— Выраженный акроцианоз[15]? Угу… Симптомы «барабанных палочек» и «часовых стекол»[16] имеются? Ну что ж, это типично, — донеслось до меня его бормотание. — Мм, а дыхание у нас везикулярное, но хрипов нет? Это хорошо. А вот грубый систолический шум[17] во всех точках аускультации мне совершенно не нравится… Давление есть, но печень не увеличена?

— Так я же не пью, — безмятежно прояснил ситуацию «заяц», а я подумала, что сейчас я его убью. Выдохнула:

— Извините.

— Да ладно вам извиняться-то, — усмехнулся Литвин, — что ж вы так убиваетесь? Я с молодыми пациентами давно знаком, не то ещё видел, так что будем считать, что у меня иммунитет уже выработался…. Ну-с, молодой человек, — Литвин закрыл карту и отодвинул её от себя, — что у вас болит, я примерно понял. А теперь раздевайтесь.

— В смысле? — Данька вспыхнул и машинально подобрался на стуле.

— В прямом.

— Зачем?

— Слушать вас будем.

— С кем? — окончательно опешил «заяц» и даже головой покрутил: — Здесь же, кроме нас, никого нет.

— С кем надо будем вас слушать! Вон туда проходите и скидывайте одежду, — Литвин указал подбородком на закрытую дверь, ведущую в смежную комнату. Данька поднялся, всучил мне рюкзак и жалобно посмотрел на меня.

— Иди-иди, всё нормально, я тебя здесь подожду, — подбодрила его я, но тут вмешался Литвин:

— Вы уж простите, но не могли бы вы пока подождать в коридоре?

— То есть мне выйти? — не поняла я.

— То есть вам выйти, — кивнул Литвин, и эта его манера произносить фразы напомнила мне Сечина. Невольно нахмурившись, я поднялась:

— И сколько мне ждать?

— Полчасика, может, побольше. Да, кстати, я правильно понял, что проводимое лечение эффекта пока не даёт? — Литвин задумчиво посмотрел на «зайца», замершего у моего стула, и побарабанил пальцами по столу.

— Да, — кивнула я, — не дает.

— Угу… Ну ничего, сейчас разберёмся, что это у вас за интересный порок сердца такой. — Литвин поднялся с кресла и застегнул халат: — Ну что, Данила, пошли в смотровую?

Данька бросил на меня абсолютно затравленный взгляд. Сердце сжалось, остро кольнуло жалостью. Попыталась ободряюще улыбнуться ему, но он только сморщился и побрел, а, вернее, пополз в сторону комнаты, на которую указал Литвин. Толкнул дверь и застыл, увидев пугающе огромный, похожий на операционный, стол, жужжащие аппараты, провода и подключенный к столу компьютер. «Да это же телемедицинский центр! Я же видела подобный в музее «Бакулевского», — сообразила я. Наверное, если бы я не была тогда на экскурсии у Вероники Андреевны, этот стол испугал бы и меня. «Идиотка, — я мысленно отвесила себе оплеуху, — надо было ребенку не лекции о поведении в машине читать, а про музей рассказать».

— Дань, поверь, это нормально. Честно, — произнесла я.

«Заяц» обернулся. Пару секунд он смотрел мне прямо в глаза, потом кивнул и решительно переступил порог комнаты. Литвин бросил на меня заинтересованный взгляд. Cделав вид, что я ничего не заметила, я вышла из кабинета.


Прикрыла дверь, уселась в коридоре на диван и приготовилась ждать. Над дверью вспыхнула красным лампочка. Раздумывая над тем, что происходит сейчас в смотровой, и о том, что надо будет как-нибудь попробовать провести «зайца» в музей к Тригориной, я спохватилась, что даже не знаю её телефон благодаря Сечину. Покусав губы, встала с дивана, прошлась по коридору к окну. Втянула ноздрями вкусный морозный воздух, просачивающийся через приоткрытую оконную створку. Привстав на цыпочки, посмотрела во двор поликлиники. Там, лавируя между сугробами, вальяжно шел большой черный кот. Под порывом ветра качнулась ветка, и коту на голову упал снег. Кот испуганно присел, помотал головой и скачками унесся за сугробы. Улыбнувшись, бросила взгляд на часы. Полчаса почти истекли, и я поймала себя на мысли, что уже не на шутку волнуюсь. Казалось бы, вполне типичная вещь: Данька был на приеме у врача. Но чем дольше он находился у Литвина, тем сильней нервничала я, с каждой минутой подозревая всё более худший диагноз. Но даже зная о том, что у страха глаза велики, себе невозможно сказать: «Перестань» и прекратить бояться.

Пытаясь справиться с волнением, я принялась измерять шагами коридор. На сто пятом шаге красная лампа погасла, и я буквально рванула к двери, но, подлетев к ней, застыла. «Постучать? Сразу войти? Или подождать, пока Литвин сам позовет меня?» Пока я раздумывала, как поступить, в недрах кабинета стукнула дверь и раздались шаги. «Идет за мной, — поёжилась я, — Господи, что он скажет?»

Дверь распахнулась.

— Входите, — пригласил Литвин. Испытующе заглянула ему в лицо, пытаясь понять, какие новости ждут меня.

— Пойдемте, поговорим на двоих, пока мальчик одевается.

«Итак, все плохо».

Сердце бухнуло и упало вниз. На негнущихся ногах подошла к стулу, села. «Да не тяни ты кота за хвост, говори!» — хотелось крикнуть мне Литвину. Он неторопливо опустился в кресло.

— В общем, так, — покосившись на закрытую дверь смотровой, он понизил голос. — Есть три новости. Новость первая: ребенку нужно будет сдать анализы и пройти катетеризацию полостей сердца и ангиографию.

— Это… что это? — сглотнула я.

— Это? А это такое исследование, при котором через артерию или периферическую вену вводят катетер и заводят его в полости сердца и магистральные сосуды, — будничным тоном пояснил мне Литвин, и меня начало трясти. — Эй, эй, не надо так волноваться, — сообразив, что он меня до смерти напугал, Литвин наклонился и, пытаясь ободрить меня, накрыл широкой ладонью моё запястье. Ободряюще похлопал меня по руке. — Саша, нам — мне и ещё одному специалисту, с которым я консультировался, — необходимо получить изображение сердца мальчика, чтобы судить о деталях порока.

— Так это и есть та самая вторая новость? То, что у Даньки всё-таки врожденный порок сердца, и это не лечится? — еле слышно отозвалась я.

— Нет, нет, — Литвин помотал головой. — Вторая новость как раз заключается в том, что я и тот, с кем я консультировался, в этом совсем не уверены.

— Тогда — какая третья новость? — выпрямилась на стуле я.

— Ну, — поморщился Литвин, — если наши предположения подтвердятся, то мальчику потребуется операция. Да, трудная, да, сложная. Но жить он будет и, как я надеюсь, счастливо и долго.

Мне стало душно и холодно, потом — жарко. Перед глазами завертелись картинки: протезы, клапаны сердца, которые я видела в музее и держала в руках. Они спасли многие жизни, но спасут ли они ту, единственную, за которую я отдала бы всё, что имею, и даже больше?

— Саша, — наблюдая за мной, Литвин потряс мою руку, — никто не умрет, слышите? Да, бывают неисправимые случаи. А бывают и ошибки врачей. Я не хочу говорить вам ещё кучу каких-то банальностей, утешать вас или вселять в вас радужные надежды, но если вы не настроитесь на позитивную волну, то вы напугаете ребенка до полусмерти, понятно?

Я попыталась кивнуть. Литвин придвинулся ближе, крепче сжал мою руку:

— Саша, услышьте меня наконец. Я и вы…

— Саш, у тебя всё нормально? — прозвенел резкий, хлесткий голос Данилы. Вскинула голову. Данька в рубашке и джинсах, но босиком стоял у распахнутой двери смотровой. Свой вопрос он адресовал мне, но при этом смотрел на Литвина — вернее, на его руку. Литвин вздрогнул и отдернул пальцы от моего запястья. Данила медленно вздохнул, так же медленно поднял голову и в упор, исподлобья уставился немигающими глазами на Литвина — да так, что мне стало страшно. Но то, что испытала я, было ничто по сравнению с тем, что произошло с Литвиным. Я никогда не видела, чтобы взрослый человек так отчаянно растерялся. Он словно стал меньше в размерах: покраснел, подался назад, от меня, откашлялся, прочищая горло, забарабанил пальцами по столу, смутился ещё больше и… в общем, это выглядело даже забавно.

«И с чего я взяла, что Литвин чем-то похож на Сечина?» — подумала я. И тут до меня дошло, почему «заяц» выпустил на Литвина когти. Сначала Даньке не понравился его по-мужски заинтересованный взгляд, брошенный в мою сторону. Его раздразнил намек Софьи Семеновны. Его задела своеобразная манера Литвина разговаривать чуть свысока. И если Игоря, который порой позволял себе так вести себя с ним, «заяц» терпел, раз уж Игорь был неотъемлемой частью моей жизни, то церемониться с Литвиным, который был ему абсолютно никто, «заяц» не собирался. Приоткрыв дверь и увидев, как я скорчилась на стуле и приготовилась зарыдать, а Литвин тискает мою руку, «заяц» решил, что Литвин пытается склеить меня и бросился в атаку.

«— Скажи мне, если тебя обидят.

— Мм, ну и что ты сделаешь?

— Увидишь…» — вспомнила я наш недавний разговор в машине.

«Ну вот я всё и увидела…»

Откровенно говоря, стало смешно и чуть грустно. Но гордость за отчаянного «зайца» — это одно, а Литвина нужно было спасать, и я повернулась к Даниле.

— Дань, иди сюда, — позвала я, — мы тут с Андреем Евгеньевичем как раз обсуждаем, как будем тебя лечить.

— А-а, — недоверчиво протянул Данька, — ну ладно, обсуждайте. Сейчас я к вам выйду, — предупредил он, скрылся за дверью, но предусмотрительно оставил ее приоткрытой.

— Ничего себе, ну и напор, — смущенно произнес Литвин и покачал головой. Посмотрел на меня. — Честно говоря, многое видел, но так меня отфутболили в первый раз.

Я пожала плечами.

— Не берите в голову, — посоветовала я, раздумывая над тем, как бы повел себя Сечин, если бы Данила осмелился так посмотреть на него?

«А никак, — пришло в голову мне, — он бы просто надрал ему уши».