Поблагодарив за угощение, я насилу встал, очень осторожно спустился по ступенькам приставного крыльца, расстегнул ремень и походкой циркуля двинулся в примыкающий к полю сад.


Там я аккуратно повалился на охапку сухого сена под яблоней в надежде отлежаться прежде, чем лопну.

А, таки, попустило!

К тому времени, когда в сад пришла блондинка, я чувствовал себя в норме.


Она села под ту же яблоню, опёрлась на неё спиной и пару раз мне мило улыбнулась.

Меня поразило настолько точное стечение обстоятельств – она и я в саду под яблоней, не хватает только змея.

И я с умилением начал думать про Иру и гордиться, что я так верен ей – вовсе никак не подкатываюсь к этой блондинке с физмата, несмотря на то, что созданы все условия – сено под яблоней в райском саду.


На следующее утро мы с главным инженером и длинной рулеткой размечали где проложить стены двух смотровых ям в строящихся боксах.

Чомбе придумал чем нас занять.


За пару дней до окончания стройотряда на автобазу снова приехал Саша Чалов. Просто так – распить солнце в бокале.

Слегка встряхнув свой портфель, он, как обычно, продекламировал своё любимое четверостишье:


Одна звенеть не будет,

А две звенят не так,

Когда такие люди

В стране советской есть.


Последняя строка, безусловно, обламывает всякую рифму, но, вместе с тем, нисколько не снижает оптимистичность звучания и воодушевляющий посыл.

Кочегары-«химики» помогли разобраться с содержимым портфеля, вышло по бутылке на рыло – никто не ужрался и Саша Чалов уехал.


Помидор с Юрой хотели уже уходить, но по дороге постучали в дверь комнаты девушек. Дверь оказалась запертой.

Они постучали настойчивее, а потом расшалились, вспомнили своё школьно-хулиганское отрочество и начали засовывать под дверь листки горящей бумаги.

Девушки за дверью оборонялись водой из чайника.


Валяясь на койке я занял позицию подстрекателя и орал в потолок:

– Ату их!

Во мне вдруг вспыхнула злоба на весь женский род, типа, из-за них всё так наперекося́к, и так нудно, и что сам не знаю чего мне надо. И я продолжил орать гадости.

Будь дверь открыта с самого начала, «химики» просто зашли бы потрандели и вышли, но теперь в них играл охотничий азарт.


Разумеется, пребывая под дамокловым мечом отправки обратно на зону, они не собирались усугублять ситуацию, но бедным девушкам было не до всех этих логических выкладок.

К ним в комнату ломились зэки и, что ещё страшнее, я дурнуватым голосом вопил из общей спальни:

– Суки! Волчары! Пидараски!

Наконец, один из физматовцев подошёл к моей койке и сказал, что так нельзя.

Я крикнул Помидору, что хватит уже и они с Юрой сразу умотали.

У «химиков» с логикой полный порядок.


Назавтра я постучал в дверь девушек. Она была не заперта.

Я зашёл и попросил прощения.

– Боишься вылететь из института? – спросила та, которая шатенка.

Вряд ли бы она поверила, что мне просто стыдно. И вряд ли б поняла, что я уж и сам в толк не возьму – боюсь, или хочу исключения.

( … а всё же до чего иногда хочется плюнуть самому себе в рожу.

Но из песни слова не выкинешь и вся эта мерзость это тоже – я…)


з заработанных в стройотряде грошéй я купил куклу Леночке.

Конечно, сам бы не догадался, но радиостанция «Маяк» по три раза на дню крутила самый модный тогда шлягер:


Папа подари!

Папа подари!

Папа подари мне куклу!..


Так что по ходу дня где-нибудь да и услышишь. Или уже сама по себе начинает крутиться в мозгу, покуда – клац! – а ведь это идея!

За куклой я поехал в Универмаг, но кукол там не оказалось.


И нечего валить всё на эпоху дефицита, эпоха ни при чём, что тормознутому идеи с запозданием доходят.

Пришлось покупать собаку. Тоже самую дорогую и ростом ростом не меньше метра – в штанах и рубахе.

Такая же, практически, кукла, только голова собачья.


Леночка росла здоровым ребёнком, ходила в детский комбинат «Солнышко», недалеко, в яблоневом саду на Первомайской.

Весь сентябрь я её отводил и приходил забирать, потому что кто работал в стройотряде освобождается от шефской помощи колхозам.

Бороду я сбрил, а патлы оставил и один раз пошёл с братом на танцы.

В Лунатике на танцах вместо «Шпицов» играл уже Саша Баша.



Мой брат отслужил два года срочной службы на космодроме Байконур и с него взяли подписку, чтоб двадцать лет не покидал страну, даже на курорты социалистической Болгарии нельзя, а вдруг проболтается, что на Байконуре кроме космонавтов еженедельно запускают экспериментальные баллистические ракеты?

Когда мы с ним пошли в Лунатик на мне, помимо длинных патлов, были ещё тёмные очки в оправе «мона лиза».


Вечером тёмные очки ни к чему, но тонкая оправа «мона лиза» считалась попсóвым символом модного чувака. Так же, как и потёртые джинсы.

Их толкали по 120-150 руб., что больше среднемесячной зарплаты рабочего.

Доставку джинсов в Конотоп осуществляли смуглокожие алжирцы, обучавшиеся в инженерно-строительном техникуме.

Эти алжирцы до того наивные.

– Он говориль выйдем будем поговориль. Я выйдиль он меня ногой удариль. Зачему?

Но, при всей своей наивности, цену на джинсы они не спускали.


А моя джиннóта всего за 30 руб., какая-то невнятная бразильская хрень, и не трётся вовсе, не то что Лялькины «Levi’s».

Поэтому, хотя в тёмных очках вечером плохо видно, на танцах они себя оправдывали, прикрывая нищету в джинсах.


На площадку мы зарулили уже после перерыва, толкучка шла полным ходом.

Брат пошёл поискать свою девушку, а я тормознулся возле сцены, стою – слушаю.

Соло-гитарист у Баши неплохой, без натуги играет.


Тут какой-то хлюст из толпы нарисовался и вылупился на меня. Ну, ещё бы – такие патлы, столичный вид. Он позырил и ушёл.

Я дальше стою и минут через несколько смотрю – опять он, но уже с каким-то кентом.

Подваливают ко мне, синхронно так назад откачнулись и – летят в меня два кулака.


Я в плечо принял, но общая масса двойного удара меня смела и я, типа, улетел в другое пространство.

Без балды – другое, как будто под воду.

Звук танцев моментально отключился и я лечу, вернее, качусь по бетону площадки.

А с разных сторон несутся на меня ноги и стараются нанести удар. Причём ноги, почему-то, не цельные, а обрезки какие-то, вот от ступни и до колена.

Так и просвистывают отсюда-оттуда, только беззвучно. Но не попали.


Я вскочил и запрыгнул на скамейку под круговой оградой. Спиной к трубам.

Тут и звук вернулся.

Девушки визжат, Баша в микрофон:

– Друзья, пожалуйста, соблюдайте…

А перед скамейкой несколько хлопцев лицом ко мне и один, плотный такой, кричит:

– Ты кто? Ты кто? Очки сними!


Я «мону лизу» сдёрнул и кто-то крикнул:

– Из «Орфеев»!

Это оказались хлопцы с Посёлка, хоть я их и не знал. Они взяли меня в плотное кольцо и с площадки вывели, а сами вернулись на общую разборку.

В тот день резаки с Деповской хотели доказать, что Лунатик их территория.


На выходе из парка я сошёлся с братом. У него была бровь разбита. Пришлось идти на Вокзал и замывать кровь под краном в мужском туалете.



Труднее всего найти рукавицы, что сам же заткнул себе за пояс.

Я ходил грабить плантации конопли аж чуть ли не до Кандыбина, а тут за забором, в соседском огороде густая рощица растёт.

Ограниченный кругозор – вдаль смотрю, а под носом не вижу.

Пришлось восстанавливать историческую справедливость.


Чтоб замести следы, я перебросил срубленные у соседа кусты через дальний забор на улицу, а потом уже через свою калитку в сарай.

Проба показала, что качество на высоте. Я отнёс малость Ляльке, чтоб и ему запушистилось, не зря же он меня эти два года подогревал.


Подвалила удача – растворяй ворота.

В Нежине, в Графском парке, напротив кинотеатра стоит неприметная хатка, а рядом кусточков пять и совсем без забора. Как тут не пошефствуешь?

Но встала проблема хранения собранного без потерь.


Отнести в общагу? Под койку? Не смешно.

Я обошёл здание, выискивая подходящий закуток, но всё безрезультатно, пока не увидел стол в умывальнике на четвёртом этаже.

Не такой, как в комнатах студентов, а с ящиком под столешницей.

Не знаю как он там оказался и долго ли ещё простоит, но при таком безвыходном положении – не бросать же в парке под кустом – взял всю траву и в ящик тот засунул. Только стол развернул и к стене придвинул, чтобы в глаза не бросалось.

Потом по мере надобности заходил отщипнуть на день-два потребления.


Мои однокурсницы вернулись из колхоза в шоке.

Притихшие такие, призадумавшиеся о смысле жизни. То есть, правильно ли они в ней разобрались?

Оказывается, во время шефской помощи какому-то колхозу два тамошних хлопца подрались на ножах.

Из-за кого? Из-за Тани, что со мной в одной группе учится.


В прошлом году эти твари безжалостные – мои однокурсницы – попросили меня прикинуться, будто я влюбился в неё.

Для смеху просто, уж до того она неприметная и невзрачная.

А меня – тупого лосяру – долго подбивать не надо:

– Таня, я тебя люблю всей глубиной! А какое твоё взаимное чувство?

Два дня на переменах приставал, пока не попросила оставить её в покое. Чуть не плакала.

Я устыдился и отстал.


Ну, и теперь вот – нате вам, стервы!

Кого хлопцы избрали до беспамятства?

И теперь девушки с курса на неё уважительно косятся, а она ходит такая торжественная и задумчивая, словно что-то узнала про себя, чего и сама не ждала.

И на меня уже не так враждебно смотрит – а может я тогда всерьёз к ней приставал? Вдруг не придуривался?