— Вперед, — скомандовал я. Она послушно вступила в холл.

«Интересно, она заметит, что коридоры «Бакулевского» напоминают её телецентр?» — пришло мне в голову.

— Очень похоже на… — она повернулась ко мне.

— На ваше «Останкино», — закончил за неё я, и она распахнула глаза — светло-серые, удивленные, чистые. Но в них по-прежнему не было того, что хотел увидеть в них я.

— А откуда вы знали, что я собиралась это сказать? — произнесла эстонка. Я пожал плечами:

— А я не знал — просто догадался.

Аасмяэ задумчиво покусала губу:

— Да? Ладно, куда дальше?

— Теперь только прямо.

Она развернулась и изумленно уставилась на латунную табличку с цифрами «6» и «9», привинченную к двери. Хмыкнув, я толкнул дверь кабинета, пропустил её вперед. Аасмяэ, стараясь не коснуться меня плечом, переступила порог. Я зашел следом, захлопнул дверь, бросил её сумку на стул, стоявший у входа. Открыл шкаф и, стягивая надоевший за день халат, принялся с интересом наблюдать, как она осматривается.


Её взгляд с любопытством проехался по белым стенам с двумя черно-белыми постерами, календарем, иконой «Всех скорбящих радость», синему наливному полу, подоконнику с лохматым цветком в горшке, полускрытому за белыми жалюзи. С забавным подозрением осмотрел двухместный синий тканный диванчик с оставленной там мной газетой. Прогулялся по голубым, в тон обивки дивана, офисным креслам, придвинутым к серым столам с мониторами стационарных компьютеров. Пробежал по шеренге однотипных серых шкафов с глухими, без стекол, дверцами и, наконец, прилип к примостившемуся у дивана низкому журнальному столу закаленного стекла, на котором красовались простой электрический чайник, чашки, собранные из разных сервизов, жестяная коробка с заваркой, початая банка растворимого кофе и обливная глиняная миска с пряниками, колотым сахаром и чайными ложками.

— Это что, и есть ваш кафетерий? — Аасмяэ обернулась ко мне.

— Почти, — кивнул я. — Это, Саш, ординаторская.

— Мм… А я думала, вы ведёте меня в свой кабинет.

«Это цифра «69» тебя надоумила?»

Но желания говорить пошлости у меня не было, так что я предпочел удивиться:

— А зачем мне кабинет? — Открыл крышку чайника и заглянул внутрь, проверяя, есть ли в нём вода и хватит ли её на двоих. Решил, что хватит, и включил чайник. — Стол есть, чайник есть, компьютер — вон. Даже диван имеется.

— А — икона зачем?

— А мы, Саш, люди верующие, — усмехнулся я. — Вы верите в нас, а нам остается верить лишь в Бога… Ну что, кофе?

— Кофе, — с готовностью кивнула она.

— Поухаживать за вами?

— Попробуйте, — она обнажила в улыбке ровные белые зубы.

— Присаживайтесь и располагайтесь, как дома, — пошутил я, забирая с дивана газету и перекладывая её на свой стол.

— Спасибо. Но если можно, то я расположусь тут, — в тон мне усмехнулась она и потянула к себе за ручку моё синее кресло.

— Как скажете. Хозяин — барин, — прокомментировал я, наблюдая, как она неторопливо уселась, плавным движением закинула ногу на ногу. От ее движения свободная брючина джинсов поехала вверх, обнажив изящную щиколотку. Заметив мой взгляд, она наклонилась и небрежно вернула штанину на законное место.

Чайник фыркнул и закипел.

— Сколько кофе сыпать? — поинтересовался я.

— Две чайные ложки с горкой.

— В какую чашку?

— Вон в ту, большую, белую.

— С цветочками?

— Без цветочков.

Самое интересное заключалось в том, что она безошибочно выбрала мою чашку. Промолчав, я насыпал ей кофе. Цапнул себе чью-то кружку, бросил туда заварку и поднял на Аасмяэ глаза:

— Сахар, пряник?

— Лучше ложку, — насмешливо пожелала она.

Налил ей кипяток в чашку и поставил её перед ней на стол. Протянул ей чайную ложку (кстати, тоже свою: Бог троицу любит) и предложил:

— Держите.

— А вы? — подняла брови она.

— А я обойдусь.

Захватив чай, я обошёл её кресло и сел за стол. Положил на столешницу локти, спрятал под мышку одну ладонь, и, поднеся кружку к губам, принялся изучать эстонку. Аасмяэ, чуть помедлив, повернулась ко мне, но сделала всё, чтобы её взгляд упирался не в меня, а в цветок на подоконнике. Обхватив чашку руками, она медленно, маленькими глотками пила свой кофе. В ординаторской, как заварка в моей кружке, постепенно оседала мягкая тишина. Едва слышно щелкали стрелки часов, примостившихся на шкафу. Откуда-то с улицы долетал гул машин. Аасмяэ понемногу тянула кофе, я неторопливо пил чай, продолжая её разглядывать и размышляя о том, что наше общение пробуксовывает. Его явно требовалось столкнуть с мертвой точки.

— Саша, — решив для начала показать ей другого, более мирного Арсена Павловича, позвал её я, — так откуда начнем осмотр «Бакулевского»? Ординаторскую вы уже посетили, центральный вход видели. Коридоры, в общем, тоже уже осмотрели. В палаты к больным я вас, простите, не пущу. Насчёт операционных тоже проблема: во-первых, большинство операций проводится утром; во-вторых, чтобы провести вас туда, нужно получить разрешение главврача, а он его вряд ли даст. Что касается телемедицинского центра, то это я обещаю устроить, но не сегодня, а завтра. Вернее, послезавтра, — исправился я, потому что на завтра у меня были другие планы.

— Знаете, а я вот тоже сижу и думаю, с чего начать? — задумчиво протянула Аасмяэ и бросила короткий, быстрый взгляд в мою сторону. — Вообще-то, до посещения «Бакулевского» я считала, что можно построить сценарий по типу POV.

— Это как?

— Ну, снять передачу как повествование от лица человека, который вызывает доверие. Например, можно взять симпатичную женщину, или представительного мужчину… или даже подростка, и рассказать, как герой программы попадает к вам в «Бакулевский». Показать его глазами, как проходят обследование и диагностика, как назначается лечение. Но что-то подсказывает мне, что если я пойду по такому пути, то интересной передача не выйдет.

— А что выйдет? — поинтересовался я, рассматривая, как двигаются её губы.

— А будет, Арсен Павлович, обычный рассказ о хорошей больнице и очень нужной услуге, но не более того. — Она нахмурилась и заглянула в чашку.

— Ну и что в этом плохого? — не понял я, наблюдая за тем, как она подносит чашку к губам.

— Да, в общем-то ничего, — она допила кофе и с легким стуком поставила чашку на стол, — только тогда у нас с вами рекламный ролик получится. А я хочу…

— Ещё? — предложил я, имея в виду «ещё кофе».

— Нет, спасибо, мне хватит, — она покачала головой и продолжила: — А я хочу, чтобы у нас с вами получилось что-то действительно стоящее. — Вздохнула и внезапно закинула руки назад, потянулась плавно, как кошка. Опустила ладони на подлокотники кресла, побарабанила по ним пальцами и покосилась на меня: — У меня первая авторская программа про русских в Эстонии интересной была, — внезапно призналась она, — и мне очень хочется, чтобы программа о «Бакулевском» получилась не хуже, а лучше. — Она резко хлопнула руками по ручкам кресла и поднялась. Подошла к окну.

— Курить хочется, — жалобно сообщила из-за плеча. — Но здесь ведь нельзя? — Она отвернулась.

И тут мне пришла в голову одна мысль... Помнится, я обещал показать ей свою жизнь в «Бакулевском»? А что, если я действительно ей её покажу? Конечно, не всю, и, разумеется, без захода на личную территорию, но это будет та самая часть, которую мало кто видел.


Покатав эту идею так и сяк, я допил чай, поставил кружку на стол и достал «Nokia». Набрал номер, послушал гудки, поглядывая на эстонку.

— Мешаю? — истолковав мой взгляд как намек на то, что меня ждет деловой разговор, она сделала движение в сторону двери, очевидно, собираясь выйти из ординаторской. Я мотнул головой:

— Нет, не надо.

— Алло? — раздался в трубке голос женщины, от которой я был без ума последние шестнадцать лет.

— Вероника Андреевна, здравствуйте, это я, — произнёс я.

— Сень, ты? Вот так сюрприз! — отозвалась женщина — единственная, кто упрямо называл меня только коротким именем. — Ну, чем порадуешь?

— Порадую я вас чуть позже, — пообещал я. — Но сначала скажите, как вы себя чувствуете?

— Держусь только твоими молитвами, — совсем молодо рассмеялась женщина, которая родилась в двадцать втором году, в двадцать лет окончила курсы медсестер и ушла на фронт, в сорок пятом получила диплом Первого московского мединститута и, отработав хирургом в больнице на Красной Пресне, в пятьдесят шестом перешла в будущий Институт грудной хирургии, чуть позже переименованный в «Бакулевский», где у неё постигал азы профессии мой «отец» и я, молодой и злой обормот. Непостижимо, но даже сейчас, когда ей было под девяносто пять, тембр её голоса был чист и звучен, и абсолютно лишен свойственных большинству пожилых людей ненужных ударений и пауз, словно призванных подчеркнуть весомость каждой выданной ими фразы. И… надо ли говорить, что я в самых дружеских отношениях с этой женщиной и её семьей?

— Приятно слышать... Вероника Андреевна, а вы на месте? — закинул удочку я, наблюдая за тем, как эстонка, прислушиваясь к разговору, покосилась на наши чашки, подумав, прихватила их и перенесла на журнальный стол, где и пристроила в стороне от чистой посуды.

«Ну, хоть какой-то прогресс в отношениях», — удовлетворенно подумал я.

— Сень, я-то на месте, но ты имей в виду, что через час за мной Андрюша приедет. Кстати, он говорил, что ты к нему сегодня в поликлинику заезжал?