— Я не об этом. Я… — моя вторая попытка объясниться с ним тоже приводит к нулю, потому что он принимается искать свой пиджак и устало предлагает:

— Саш, пошли по домам, а?

— Хорошо, — киваю я, окончательно поняв, что он меня не услышит.

Беру рюкзак, иду к двери. Смотрю, как он вынимает из шкафа дубленку. На его лице полное спокойствие — не показное, не маска, а абсолютное равнодушие. То есть в его глазах нет вообще ничего, понимаете? Словно ему стало легче, что я сама поставила точку в нашей истории. И она для него уже прожитый день, который заперт в ящик, ящик утоплен в море, а ключ от него потерян. Прихватив дубленку и свой белый халат, он толкает для меня дверь, но его глаза — снова поверх моей головы. Выхожу из ординаторской, он выключает свет и прикрывает кабинет.


— Подожди минуту. — Не дожидаясь, когда я кивну, он разворачивается и быстрым шагом идет к ресепшен, где за стойкой сидят всё те же девушки: шатенка с суетливым лицом и брюнетка, у которой самая потрясающая внешность, какую я когда-либо видела. Замерев у двери ординаторской, я смотрю, как Сечин, перегнувшись через стойку, протягивает шатенке халат и ключ, что-то ей говорит и поворачивается к брюнетке. Та встает и, плавно покачивая бедрами, охотно отходит с ним в сторону. Он с улыбкой бросает ей пару фраз, и на её лице появляется мягкое, нежное и даже мечтательное выражение. Как сквозь пелену, я слежу за тем, как он с той же улыбкой протягивает к ней руку и по-свойски треплет ее по плечу. Потом он возвращается ко мне, а она продолжает смотреть ему вслед всё с той же удивительной нежностью.

И только тут я ощущаю болезненный укол в мякоть ладони. Опускаю глаза: оказывается, все это время я впивалась в неё ногтями. С трудом разжимаю пальцы, отворачиваюсь и иду к лифтам. Он догоняет меня и нажимает на кнопку со значком «вниз». Принимается хлопает себя по карманам. Приезжает кабина. Он первым заходит внутрь, я — следом за ним, и мы расходимся по разные стороны. Прижавшись лопатками к холодной гладкой обшивке лифта, я смотрю на него. Он с тем же задумчивым видом роется в карманах дубленки.

— Красивая девушка, — прерываю молчание первой я.

— Кто? — он поднимает на меня отсутствующие глаза.

— Та, с кем ты сейчас разговаривал.

— А-а, Карина? — в глазах мелькает улыбка. — Да, красивая. — Достает из кармана дубленки мобильный, на дисплее которого я замечаю три моих пропущенных вызова. Замираю, ожидая от него колкий взгляд, насмешку, даже злую иронию, но он так равнодушно смахивает мои звонки, словно их никогда не было.

И тут в меня словно черти вселились...


— А можно я у тебя кое-что спрошу? — Я скрещиваю ноги и завожу руки назад.

— Давай, — небрежно бросает он и утыкается в телефон.

— Кто эта Карина?

— Одна из моих студенток, — помедлив, говорит он и ищет что-то в мобильном.

— Она тебя хорошо знает?

Он поднимает на меня удивленные глаза:

— Она мою ординатуру заканчивает.

— Да? А знаешь, я почему-то считала, что она — медсестра.

Он молча пожимает плечами и пальцем отлистывает что-то на дисплее.

— Наверное, всё дело во внешности, — не отстаю я. — В моем представлении все медсестры красивые.

— Ну да. Типичное заблуждение, навеянное старыми советскими фильмами. Как и то, что у девушек с мозгами обязательно должна быть асексуальная внешность, — как бы между прочим роняет он, продолжая глядеть в телефон.

«И кого ты сейчас имел в виду, меня или Карину?» Мысленно прикусив губу, продолжаю свою партизанщину:

— А кто та, другая?

— Другая? — он хмурится, не понимая. — А-а, это Лена Терехина. Вот она-то как раз медсестра, и кстати, — быстрый, ехидный взгляд на меня, — твоя большая поклонница. Просто горит желанием познакомиться с тобой. Автограф у тебя она еще не просила?

— Нет, она меня не узнала, — нехотя признаюсь я.

— Ничего, очень скоро узнает! — хмыкает он с таким колким намеком, что я не смогла удержаться:

— И последний личный вопрос: скажи, а с этой Кариной у тебя тоже несерьезные и недлинные отношения?

Выдав это, приваливаюсь к стенке кабины лифта. Он медленно поднимает голову, и у меня возникает стойкое чувство, что взглядом всё-таки можно убить. Машинально вжимаюсь в стену.

— Саша, — негромко, внятно и четко произносит он, — а тебе не кажется, что этот вопрос по меньшей мере был не уместен, а после того, как мы с тобой окончательно разобрались с нашими «отношениями», то информация о Карине тебя вообще не касается?

От ответа меня спасает лишь то, что кабина уже приехала вниз и с шелестом распахнула двери. Он, холодно отстранившись, пропускает меня вперед. Я расправляю плечи и чеканным шагом направляюсь в сторону гардероба. И только тут замечаю, что Сечин не собирался за мной идти: пристроившись у колонны, бросил дубленку на гостевой диван и прижал к уху «Nokia». Поймал мой взгляд и небрежно махнул мне рукой.

«Он со мной попрощался, или мне его подождать?» — не понимаю я.

— Да, привет, — глядя на меня, говорит он в телефон. — Да, освободился… Да, могу, конечно … Ну хочешь, ты ко мне приезжай? Да, буду дома через двадцать минут... Нет, сразу поднимайся.

«Он что, всех к себе приглашает?» — едко думаю я, наблюдая за тем, как Сечин отходит в сторону, очевидно, пытаясь помешать мне подслушать его разговор. Вспыхнув, разворачиваюсь на пятке и буквально гоню себя в гардероб, где забираю куртку. Возвращаюсь к дивану, а Сечина уже нет. Как он ушел и когда он ушел, я не заметила. Он просто исчез за ту пару минут, пока я забирала одежду.

«Вот и все, он окончательно отрезал меня от себя. Или — я это сделала?»

Я медленно подхожу к зеркалу. Неторопливо натягиваю куртку, разглядываю свое отражение. Из серебристой глади на меня смотрит высокая молодая женщина, у которой бледное лицо, припухшие губы, натертые его мягкой щетиной, и круги под растерянными глазами. «Ты сама этого хотела, — напоминаю я своему отражению. — Ты сама сказала ему, что у вас ничего не выйдет».

«Потому что так будет лучше».

«Для кого, Саша?»

Закидываю на плечо рюкзак, выхожу из «Бакулевского». По красной кирпичной дорожке направляюсь к стоянке. Кто-то, кто живет у меня внутри и вечно со мной спорит, требует, чтобы я ускорила шаг, обошла парковку, нашла его автомобиль, и, если Сечин ещё не уехал, то попыталась ему объяснить, что мне очень плохо, что я запуталась и что в моей жизни всё очень и очень непросто. Но я предпочитаю идти ко дну. Набрасываю капюшон и отправляюсь искать свою «Хонду».

«Я знаю его всего третий день. Так почему мне так больно?»


2.


Рублевское шоссе, квартира Сечина, четыре часа спустя.


«Интересно, сколько дадут бывшему детдомовцу за изнасилование гражданки Эстонии с учетом того, что за последние двадцать лет у него не было приводов в полицию?.. Тупая шутка, согласен».

Заложив руки за голову и уставившись в потолок, я лежу на кровати, в спальне, в своей квартире. Из соседней комнаты, где сейчас спит Литвин, доносится смачный храп.


Три часа назад мы сидели на моей кухне. Спокойная обстановка — патина мебели в серебро, бордовые, в винный цвет, стены, бежевая плитка на полу, из колонок ненавязчиво льется классика — фортепиано и что-то ещё, что не раздирает душу воплями современных вечно голозадых поп-див. На столешнице темного камня — бутылка с вином, вторая «дозревает» на барной стойке. Пара больших плоских белых тарелок, два бокала на длинных ножках. Пристроив за пояс домашних джинсов фартук (кстати, подарок Андрея — отличная прорезиненная ткань, но, к сожалению, испорченная пошлейшей картинкой — фотопечатью с изображением обнаженного торса борца с не менее впечатляющей нижней частью), я переворачивал на сковороде скворчащие отбивные, за которыми успел завернуть по дороге на ближайший рынок. Литвин, скорчившись в три погибели в углу за столом, ожесточенно пилил ножом помидор, пытаясь превратить его в часть салата на ужин.

— «Бакинца» не порть, — оборачиваюсь я. — Не дави лезвием, ты же в операционной людей так не режешь?

— Отвяжись ты, хирург, от Бога, — беззлобно огрызнулся Андрей, но пытать помидор перестал. Бросил нож на разделочную доску, поднялся. Вытер руки о клетчатое кухонное полотенце, перекинутое через мое плечо, похлопал себя по карманам, нашел пачку сигарет, щелчком выбил одну и жадно потянул носом запах мяса со сковородки. — Ух ты, ё-моё! — восхищенно тянет он. — Я тебе всегда говорил: тебе бы не в медицине работать, а поваром в каком-нибудь хорошем кафе.

— Меня поваром в кафе не возьмут, — усмехаюсь я, — у меня характер мерзкий, от него в кафе все молочные продукты скиснут… Слушай, — отложив деревянную лопатку, который переворачивал мясо, вытираю руки о то же полотенце и приваливаюсь боком к мойке, — я сегодня Карину видел...

— И — чё? — застывает Литвин, который как раз собирался открыть форточку. Опомнившись, быстро прикуривает дрогнувшей рукой.

— Да ничего, — машинально бросаю взгляд на дверь кухни (закрыта? Почему-то с детства ненавижу в квартире запах табака и еды). — Проблема у тебя, братик. Всё та же: Карина хочет обратно.

«И тебя она тоже хочет», — мысленно добавляю я, но, разумеется, это не то, что следует произносить вслух, даже если перед тобой стоит человек, которого ты знаешь, как облупленного. Как знаешь и его девушку, которая у тебя учится.

— Угу, — Литвин ожесточенно кивает и распахивает форточку. Выталкивает языком изо рта дым. — Она бы лучше так два года назад хотела, когда я русским языком её предупреждал: уйдешь к этому придурку из Москомархитектуры, и можешь больше со мной ни на что не рассчитывать.