— Ну так и поднимайтесь к нему! — злится он.

— Спасибо, — со всем отпущенным мне природой сарказмом благодарю я, разворачиваюсь на пятке кроссовки и отхожу от него, спиной чувствуя его колкий, недобрый взгляд.

На ходу достаю из кармана iPhone и нажимаю на вызов. «Черт тебя подери, да возьми же ты трубку!» — мысленно скандалю я. Гудок, второй, третий, и на седьмом гудке мой звонок автоматически сбрасывается. «Упертый, мерзкий, редкостный…» — сквозь зубы бормочу я и без сил приваливаюсь спиной к прохладной колонне, облицованной мрамором. Самое интересное заключается в том, что ещё два дня назад я считала себя вполне миролюбивым существом, но сейчас, окажись передо мной Сечин, я с превеликим бы удовольствием кинула в него что-нибудь тяжёлое.

Почему я с таким упорством пытаюсь вытащить его в вестибюль, спросите вы? А очень просто: я боюсь подниматься к нему в ординаторскую. Дверь туда, как мне помнится, запирается, а поскольку у меня, как у каждой нормальной женщины, есть чутье и интуиция, то я догадываюсь о том, что там может произойти.

«Сечин своё не упустит!»

Поразмыслив над тем, каким образом всё-таки вытащить его в вестибюль, где помимо нас будут люди, кошусь на электронные часы, висящие над центральным входом. На табло уже 17:10. То есть у меня есть ещё пять минут, чтобы подняться к Сечину, или же драгоценный Арсен Павлович, по всем законам жанра для опоздавших, может легко меня проучить и вообще отказаться от помощи в съемках. И вот тогда мне придется звонить уже Игорю и плакаться, что я потеряла в «Бакулевском» свой единственный контакт, а Игорь сначала устроит мне выволочку, после чего прилетит сюда разбираться и спасать ситуацию, где и выяснится… А, собственно говоря, выяснить Соловьев может многое, если ему взбредет в голову проверить график моего перемещения по «Бакулевскому» и записи с камер парковки.

«Если они там, конечно, есть… Нет, это уже полный идиотизм, конечно». Сообразив, что у меня, по всей видимости, начинается паранойя, машинально тру лоб. Но поскольку часы на табло отщелкали ещё две минуты, то я отдираю от холодной колонны свою замерзшую спину и обреченно плетусь обратно к охраннику, который при виде меня подбирается.

— Девушка, — металлическим голосом начинает он, — я вам русским языком говорю в пятый раз, что я не буду никому звонить. Я…

— Вот, держите, — сую ему паспорт и пропуск. Охранник прямо светлеет лицом.

— Ну вот, давно бы так, — хвалит он меня и даже открывает мне турникет: — Проходите.

— Мм, спасибо, — огрызаюсь я и направляюсь к лифтам.

Честно говоря, вместо кнопки шестого этажа очень хочется выбрать третий, прийти в музей, найти там добрую Веронику Андреевну и от души нажаловаться ей на Сечина. Но поскольку эта мысль по меньшей мере абсурдна, бью костяшкой пальца по кнопке с шестеркой. Лифт под похоронный марш, играющий в моей голове, птицей взмывает вверх и доставляет меня на этаж ординаторской.


Выхожу из лифта и осторожно выглядываю в коридор. Внимание привлекает стойка ресепшен, предназначенная для дежурных медсестёр. В прошлый раз, когда я здесь была, за ресепшен никого не было, а сейчас стоят сразу две девушки. Одна — невысокая шатенка примерно моих лет с суетливым лицом и неуместным маникюром (переливающийся золотом лак виден даже от лифтов), которая вполголоса рассказывает что-то потрясающей брюнетке с таким лицом и фигурой, о которых можно только мечтать. Призывно изогнувшись и опираясь бедром о белую столешницу стойки, брюнетка рассеянно рассматривает свои ногти и слушает шатенку.

— Сечин… позавчера… и прямо здесь! Нет, ну ты себе представляешь? — долетает до меня взбудораженный голос шатенки.

«Ну вот и сплетни о нас по «Бакулевскому» пошли», — с тоской думаю я.

— Лен, — не дослушав шатенку, усмехается брюнетка, — ты сколько лет знаешь Арсена Павловича?

— Ну, года три, по-моему.

— То есть ты три года знаешь, что это его бесит, и всё равно нарываешься? Да? А зачем?

Шатенка хмурится и обиженно выпячивает губу. Сообразив, что девушки обсуждали то, что ко мне никак не относится, я буквально выдыхаю и делаю шаг к ординаторской. Заметив меня, девушки оборачиваются. Шатенка выкатывает на меня любопытные глаза. Брюнетка вежливо улыбается, но спрашивает с прохладцей в голосе:

— Простите, а вы к кому?

— К Сечину, в ординаторскую. — Машу в воздухе пропуском.

— А-а, — успокаивается брюнетка и дружелюбно кивает: — Проходите, он как раз там.

Пересекаю коридор, подхожу к двери и слышу шёпот шатенки:

— Слушай, такое ощущение, что это Аасмяэ. Из телевизора.

— Какая Асмяя? — не догоняет брюнетка, делая типичную ошибку в моей труднопроизносимой фамилии.

— Ну, Аасмяэ, с МУЗ-ТВ. Я ещё её хит-парады любила смотреть. Только если это она, то в жизни она так себе. Не причесана, не намазана… И хвостик какой-то крысиный на голове.

— Лен, Господи, ну до всего тебе дело, — вздыхает брюнетка. — Может, это та девушка, а может, не та. А может, это вообще его пациентка. Или к нему в ординатуру опять решили кого-то подкинуть. Тебе-то что, я никак не пойму?

— В ординатуру? — не верит шатенка. — В таком запущенном виде?

При этих словах моё настроение, и так бывшее на отметке «так себе день», стремительно скатывается к градусу «всё отвратительно». Но происходит это не от того, что позволила в мой адрес шатенка (справедливости ради надо сказать, что в ее замечании есть доля истины), а потому, что брюнетка, которая действительно очень хороша собой, с таким рвением защищала Сечина. Сообразив, что в довершении ко всему у меня развивается ещё и комплекс неполноценности, отягощенный приступом мелочной ревности, я расправляю плечи и независимо забрасываю на плечо свой рюкзак. Когда до двери ординаторской остается всего каких-то два шага, сердце предательски пускается вскачь, в висках начинает стучать, а кончики пальцев стремительно наливаются жидким и вязким льдом. На секунду замираю под дверью, делаю вдох и выдох, приказываю себе успокоиться и барабаню костяшками в дверь.

— Открыто, — доносится из-за двери безмятежный до невозможности голос Сечина.


Распахиваю дверь. Первое, что я вижу: драгоценный Арсен Павлович без меня не скучал и ожиданием явно не мучился, потому что сидит он за столом, за которым два дня назад пила кофе я, и, водрузив на нос очки в стильной стальной оправе, всеми десятью пальцами в быстром темпе набивает что-то в компьютере. Перед ним на столе стоит знакомая мне белая чашка, над которой клубится дымок с ароматом хорошего чая. И второе: то ли он где-то был, то ли куда-то собрался, но халата на нем нет, зато есть чёрный костюм с чёрным галстуком и отлично выглаженной белой рубашкой. И, в отличие от меня, он, блин, выглядит на пятерку.

Останавливаюсь на пороге, прищуриваюсь, молчу.

— Привет, — бросив на меня быстрый взгляд, преспокойно кивает он, — проходи и дверку прикрой. Кстати, хорошо выглядишь.

— Привет, спасибо, ты тоже, — отвечаю зловещим голосом я и берусь за дверную ручку. Замечаю, что в замке торчит ключ. Значит, выйти отсюда можно. Так что я до щелчка захлопываю дверь и бросаю рюкзак на стул. Поворачиваюсь к Сечину: — Можно спросить, почему ты телефон не берешь?

— Служебный или мобильный? — интересуется он, разглядывая что-то в мониторе компьютера.

— Мобильный.

— Не знаю, не слышал. А ты что, звонила?

«Звонила. Ровно три раза», — мысленно истерю я, а вслух говорю:

— Звонила.

— Зачем?

— Ну… хотела предупредить, что задерживаюсь, — не очень убедительно вру я. Судя по тому, как иронично приподнялась его бровь, он мне тоже не очень верит.

— Бывает, — тем не менее, легко соглашается он. — Слушай, посиди минут десять, ладно? Хочешь, кофе попей. А я пока кое-что закончу, и мы сразу же займемся твоими делами.

«Да безусловно! Только сначала я кое-что выясню про твои фокусы в поликлинике». Промолчав, иду к журнальному столику.

— Я тебе, кстати, подарок купил, — глядя в компьютер, с легкой улыбкой говорит он, — посмотри, вон, стоит рядом с чайником.

«Он купил мне подарок? Надо же…» Удивленно поискала глазами и нашла белую кружку. Взяла ее в руки, повертела туда-сюда. Обычная, стандартная ёмкость, чуть поменьше, чем у него, действительно, новая и, кажется, даже вымытая. И все бы ничего, если бы только на кружке не был нарисован цветастый дятел, который с забавным остервенением в круглых глазах пристроился долбить дерево. Моргнув, растерянно кручу кружку, и тут до меня доходит весь смысл его послания. «То есть я — дятел, который постоянно выносит ему мозг?» — думаю я и поднимаю на Сечина глаза, которые — я прямо чувствую! — наливаются бешенством.

— Нравится? Не благодари, мне тоже понравилось. Забавный дятел, не смог устоять, — он глядит на меня с мягкой насмешкой.

«Ну что мне с ним делать? Устроить ему скандал из-за какой-то кружки? Или — дать ему сдачи, купив в ответ зеленую сувенирную жабу, которую я недавно видела в торговом центре? Будет как раз под цвет его глаз… А, может, мне лучше сделать вид, что я намек не заметила?»

Подумав, выбираю вариант номер три.

— Спасибо, — небрежно благодарю я и присаживаюсь на диван, отодвинув оставленную там кем-то газету. Насыпала в «дятла» кофе, долила кипяток, размешала всё ложечкой, позвенела ею и покосилась на Сечина. Обаятельное лицо, очки, которые, кстати, ему идут, хорошая модная стрижка, которая, черт бы его побрал, ему тоже к лицу.

Прихватив кружку, откидываюсь на спинку дивана.

— Не хочешь спросить, где я вчера была? — начинаю я.