбыли обратно.


И вот он – головокружительный миг обмена кольцами в знак любви и верности.

Палец невесты окольцован – жёлтое с бледным – золото поверх алебастрово белой кожи..

И вот уж не как невеста, а жена, берёт она с блюдца кольцо предназначенное для меня.

Мой палец вдвигается… вдвигается палец…


Колечко от Наташи застряло, сука, на суставе, хотя в предварительных пробах вроде, типа, налазило ж…


Я вполголоса обещаю молодой жене, что, ладно, потом всуну как надо, и сжимаю руку в кулак для маскировки недонатянутого кольца.


Обручальное кольцо-О!

Не простое украшенье…


Бедная Ира!

Но что ей оставалось делать? Зарождающийся материнский инстинкт не позволял оставить тебя незаконнорóжденной.


Зато мой брат Саша на фотографиях из ЗАГСа вышел очень хорошо – смотрится как молодой сицилианский мафиозо.

Затем молодые со свидетелями (Славик уже подменил Сашу) по давней нежинской традиции поехали прокатиться на такси.

Мы заехали бибикнуть на привокзальной площади – автомобильный мост над железнодорожными путями уже был завершён; потом до городской черты по шоссе на Прилуки, где открыли бутылку шампанского, и вернулись на улицу Красных партизан, дом 26, квартира 11.