— Юль, — я встаю и возвращаю на место цветок в горшке, — пожалуйста, выполни всего одну мою просьбу, ладно?

— Хорошо. Какую? — с готовностью говорит Юлька.

— Забудь, что я был в твоей жизни.

— Но… — пока она захлебывается словами, я сбрасываю её звонок. Опускаю мобильный в карман, поправляю на груди бейджик и неторопливым шагом направляюсь к лифтам.


Телеконсультация с Ижевском закончилась в три. В три десять успел заглянул в буфет. Перехватив бутерброд (опять сухомятка), в три двадцать сажусь в машину и еду в поликлинику, которую обслуживает «Бакулевский». В полшестого возвращаюсь обратно. Впрочем, кому интересен график врача — жизнь, расписанная по минутам, которая принадлежит кому угодно, но не тебе?

В пять сорок я уже стоял у умывальника в мужском туалете «Бакулевского» и разглядывал себя в зеркале. Бледное, осунувшееся лицо, с которого стекала вода, и усталые, старые глаза, в которых словно кто-то выключил свет. «Всё, что ты будешь видеть каждый день в операционной, впитается тебе под корку мозга. Научись уходить от этого, или твоё сердце остановится раньше, чем у больного», — это тоже слова моего «отца». По щеке скользнула капля воды и холодной дорожкой юркнула за ворот свитера. Поморщившись, стянул с вешалки полотенце, вытер щеки и лоб. Тщательно осмотрел пальцы. Поднес их к лицу и ощутил едва уловимый запах въевшегося в них антисептика. «Вымыть с мылом ещё раз?» Поморщился: «Для кого? Для неё?» Прихватив полотенце, отправился в ординаторскую. Вытащил из шкафа висящий там на плечиках чистый белый женский халат (спасибо Ленке Терёхиной), перекинул его через локоть, сунул руки в карманы брюк и отправился к лифтам. Съехал вниз и ровно в шесть перешёл в просторный мраморный вестибюль центрального входа в медцентр. Бросил взгляд по сторонам, посмотрел, как через стеклянные двери вертушки просачивается толпа: у врачей закончилась смена. Эстонки в вестибюле не наблюдалось. Вздохнув, прислонился спиной к прохладной колонне и приготовился ждать.

— Арсен Павлович, — позвал меня хрипловатый с мороза и прерывающийся от быстрой ходьбы голос. «Она…» Я медленно повернулся.


Она подходила ко мне справа, очевидно, пройдя в «Бакулевский» через распашные двери, куда устремился основной поток людей, вот поэтому я её и не заметил.

— Вы давно меня ждёте? — она смущенно улыбнулась, на ходу расстегивая куртку. Я зачем-то кивнул, разглядывая её припорошенную снегом макушку. Белобрысый хвостик. Лишенное косметики и чуть влажное от снега лицо. Большую спортивную сумку через плечо. И глаза, которые она старательно отводила в сторону.

— Привет, — просто сказал я.

— Привет, — чуть запнувшись, кивнула она.

— Помочь раздеться?

Выражение её лица тут же стало враждебным. «Черт тебя раздери, ну почему с тобой все мои фразы становятся двусмысленными?» Я раздраженно дёрнул щекой и указал подбородком на её сумку.

— Могу подержать, — пояснил я.

— А-а, — она усмехнулась, — да нет, спасибо. — Оглядевшись, шагнула к гостевому диванчику, опустила на сидение сумку и принялась быстро выпутываться из куртки.

— Вешалка слева, — заметил я.

— Вижу, — она опять улыбнулась, но при этом по-прежнему прятала от меня глаза. Повернулась ко мне спиной и направилась к гардеробу. Я проехался взглядом по её узким плечам, по перетянутому резинкой хвостику, размеренно раскачивающемуся при ходьбе. Оценил её ноги, которые, по-моему, росли у неё даже не от ушей, а прямо из её белобрысой макушки. Остальному обзору мешал её свободный тёмный свитер под горло и мешковатые джинсы. В голову почему-то пришло, что она либо не хочет ощущать себя женщиной, либо прячется от мужского внимания. И всё-таки что-то в ней было, что, помимо её желания, притягивало к ней взгляды. Она замерла у стойки, передавая гардеробщице куртку, на секунду повернулась ко мне, и я понял, что: юное, чистое, даже строгое лицо — и при этом безупречная женственность линий тела.

Гардеробщица протянула ей номерок, и Аасмяэ вернулась ко мне, на ходу пряча его в задний карман джинсов. От движения её руки свитер на её груди натянулся, и я, помедлив, отвёл глаза. Она подошла, потянулась за сумкой. Стряхнув наваждение, я успел перехватить её руку. От моего прикосновения Аасмяэ вздрогнула и отшатнулась, и это не столько обидело меня, сколько, откровенно говоря, разозлило. Решительно отобрав у неё сумку, я закинул её на плечо, мысленно прикинул тяжесть (килограммов пять, не меньше) и перебросил эстонке белый халат.

— Спасибо, — она улыбнулась и поискала глазами зеркало. Ближайшее облицовывало колонну, рядом с которой стоял я. Я отодвинулся. Явно пытаясь избежать моей помощи, Аасмяэ быстро и ловко продела руки в рукава, поморщившись, вытянула из-под воротника попавший туда хвост, потянула халат вниз за полы, чтобы он сел ей на плечи. Застегнула пуговицу на груди и поймала мой взгляд в зеркале. — Как влитой, — довольно сообщила она.

И я вдруг успокоился. Просто понял, что будет дальше. И что врать себе дальше, в общем, бессмысленно. Я хотел её. Она нравилась мне, несмотря ни на что. Нравилась, вопреки даже здравому смыслу. Но между нами по-прежнему висела одна нерешаемая проблема: она была журналисткой — профессиональной, бойкой, назойливой, и что мне делать с этим, я абсолютно не знал. И вот тогда я задал себе другой вопрос: а что же мне с ней делать? Соблазнить её? Заставить её соблазнить меня? Или — оставить её в покое, потому что чувство самосохранения мне говорило, что с этой историей нужно завязывать прямо здесь и сейчас, или всё это может плохо закончиться.

— Ну, чем займемся? — вместо этого спросил я.

— В смысле? — Аасмяэ поджала губы, но моего взгляда она по-прежнему избегала. «Забавная у неё реакция на меня, — грустно хмыкнул я. — Какое там меня соблазнять? Да она даже смотреть на меня избегает. Хотя вчера, по-моему, сделала всё, лишь бы заинтересовать меня».

— В том смысле, что вы делать тут собираетесь? Сразу снимать? В сумке аппаратура? — Я похлопал по боку сумки, висевший у меня на плече.

— Ах, вот вы о чём, — слабо улыбнулась Аасмяэ и тут же уселась на своего любимого конька: — Да нет, в сумке планшетник и кое-какие вещи Данилы. — Заметив мои плотно сжатые губы, она осеклась, но быстро взяла себя в руки: — Вообще-то сначала я бы хотела просто взглянуть на «Бакулевский». Прежде чем передачу снимать, нужно понять, с какой отправной точки писать сценарий.

— Понятно. И что будем смотреть?

— Всё, что покажете. Но я бы с удовольствием поглядела на ваш телемедицинский центр, приёмное отделение, палаты больных… — («Точно. Сердечникам только этого и не хватает», — ехидно подумал я.) — операционные… — («Ну, с операционными у тебя тоже вряд ли пройдет...») — ординаторскую… — («Интернов», что ли, по ТНТ насмотрелась?») — Одним словом, всю вашу обычную жизнь, — заключила она.

— Мою жизнь? — усмехнулся я — кстати сказать, вполне безобидно. Аасмяэ промолчала и отвернулась к зеркалу. Аккуратно заправила за ухо прядь волос, смахнула с халата несуществующую пушинку, одним своим видом ухитрившись продемонстрировать мне, куда я могу катиться вместе с моими шутками. Вот тут я и принял решение. По всей видимости, в койку её укладывать придётся мне, но сначала мы окончательно разберемся, что она ко мне испытывает и почему постоянно прячет глаза, потому что последнее уже начало доставать меня.

— Ладно, свою жизнь я вам покажу, — недвусмысленно обещаю я. — Но сначала предлагаю с дороги чайку попить. Или, в вашем случае, кофе.

— У вас есть кафетерий? — задумчиво тянет она, мазанув по мне быстрым взглядом.

— Есть. Правда, не такой, как у вас, в «Останкино».

— Вы меня интригуете, — она насмешливо фыркнула.

— Мм, вы меня тоже.

И тут она рассмеялась. Это был удивительный смех: озорной, лёгкий, весёлый, словно в её жизни никогда не было ни дерьма, ни проблем. Так умеют смеяться люди, у которых душа, как окно, открывается настежь. Жаль, что я никогда не умел так смеяться.

— Ладно, пойдемте, — кивает она.

— Лучше поедемте, — я отвернулся и направился к лифтам.


Ждать лифт нам не пришлось: одна из кабин уже стояла внизу, и из неё выходила очередная группа медперсонала. Кто-то бросил мне: «Добрый вечер», я кивнул: «Добрый». Первым зашел в лифт, дождался, когда в кабину шагнет она, стукнул пальцем по кнопке с шестёркой. Эстонка отошла в сторону, и от её движения запах крахмала халата странно смешался в узком пространстве лифта с ароматом её духов. Створки дверей закрылись, и я развернулся к ней. Она отступила и, заведя назад руки, прижалась спиной и ладонями к металлической обшивке лифта. К её губам прилипла выбившаяся из прически прядка волос. В свете люминесцентных ламп её светлые волосы стали почти серебряными. В голову пришло, что достаточно протянуть руку, чтобы отвести эту прядь от её губ. Или — поцеловать её. Наклониться и, обхватив ладонью её затылок, заставить её смотреть мне прямо в глаза. Но её взгляд продолжал упрямо блуждать где-то поверх моего плеча, потом задумчиво перебрался на латунную плашку с кнопками лифта. Я стоял и рассматривал её лицо, замечая те мелкие детали, которые ускользали от меня раньше. Матовая нежная кожа подбородка и скул. Маленькая родинка на щеке и такая же над левой бровью. Бледно-розовый естественный блеск чуть приоткрытых губ и тонкие ресницы, которые под светом ламп казались прозрачными и почему-то напомнили мне крылья пойманной в кулак стрекозы.

«Ну, посмотри на меня, — мысленно позвал её я. — Посмотри на меня, потому что я точно знаю, что я хочу увидеть в твоих глазах. Потому что я видел это вчера. Потому что я не мог ошибиться».

Но она продолжала упрямо следить за счетчиком этажей, точно в её голове шёл обратный отсчёт: «шесть… пять… три… один». Лифт взлетел на шестой этаж, и створки дверей с шелестом расступились. Она сделала шаг из кабины и посмотрела по сторонам.